9 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

ГЛАВА 3

ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И РЫНОК

В ЭРУ «СВОБОДНОЙ» ТОРГОВЛИ

Подпольные миллионеры социалистической торговли

В годы «свободной» торговли предпринимательство и рынок продолжа­ли развиваться. Подсобные хозяйства — клочки земли в четверть гектара, значительно опережали колхозы в животноводстве и производстве овощей. В 1937 году в общем объеме валовой продукции крестьянские подсобные хозяйства давали более половины картофеля и овощей, более 70% молока и мяса1. В личном, а не колхозном хозяйстве проявлялась крестьянская предприимчивость.

Продукция подсобных хозяйств крестьян обеспечивала 80% продаж на «колхозном» рынке. Во второй половине 30-х годов крестьянский рынок заметно вырос, на его долю приходилась пятая часть товарооборота продо­вольствия2. Подсобное хозяйство и рынок оставались главным источником продовольственного самообеспечения крестьянства и их денежных доходов. Исключительную роль играл крестьянский рынок и в снабжении горожан, для них он оставался главным поставщиком мясо-молочных продуктов, овощей, картофеля3.

Однако рост предпринимательства в сфере аграрного производства и крестьянского рынка по-прежнему был ограничен скромными размерами подсобных хозяйств, отсутствием собственности на землю и недопущением найма рабочей силы. Показательна в этом отношении попытка крестьян расширить размеры подсобных хозяйств за счет колхозной земли. Труд в колхозах мало привлекал — что толку работать, если осенью государство все заберет подчистую. Колхозники заботились больше о своем личном хозяйстве, чем о колхозном4. Поскольку государственные заготовки исчис­лялись с посевной площади и поголовья скота, колхозы стали сокращать посевы, и были случаи, когда пытались «порезать» колхозный скот — планы заготовок в этом случае уменьшались. Колхозная администрация раздавала общественную землю в личное пользование. Земля, которая не являлась ни собственностью крестьян, ни собственностью колхозов, прода-

1 Зеленин И.Е. Был ли колхозный неонэп? // Отечественная история. 1994. № 2.

С. 118.

2 Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 358—359.

3 Чем хуже было государственное снабжение в том или другом городе, тем более

значительную роль играл рынок. В Киеве, Иваново, например, крестьянский рынок

обеспечивал более 60% мяса, треть картофеля, до 90% яиц. В Ростове-на-Дону,

Краснодаре население покупало мясо-молочные продукты, картофель, яйца исклю­

чительно на рынке. Даже в Москве, которая не в пример другим городам снабжалась

лучше, крестьянский рынок обеспечивал треть молока, более 15% мяса и картофеля

(Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 121 — 122).

4 По официальным данным, в 1937 году более 10% колхозников не вырабатывали

ни одного трудодня, в 1938-м — 6,5%; 16% колхозников вырабатывали менее 50

трудодней в год (История социалистической экономики СССР. Т. 5. С. 113, 114).

219

валась, покупалась, сдавалась в аренду. За годы второй пятилетки колхоз­ные посевы сократились, подсобные хозяйства колхозников выросли на 2,5 млн. га. В колхозных полях появились крестьянские хутора и даже поселки. Быстро росло поголовье скота в личном пользовании крестьян. По численности оно превышало колхозное стадо. Для пополнения ферм и выполнения плана колхозы зачастую покупали личный скот колхозников1.

Личные хозяйства разрастались, крестьянский рынок процветал, крес­тьяне богатели. Майский пленум ЦК ВКП(б) 1939 года с тревогой отметил, что крестьянские усадьбы приносят огромный доход — 15—20 тыс. рублей в год. Для сравнения: в 1940 году зарплата первого секретаря ЦК ВЛКСМ составляла 24 тыс. рублей в год, торгпред во Франции получал 16 тыс., председатель райисполкома — максимум 17 тыс. рублей в год.

Предпринимательство нашло лазейку в социалистической экономике: личное крестьянское хозяйство развивалось в рамках колхозной системы. Речь уже шла не о том, чтобы выжить, а о получении больших по тем временам доходов. Однако бурное развитие крестьянского предпринима­тельства было остановлено в годы третьей пятилетки. По решению майско­го пленума 1939 года, земли были обмерены, усадебные участки обрезаны, хутора в колхозных полях ликвидированы, тот личный скот, что превышал установленную уставом норму, обобществлен и передан колхозам2. Разме­ры обязательных поставок с подсобных хозяйств крестьян были увеличены. Политбюро установило обязательное количество трудодней для колхозни­ков. С 1940 года планы заготовок стали определяться не посевами и пого­ловьем скота, а общей площадью земли, закрепленной за колхозами.

Результаты мер, принятых Политбюро для реанимации колхозного хо­зяйства и сокращения частной крестьянской деятельности, были плачевны. Источники самообеспечения крестьянства и размеры крестьянской торгов­ли сократились, что стало одной из причин продовольственного кризиса 1939—41 годов. Колхозное же производство осталось тем, чем оно и было до сих пор, — подрывающим стимулы к труду и убыточным для крестьян.

Формами частного производства в годы второй и третьей пятилеток продолжали оставаться подсобные хозяйства предприятий, организаций и горожан. Особенно важным подспорьем они становились в периоды кризи­сов. После «затишья» относительно благополучной второй пятилетки ого­родничество, фермы и водоемы быстро развивались в период продовольст­венных трудностей 1939—41 годов. Государство стимулировало развитие подсобных хозяйств — выделяло участки земли, продавало скот в личное пользование. Но и для этого вида частной активности ставились ограниче­ния — подсобное хозяйство не могло стать источником «наживы». По-прежнему разрешалось лишь мелкое производство по самообеспечению.

Подсобные хозяйства горожан, организаций и учреждений, в сущности, представляли островки натурального хозяйства в социалистической эконо­мике. Лишь небольшая часть их продукции поступала на рынок для прода-

1 История социалистической экономики. Т. 4. С. 386; Т. 5. С. 131, 132.

2 Были обмерены и обрезаны в пользу колхозов также и приусадебные участки

рабочих, служащих, интеллигенции, проживавших в сельской местности и не являв­

шихся членами колхозов. Им на семью разрешалось не более 0,15 га земли, включая

землю, занятую постройками (Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 28 июля

1939 года «О приусадебных участках рабочих и служащих, сельских учителей, агро­

номов и других не членов колхозов, проживающих в сельской местности» // Решения

партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 2. 1967. С. 719—720).

220

жи и обмена. В основном продукты шли на семейный стол, в заводские или учрежденческие столовые. Общественное питание, один из источников снабжения населения, в годы второй пятилетки несколько потеряло былое значение, уменьшилось число предприятий и количество выпускаемых блюд. Но продовольственный кризис в третьей пятилетке вновь привел к бурному развитию общепита. Население получало через столовые пятую часть продуктов'.

Недопущение крупного предпринимательства сдерживало и развитие частного производства непродовольственных товаров — одежды, обуви, прочих предметов потребления, а также развитие рынка услуг. Здесь ле­гальные масштабы частного производства по-прежнему ограничивались индивидуальной кустарной деятельностью. Заниматься ею мог любой, но без использования найма рабочей силы и реализуя свою продукцию через кооперативы по установленным государством ценам.

Ограничивая частное предпринимательство граждан, государство по-прежнему не отказывало себе в крупной коммерции. Но формы государст­венной рыночной деятельности изменились. Магазины Торгсина, исполнив свою миссию, закрылись. Коммерческая торговля трансформировалась в образцовые универмаги. Якобы «по просьбам высокооплачиваемых групп населения» в них продавались товары «лучшего» качества по повышенным ценам. Появлялись и новые источники пополнения госбюджета — магазины «конфискатов». Они не рекламировались в прессе, не имели ярких вывесок, а незаметно располагались на улицах городов. Это не были комиссионные магазины, хотя в них продавались ношеные одежда и обувь, бывшая в упот­реблении мебель, ковры, посуда, зеркала, книги, детские раскраски и игруш­ки, письма, семейные фотографии. Там находились груды сваленных в беспо­рядке не товаров, а вещей, когда-то означавших дом и семью, — их владель­цев поглотил ГУЛАГ.

«Июль 1937 года. Москва. Сретенка. Зеркальные стекла окон в густых белилах наглухо занавешены тяжелыми гофрированными шторами. Внутри магазина холодно и полумрак. Он более похож на склад, чем магазин: созвездия угасших люстр, холодные шары абажуров, сосульки хрустальных подвесок, лабиринты книжных шкафов, павловских гардеробов, старинных диванов, гро­мадных роялей, разрозненных сервизов, горы столовой посуды, в беспорядке разбросанные ковры. Обилие армейской одежды, гражданские костюмы теря­ются в беспорядке гимнастерок, кителей, френчей, бекеш, обувь как на плацу. Никаких упаковок, этикеток, ценников, указаний размеров. В петлицах ките­лей следы ромбовидных знаков: Комдив? Комкор? Командарм? Сколько их? — Перемножить плечики на ряды? — Собьешься со счета. Неожиданное и страшное зрелище: детские платьица. Невесомые, как лоскутки облаков, они парили над прилавком... беспорядочно свисали отовсюду, как пестрые птицы в зоомагазине...»?-.

В период массовых репрессий 1937—38 годов погибло немало работни­ков торговли. Волна арестов покатилась с лета 1937 года и продолжалась в 1938 году. Вычищали не только «бывших» — коммерсантов, владельцев магазинов, ресторанов, мелочной торговли, но и торговые кадры, подготов­ленные в годы советской власти. Так, в Москве и области НКВД выявил и ликвидировал разветвленную «контрреволюционную организацию», в кото­рую якобы входили руководящие работники Наркомата торговли СССР,

1 Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 410.

2 Лазебников А. Радостные песни. Тель-Авив, 1987. С. 9—19.

221

Центросоюза, управления столичной торговли и спецторга, обслуживавше­го НКВД1. В ходе массовых репрессий в стране обезглавили торговый аппарат на всех уровнях — союзном, республиканском, краевом, областном и т.д. Пострадали не только руководители, но и рядовые работники торгов­ли. На «троцкистских вредителей» списали все огрехи социалистической торговли — очереди, перебои, ошибки планирования, порчу товаров2.

Рост числа заключенных не только обеспечивал дешевую рабочую силу для строек социализма, но имел и другой экономический эффект. Он ослаблял товарный дефицит в стране — число потребителей уменьшалось, товарные фонды за счет включения личных вещей репрессированных росли. Ничего не производя, государство пополняло свой бюджет.

В экономике товарного дефицита и огромного неудовлетворенного по­требительского спроса ограничение предпринимательства не уничтожало рынок, а загоняло его в подполье. В годы «свободной» торговли черный рынок цвел пышным цветом. Бурно развивался запрещенный бартер, кото­рый являлся важной составляющей черного рынка. Обмен товарами и услугами происходил между отдельными лицами, связывал предприятия, колхозы, совхозы, учреждения. Металл, дерево, цемент, в которых нужда­лись колхозы, обменивались на сырье и продовольствие для рабочих и служащих. Проследить бартерные сделки очень сложно, так как они не оформлялись на бумаге, а заключались по телефону или в беседе с глазу на глаз. Однако грозные антибартерные постановления правительства свиде­тельствуют, что запрещенная законом практика продолжалась.

Развивалась подпольная кустарная деятельность и запрещенный рынок услуг. Формы мимикрии предпринимательства и частного капитала не изменились. Они скрывались за патентами кустарей, вывесками государст­венных, кооперативных, общественных учреждений. Организаторы под­польного бизнеса скупали сырье на государственных фабриках и заводах, нанимали рабочих-надомников, затем реализовывали товар на рынках, через ларьки государственно-кооперативной торговли, комиссионки и пр. Так, в 1936 году в Москве НКВД арестовал группу кустарей-перчаточников. При аресте у них обнаружили 2000 лайковых перчаток и кожу, всего на сумму до 70 тыс. рублей. Организаторы фирмы (16 человек) имели патенты на индивидуальную деятельность, но фактически представляли рассеянную мануфактуру, в которой работало 40 надомников без патентов. Организато­ры обеспечивали их сырьем, ворованным с государственных фабрик, и реализовывали продукцию на рынках. В той же докладной записке гово­рится о ликвидации частного обувного производства. Было арестовано 20 человек. Они скупали у государственных предприятий ворованные кожу и каучук, из которых кустари-надомники шили изящную обувь. При аресте НКВД отобрал 100 готовых пар обуви, 200 заготовок, 150 кож, 130 кг импортного каучука, 50 тыс. рублей наличными. По тем же материалам «проходят» кепочники. Они получали в государственной торговле за взятки шерстяные отрезы, из которых рабочие-надомники шили кепки. При арес­те отобрано до 3000 кепок, 250 отрезов — всего на 170 тыс. рублейЗ.

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 462-469.

2 Материалы НКВД о репрессированных торговых работниках в силу их личного

характера не доступны исследователям. В фондах Наркомата внутренней торговли

сохранились списки уволенных с работы и арестованных в 1937 году (РГАЭ. Ф. 7971.

Оп. 16. Д. 32, 33, 36-39).

3 Докладная записка об оперативной работе по борьбе со спекулянтами, перекупщиками

на рынках г. Москвы (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 18а. Д. 309. Л. 304—313).

222

В этих условиях подпольное частное производство обречено было оста­ваться мелким и в сравнении с потребностями населения незначительным. По-прежнему не производство было главной характеристикой черного рынка, а перепродажа. Уже к концу карточной системы барахолки, толкуч­ки изменили свой облик, превратившись по ассортименту товаров в филиа­лы образцовых универмагов. Товар «утекал» из социалистической торговли на черный рынок, где его перепродажа приносила огромные доходы. Об­следование рынков и магазинов, которое проводил НКВД, свидетельство­вало о громадном товарообороте по продаже вещей с рук. Спекулятивной деятельностью занималась вся страна — кроме профессиональных «барыг», по мелочи, но регулярно спекулировали и рядовые «советские труженики».

Политбюро и СНК, как и прежде, создавали комиссии по борьбе со спекуляцией, регулярно издавали грозные постановления, НКВД и мили­ция штрафовали, арестовывали, суды давали сроки заключения, но спеку­ляция процветала!. Бороться с ней можно было только насыщением потре­бительского рынка, а ограничение частного производства работало на спе­куляцию.

В развитии спекуляции во второй половине 30-х годов произошли каче­ственные изменения. По определению НКВД, распространялась «организо­ванная спекуляция», в ней действовали не одиночки, а целые группы. Спекулянты не стояли сами в очередях за товаром, а нанимали агентов по скупке. Связи с работниками государственной торговли стали массовым явлением. Продавцы или администрация магазинов информировали о вре­мени поступления товаров, откладывали дефицит под прилавок, продавали без очереди, например, по выписанным заранее чекам. Для прикрытия спекулянты имели легальные источники существования (служба, пенсия и т.п.), а также патенты на индивидуальную деятельность, но на деле часто нигде не работали и ничего не производили.

Центрами развития спекуляции являлись крупные города, куда поступа­ли большие государственные фонды товаров. Столичные толкучки и рынки были наиболее многолюдными в стране. В 1936 году из Москвы ежедневно частными лицами отправлялось более 11 тысяч посылок, около тысячи из них содержали отрезы ткани, от 15 до 40 м в каждой посылке2. Спекулянты выполняли, таким образом, важные функции в социалистической эконо­мике, по сути, исправляли огрехи государственного планирования. Скупая товар в крупных центрах, спекулянты развозили его затем по городам и весям страны, представляя один из важнейших источников снабжения населения.

Примером организованной спекуляции может служить «синдикат пред­принимателей» в Одесской области. Лжекустари получали за взятки товар через продавцов и администрацию государственных магазинов в Москве и Ленинграде, а затем сбывали его на Украине. Предметами спекуляции являлись ткани, готовое платье, обувь. Синдикат был разбит на финансо­вый и сырьевой сектора, обувные и кожевенные мастерские, группы по скупке и продаже товаров. Оборот синдиката составлял 100 тыс. рублей, прибыль отдельных участников — более 30 тыс. рублей в месяц (зарплата

1 См., например, постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 19 июля 1936 года

«О торговле товарами ширпотреба и борьбе со спекуляцией и очередями». Целая

серия аналогичных постановлений появилась в период кризиса снабжения 1939—41

годов.

2 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 18а. Д. 309. Л. 300.

223

наркома в конце 30-х годов не превышала 40 тыс. рублей в год). Эти лжекустари выкачали из государственной торговли товаров на сумму более 2,5 млн. рублей. НКВД ликвидировал «синдикат», к ответственности было привлечено 200 человек, из них 50 человек арестовано'.

Приведу другие примеры из 1936 года. В образцовом универмаге НКВТ СССР в Ленинграде группа работников обувного отдела продала спекулян­там обуви на сумму 64 тыс. рублей (895 пар). В Тифлисе в показательном магазине «Хлопкосбыта» продавцы и директор продавали спекулянтам пар­тии текстильных товаров, получая в качестве вознаграждения по 5 рублей за каждый выписанный чек. Чеки продавались заранее на квартирах про­давцов, а на другой день покупатель с чеком получал товар без очереди. Всего на черный рынок таким способом ушло 8 тыс. м ткани2.

Государственная торговля была главным, но не единственным каналом поступления товаров на спекулятивный рынок. Другим являлось кустарное производство, хотя барыши здесь были меньше. Например, летнее платье из магазина стоимостью 40—60 рублей на рынке шло за 100—140, а платье кустарного производства при себестоимости 12 рублей — всего лишь за 35—40. Профессиональные спекулянты перехватывали товар и у одиночек-любителей, прямо у входа на рынок, запугивая и охаивая.

В новых условиях менял свое «лицо» и рынок подержанных товаров. Завалы из имущества бывшей аристократии исчезли, но торговля личны­ми вещами продолжалась. В благополучные годы продажа подержанных вещей из средства выживания превращалась в нормальную практику при­обретения товаров — ведь полки магазинов зачастую были пусты, а неко­торым такая продажа давала немалые доходы. Торговые работники могли чаще покупать новые вещи, распродавая через знакомых бывшие в упот­реблении, старые. В экономике дефицита цены даже на подержанные вещи были высоки. В то время как в рыночной экономике рынок подер жанных вещей выполнял функцию спасения бедных, в социалистической экономике для всего населения он превращался в обычную, повседневную куплю-продажу.

На черном рынке наибольшие возможности для обогащения получали те, кто имел доступ к дефицитным товарам, то есть работал в государствен­ной торговле. Здесь выгодные должности продавались за взятки. Близость к торговле создавала особое социальное положение. Люди стремились завес­ти знакомства в среде торговых работников. Блат — система личных связей, основанная на обмене услугами, оставался средством «добывания» необхо­димых товаров и продуктов для одних и средством обогащения для других. Подпольными миллионерами социалистической экономики становились не предприниматели-производители, а государственные торговые работни­ки, директора, заведующие отделами больших магазинов3. Они наживали свое богатство на воровстве и спекуляции. По словам одного из агентов НКВД, работавшего в государственной торговле:

«Если проанализировать положение в торговой сети г. Москвы (да и не только Москвы. — Е. О.), нетрудно доказать, что большое количество торго-

1 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 18а. Д. 309. Л. 298.

2 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 18а. Д. 309. Л. 299-300.

3 Термин «миллионеры», который используется в этой главе, не является показа­

телем размеров богатства этих людей, он — синоним наиболее высокой материальной

обеспеченности в обществе.

224

вых работников занимается систематическими организованньши хищениями и не только не наказывается, а, наоборот, считается почетными людьми. Их пример заразителен для многих других, и постепенно хищения входят в тради­цию, в быт, как нечто неотъемлемое от торгового работника. Большинство окружающих склонно смотреть как на «нормальное» явление, что торговые работники обязательно должны быть крупными ворами, кутилами, что они должны иметь ценности, постоянно их приобретать, строить себе дачи, иметь любовниц и т.д. К сожалению, многие на крупных воров — торговых работников смотрят так же либерально, как в свое время смотрели на интендантов-казнокрадов» 1.

Крупные хищения в торговле редко имели форму грабежа, чаще всего воровство было более изобретательным. Вот лишь некоторые из путей: пересортица — продажа товаров низших сортов за высшие; обмеривание и обвешивание покупателей; «накопившиеся излишки» от установленного процента естественной убыли, которой фактически в магазинах нет; акти­вирование потерь — списывание больших партий продуктов. Работникам магазинов и складов часто и воровать было не надо — покупай по государ­ственным ценам, а сбывай по ценам черного рынка. В 1938 году растраты и хищения только в торговле Москвы составили 12,5 млн. рублей. Выявлен­ные хищения и растраты в торговле за первую половину 1940 года в рамках всей страны достигли 200 млн. рублей2.

Органы НКВД держали под контролем государственную торговлю. Тор­говая сеть столицы, например, находилась «в оперативном обслуживании» экономического отдела УНКВД г. Москвы. В августе 1940 года в торговой системе города работало 490 его секретных осведомителей, немногим мень­ше сексотов имел Отдел по борьбе с хищениями социалистической собст­венности Управления рабоче-крестьянской милиции (ОБХС УРКМ) г.Мос­квы. Среди объектов наблюдения числились горторготдел Моссовета, где работали резидент, два агента и пять осведомителей, Управление промтор-гами, Московский главк ресторанов и кафе, Центральный универмаг НКТ СССР (ЦУМ). По этим объектам НКВД вел несколько агентурных разрабо­ток, которым давал интригующие кодовые названия — «Земляки», «Гробы», «Недобитые», «Неугомонные»3. На заметку брались не только те, кто высказывал антисоветские мысли, вызывал пресловутые обвинения в шпионаже и терроризме, но и люди с материальным состоянием, не соот­ветствовавшим официальным доходам. Проверка вкладов, слежка, внедре­ние агентов в ближайшее окружение «разрабатываемого», а также вербовка агентов из его знакомых и друзей позволяли получить информацию. Затем начинались аресты. Сроки заключения за неправым путем приобретенное богатство отличались — мелкие расхитители получали до 2-х лет, круп­ные — от 5 до 10 лет, хотя случалось и похуже. За октябрь—декабрь 1940 года восемь человек были «подвергнуты высшей мере социальной защи­ты» — расстреляны за хищения социалистической собственности^.

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 378.

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 944. Л. 120; Д. 945. Л. 388, 389. Приведенные данные

только частично отражают действительное положение дел с растратами и хищениями.

Не меньшие суммы расхищались за счет обвешивания, обмеривания, наценок и других

способов обкрадывания потребителя.  Размеры этих хищений, как говорилось в

докладной записке НКВД, учету не поддаются.

3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 323-331.

4 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 411-429.

225

Материалы НКВД дают представление о подпольных миллионерах соци­алистической торговли1. Например, в 1940 году директор магазина № 32 Краснопресненского промторга В. построил себе дачу стоимостью в 100 тыс. рублей, купил легковую машину и два мотоцикла, построил специ­альный гараж и даже проложил личную асфальтовую дорогу к даче длиной в один километр. Покупка антиквариата, рестораны также представляли неотъемлемую часть быта этого советского миллионера.

Крупнейшим богачом в Москве в начале 40-х годов НКВД считал 3., директора одного из магазинов. Получая в месяц зарплату в размере 600 рублей, он расходовал 10—15 тысяч в месяц. В прошлом частный торговец Киевской губернии, в советский период 3. начал работать в Москве, в кооперативе «Коммунар», постепенно выслужился до директора крупного столичного магазина. Его метод — «брать контрибуцию». Оценивая, сколь­ко та или иная секция в магазине может наворовать в месяц, он ставил туда своих людей, учил их махинациям и брал мзду — по 3—10 тыс. рублей в месяц. Его заместитель, К., проживал в месяц 5—6 тыс. рублей.

Другой, по терминологии НКВД, «хищник», т.е. расхититель социалис­тической собственности, некто Г., был арестован по делу о махинациях на мясокомбинате. Он имел собственный дом в Москве, который купил за 100 тыс. рублей. При аресте было найдено 187 тыс. рублей наличными, анти­кварных вещей на сумму 85 тыс. рублей. Попал в список богатых людей, составленный НКВД, и директор магазина № 1 «Гастроном» П., коммунист и член Моссовета. Причиной пристального внимания к нему стали особняк в Малаховке, покупка ценностей, застолья в ресторанах и другое. В 1940 году НКВД «разрабатывал» и подготавливал к аресту еще около десятка работников столичной торговли, среди которых были директора и заведую­щие отделами крупных магазинов2.

Материальное состояние подпольных миллионеров социалистической торговли не уступало обеспечению высшей политической элиты страны, хотя, в отличие от последней, которая лишь пользовалась государственным, богатство миллионеров черного рынка являлось их собственностью. Закон­ное благополучие официальной элиты, создаваемое государственным рас­пределением, и подпольное богатство рынка представляли две вершины социального айсберга — видимую и скрытую. Но шло и сращивание госу­дарственной власти и подпольного капитала. Коррупция глубоко поразила общество. По словам одного из донесений НКВД, торговые работники находились под покровительством руководителей советских, партийных и судебно-следственных органов, которые получали от «торгашей» взятки, дефицитные товары и продуктыЗ. Документы позволяют говорить не только о коррумпированности низового партийно-советского аппарата, органов суда и милиции, но и проникновении коррупции в наркоматы на уровень начальников главков. Взятки дополнялись личными связями — совместная охота, пьянка и т.п. Материалы о проникновении коррупции в высшие эшелоны власти — Политбюро и СНК СССР, мне не известны.

Таким образом, и в период «свободной» торговли рынок продолжал оставаться важнейшим источником снабжения населения. Он вырос в своих масштабах. В отличие от бедственной первой пятилетки, в относи-

1 В материалах НКВД указаны фамилии этих людей, но данная информация носит

личный характер и не может быть приведена в книге.

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 362-364, 375, 376, 379, 382.

3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 347, 363, 364.

226

тельно благополучные годы второй половины 30-х на рынке развивались более стратегии обогащения, чем выживания. Однако поскольку экономи­ческие и правовые условия существования рынка не изменились, остались прежними и его основные характеристики, сформировавшиеся ранее.

Рынок все также приспосабливался к плановой централизованной эко­номике. Он сохранял в значительной мере подпольный характер и ограни­ченность производства, гипертрофию перепродаж, паразитизм. По-прежне­му товарный дефицит, а не экономическая свобода определяли развитие рынка. Его главным двигателем оставалась людская предприимчивость, а не экономические реформы.

Рынок создавал материальное богатство и свой социальный ландшафт, который причудливо переплетался с социальной стратификацией государ­ственного снабжения. Порой доходы от рыночной деятельности ломали иерархию централизованного распределения (например, существенно улуч­шали положение колхозников), а порой усиливали ее. Так, преимущества в системе государственного распределения, как, например, более высокие оклады или занятие руководящих позиций в торговле, создавали преиму­щества и на рынке, как на легальном, так и на спекулятивном. Но так или иначе, неравенство, создаваемое рынком, имело иную природу, чем страти­фикация государственного распределения. Предприниматели рынка полу­чали свое богатство не из рук государства, они, правым или неправым путем, создавали его сами.

Государство не признавало благополучие, полученное без санкции влас­ти. И это касалось не только воров, но и тружеников. Примеры тому, история крестьянского предпринимательства и майского пленума 1939 года, о которой говорилось в этой главе, доходы кустарей, продававших собственно произведенную продукцию по рыночным ценам. В социалисти­ческой экономике частное предпринимательство не было законным осно­ванием для обогащения. Да и вообще обогащение не приветствовалось. В этих условиях благополучие, создаваемое централизованным распределени­ем, считалось законным, а богатство предпринимателей черного рынка могло быть только скрытым. Не рекомендовалось слишком открыто пока­зывать его. Вместе с ним можно было легко потерять и голову.

«Если хорошо постоять в очереди, то можно и не работать»

Естествоиспытатель может судить о работе целого организма по микро­скопическому анализу его клетки. Исторический микроанализ ежедневной практики добывания товаров позволяет оценить состояние социалистичес­кой торговли. Казалось бы, что может быть проще покупки товаров в магазине — пришел и купил. Но не тут-то было. В условиях дефицита для этого требовалась немалая предприимчивость.

Поездка по стране в поисках товаров представляла один из наиболее распространенных способов самоснабжения населения в годы «свободной» торговли. Во время товарных кризисов массовый наплыв покупателей в крупные промышленные центры, которые снабжались лучше других мест, становился стихийным бедствием. Третья пятилетка целиком прошла под знаком борьбы Политбюро и СНК с массовым наплывом покупателей в крупные города.

До осени 1939 года товарный десант не имел продовольственного харак­тера. Жители сел и небольших городов ездили по стране в поисках ману­фактуры, обуви, одежды. Центром притяжения оставалась Москва. Столица

227

снабжалась не в пример другим городам, но и страдала от наплыва покупа­телей, как никакой другой. В течение 1938 года поток иногородних покупа­телей нарастал, и к весне 1939 года положение в Москве потребовало принятия мер. НКВД рапортовал: «В ночь с 13 на 14 апреля общее количе­ство покупателей у магазинов ко времени их открытия составляло 33 тыс. человек. В ночь с 16 на 17 апреля — 43 800 человек и т.д.»!. У каждого крупного универмага стояли тысячные толпы. Очереди не исчезали. Они выстраивались сразу же после закрытия магазина и стояли ночь до откры­тия магазина. Товар раскупался в течение 3—4 часов, но люди продолжали стоять в очередях — «на следующий день». С осени 1939 года в столице выросли и очереди за продуктами.

По московским очередям можно было изучать географию Советского Союза, москвичи там составляли не более трети. Приезжие мыкались по вокзалам, проводя в Москве целые отпуска. Как высказался один из стояв­ших в очереди: «Сколько трудодней даром пропадает. На эти трудодни можно было бы в Москве две текстильные фабрики построить»2. Представ­ление о том, что творилось в Москве, дают донесения НКВД:

«Очереди начинают образовываться за несколько часов до закрытия мага­зина во дворах соседних домов. Находятся люди из состава очереди, которые берут на себя инициативу, составляют списки. Записавшись в очередь, часть народа расходится и выбирает себе укромные уголки на тротуарах, дворах, в парадных подъездов, где отдыхают и греются. Отдельные граждане приходят в очередь в тулупах, с ватными одеялами и другой теплой запасной одеждой». Приносили и табуретки, чтобы не стоять, а сидеть в очереди.

«Магазин Главльнопрома (ул. Горького). На рассвете около магазина можно наблюдать сидящих на тротуаре людей, закутанных в одеяла, а поблизости в парадных — спящих на лестницах. Перед открытием магазинов очереди со двора начинают пропускаться в магазин, причем в этот момент очереди нарушаются. Все стоящие в очереди неорганизованно бросаются к магазину, в результате получается давка, драка».

«Стоящая в очереди молодежь организовала на улице всевозможные игры и пляски, иногда сопровождавшиеся со стороны отдельных лиц хулиганскими выходками».

«Магазин «Ростекстилъшвейторга» (Кузнецкий мост). К 8 часам утра покупателей насчитывалось до 3500 человек. В момент открытия магазина в 8 час. 30 мин. насчитывалось 4000—4500 человек. Установленная в 8 часов утра очередь проходила внизу по Кузнецкому мосту, Неглинному проезду и оканчивалась на верху Пушечной улицы» — добрый километр.

«Ленинградский универмаг. К 8 часам утра установилась очередь (тысяча человек), но нарядом милиции было поставлено 10 грузовых автомашин, с расчетом недопущения публики к магазину со стороны мостовой. Народ хлы­нул на площадку кинотеатра «Спартак», в образовавшуюся галерею между кинотеатром и цепью автомашин. Создался невозможный беспорядок и давка. Сдавленные люди кричали. Милицейский наряд оказался бессилен что-либо сделать и, дабы не быть раздавленным, забрался на автомашины, откуда призывал покупателей к соблюдению порядка. К открытию очередь у магазина составляла 5 тыс. человек».

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 944. Л. 199—207; Д. 872. Л. 240-241; РГАЭ. Ф. 7971.

Оп. 1. Д. 613. Л. 149.

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 944. Л. 239.

228

«Дзержинский универмаг. Скопление публики началось в 6 часов утра. Толпы располагались на ближайших улицах, трамвайных и автобусных оста­новках. К 9 часам в очереди находилось около 8 тыс. человек».

«В последнее время Столешников переулок превратился в нечто вроде Ярославского рынка»\.

Народ в очередях «бурлил»:

«Деньги девать некуда. Купить нечего. В деревне ничего нет, а здесь тоже в очередях намучаешься, ночами не спишь. Многие и квартир не имеют, а на вокзале спать не разрешают. Просто беда».

«Деньги есть, а купить ничего не могу. Живу здесь уже 4 дня, а придется выезжать ни с чем».

«Хожу в рваных брюках. Взял отпуск на 5 дней, простоял в очередях, а брюк не достал».

«Я приехал из Дмитрова. У нас там совершенно ничего нельзя купить, а здесь хоть в очереди постоишь — достанешь».

«Стою в очереди четвертую ночь и не могу достать себе хорошее коверко­товое пальто в 800—1000 рублей»*.

Люди изобретали множество способов, дабы избежать многодневных изнуряющих стояний в очередях, которые к тому же не гарантировали покупки товара. В магазин, например, можно было прорваться с помощью грубой физической силы.

Из донесения Берии Сталину и Молотову: «У магазина «Ткань», против Зоопарка, 24 февраля один гражданин, стоявший в конце очереди, к моменту начала торговли подошел к самому магазину. Вскоре к нему присоединились четверо, и между ними произошел следующий разговор: «Сегодня ничего не выйдет. Я стою далеко». Другой говорит: «Надо прорваться», и тут же рассказал, как это им удалось в прошлый раз: «Милиционер схватил Ваську, Васька схватил милиционера, Гришка вступился в защиту, а мы вчетвером прорвались и сделали удачные покупки».

«Группа покупателей в 200 человек, не желавших встать в очередь, пыта­лась силой прорвать цепь милиции и сбить очередь»^.

В магазин можно было попасть с помощью обмана или блата. Один из способов — комбинация с чеками, в которой участвовали работники мага­зина. С вечера заготавливались кассовые чеки со штампом «доплата». Вла­делец такого чека наутро шел в магазин как будто бы он уже отстоял очередь, купил товар, но у него не хватило денег и он ходил за ними домой. Милиционер, охранявший вход в магазин, в таких случаях пропускал без очереди. Для покупки товаров вне очереди использовали также грудных детей, которых передавали из рук в руки по нескольку раз. Личное знаком­ство или подкуп милиционера также позволяли пройти без очереди. По знакомству с продавцами или администрацией магазина можно было по­пасть в магазин со служебного входа или вообще не ходить туда, а получить товар «на дому» за дополнительную плату.

Еще одной распространенной тактикой было занятие места в очереди для группы людей. Об этом также есть упоминания в донесениях: «Стояла в очереди «уполномоченная» деревни. Затем к ней присоединилось 30—40

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 190, 191, 218-225; РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 1. Д. 613.

Л. 79.

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 218-225.

3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 242-243; Д. 944. Л. 243.

229

человек, приехавших утренним поездом»!. Но в этом случае очередь могла взбунтоваться против тех, кто не разделил с остальными многочасовое ночное стояние, а присоединился перед самым открытием магазина.

Место в очереди можно было купить, но стоило это довольно дорого — 25—30 рублей. Такса колебалась в зависимости от того, как близко находи­лось место к дверям магазина. За деньги можно было нанять человека, который отстоял бы в очереди всю ночь, а перед открытием магазина заменить его. «Наемный» мог не только стоять для кого-то в очереди, но и покупать товар, получая при этом сверх цены, например, по 2—3 рубля за каждый метр купленной мануфактуры. Стояние в очереди для многих становилось бизнесом, профессией. Донесения НКВД отмечали, что в оче­редях мелькали одни и те же обветренные от долгого стояния на улице лица.

Из донесения: «В 9 час. утра очереди у промтоварных магазинов меняют свое лицо: приходят взрослые, «подменяются» старики и молодежь, много появляется «соседей» и «ранее стоящих». Делается это так: подходит, здоро­вается со стоящим, тот подтверждает, что он (вновь пришедший. — Е.О.) стоял и уходит. Появляются женщины в очередях, одетые в меховые шубы, шляпы, прилично одетые мужчины, которых не было раньше»?-.

Наем стояльшиков мог носить и заочный характер. По словам колхозни­ка из Киевской области: «У нас в селе так устраиваются: посылают знако­мым в Москву деньги, платят им за то, что стоят в очереди, а те им пересылают мануфактуру. Или еще делают так: приезжают в Москву, сами стоят в очереди, и те, у кого остановились, тоже стоят с ними. За это продукты им привозят и деньги платят. А мне не повезло, я остановился у таких, которые все работают, боятся на работу опоздать. Теперь насчет дисциплины, они говорят, строго»^.

Это была целая наука — стоять в очереди. Нужно было многое предус­мотреть и рассчитать. Любая мелочь могла стоить потери места. Где стоять? Когда стоять? И даже в чем стоять. Одежда и внешний вид приобрели особое значение после того, как в Москве стали продавать товары только москвичам по предъявлении прописки.

Из донесения: «В 7 час. 20 мин. у магазина шерстяных тканей (Колхозная площадь) была уже организована очередь, которую постепенно пропускали через железные ворота во двор, где производилась проверка документов. И всех лиц, не прописанных в Москве, в магазин не пропускали». Из разговора постра­давших: «Одеться надо было бы почище, тогда с очереди не выгонят. Свой своего узнает по одежке. Как хорошо одет, так даже документов не спраши­вают, а вот как на мне засаленный кожух, мохнатая шапка, то меня, даже не посмотрев документов, выгнали со двора»*.

Тысячные очереди заставляли быть изобретательными не только покупа­телей, но и продавцов. При огромном наплыве и «всеядности» покупателей торговля представляла механическое распределение по установленным нор­мам отпуска. В документах описана, например, практика очередности в продаже товаров: пока не кончался сахар, масло не начинали продавать. Или нарезали ткань лишь из одного рулона и, только после того, как рулон

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 258.

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 259.

3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 244.

4 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 300.

230

заканчивался, начинали продавать ткань из рулона другой расцветки!. Про­давцы экономили время, ведь в очередях стояли тысячи человек. Покупа­тель же терял право выбора товара и вынужден был покупать то, что продавалось в тот момент, когда подошла его очередь покупки. Для эконо­мии времени одежду и обувь покупали без примерки и на следующий день в магазине стояло уже две очереди: одна — покупать, другая — менять купленное накануне. Подобная практика была настолько широко распро­странена, а неудобства настолько велики, что правительство запретило «беспримерочную» торговлю.

В социалистической торговле не покупатель, а продавец был всегда прав. Спорить и отстаивать свои права покупателю было не только беспо­лезно, но и небезопасно — разгневанный продавец мог оставить без покуп­ки. Да и напирающая сзади толпа, которая расценивала каждого стоящего впереди как личного врага, могла выкинуть из очереди слишком разборчи­вого покупателя.

Руководство страны разработало свою тактику в отношении тысячных очередей. Политбюро и СНК начали борьбу с массовой миграцией за товаром. К тому имелись как экономические, так и социальные причины. Вместо того чтобы выполнять пятилетний план, народ разъезжал по стране и простаивал в очередях. Приезжая в Москву не на один день, иногородние ночевали на вокзалах, в подъездах домов, на улицах — образцово-показа­тельный город превращался в проходной двор или переполненный грязный вокзал, с обострившейся криминальной обстановкой, угрозой массовых эпидемий и пр. Не могло спокойно жить и работать и население самой столицы, которое в борьбе за товар тоже отстаивало свои права.

Программа правительства была изложена в постановлении «О борьбе с очередями за промтоварами в магазинах г. Москвы» (апрель 1939 г.). Вско­ре, 1 мая, вышло такое же постановление в отношении торговли промыш­ленными товарами в Ленинграде. «Промтоварные» постановления вскоре были дополнены «продовольственными»: 17 января 1940 года появилось постановление СНК СССР «О борьбе с очередями за продовольственными товарами в Москве и Ленинграде». Весной и летом того же года Политбюро распространило его на длинный список городов Российской Федерации и других союзных республик2. География постановлений свидетельствует, что Москва не была единственной жертвой массового наплыва покупателей. Ее судьбу в той или иной степени разделили все крупные города.

В арсенале методов, которые Политбюро и СНК предписывали к при­менению, числились разъяснительные беседы с людьми в очередях и по месту жительства, экономические меры — открытие новых магазинов, до­полнительные фонды товаров. Однако главными, как и прежде, оставались санкции и репрессии. НКВД и НКПС были призваны очистить города от приезжих. Милиция получила разрешение за нарушение «паспортного ре­жима» «изымать» приезжих из очередей и вывозить их за черту города, а также на вокзалы, где для них должны были формироваться специальные составыЗ. Каждый крупный универмаг имел наряд милиции, который про­верял документы и наводил порядок в очередях. Не были редкостью случаи

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 162-170.

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1009. Л. 17; Д. 1022. Л. 41; Д. 1026. Л. 68; Д. 1018.

Л. 113.

3 Инструкция об обязанностях работников милиции по недопущению очередей у

промтоварных магазинов г. Москвы (ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 278—281).

231

использования конной милиции. «Сотрудники в штатском» собирали ин­формацию в очередях. Велось также патрулирование вокзалов и поездов. НКПС должен был ограничить продажу транспортных билетов, особенно в тех областях, жители которых были слишком уж частыми гостями столицы. Сельской администрации запрещалось выдавать крестьянам справки для поездки в города. НКВД должен был отбирать справки у стоявших в очередях крестьян и передавать их в прокуратуру для привлечения к ответ­ственности тех, кто их выдал. Незаконный приезд карался штрафом.

Одновременно с чисткой Москвы и других промышленных центров от приезжих бьши предприняты меры по борьбе «со спекулянтами и закупщи­ками». Устанавливались штрафы и уголовные наказания для тех, кто пре­вышал нормы покупки. Милиция проверяла сумки и кошелки у стоявших в очередях. Купленное сверх нормы изымалось и возвращалось в магазины. С 1 августа 1940 года запретили «торговлю с рук»1. Этим постановлением Политбюро и СНК поставили вне закона барахолки и толкучки. «Для организации общественного мнения» проводились показательные судебные процессы над спекулянтами и закупщиками и «по наиболее характерным делам» приговоры публиковались в печати.

В довершение всего Политбюро вообще запретило очереди. Очередь могла стоять внутри магазина в часы его работы, но за пределами магазина до начала ли торговли, после ли закрытия магазина или в часы его работы очередей не должно было быть. Незаконное стояние в очереди каралось штрафом. В борьбе с очередями властями было избретено множество спо­собов. Один из них — «переворачивание» очередей. Перед самым открыти­ем магазина прибывала милиция и перестраивала очередь так, что те, кто был в ее начале оказывались в конце^.

НКВД регулярно рапортовал Политбюро и СНК о том, сколько людей оштрафовано и на какую сумму, сколько арестовано, сколько товаров и продуктов отобрано, сколько справок сельсоветов и колхозов изъято, сколько показательных процессов организованоЗ. Нельзя сказать, что рейды не давали результатов. После них убавлялось число приезжих, очере­ди появлялись не с ночи, а за несколько часов до открытия магазина. Улучшение было быстрым, но скоротечным. Товарный дефицит сохранял­ся, и он, как перпетуум мобиле, приводил в действие энергию людей. Активность не прекращалась, люди просто приспосабливались к ситуации.

«Вот они, архангелы. Приготовьте по 50 рублей», — встречал народ милиционеров и на время расходился, с тем чтобы после ухода стражей порядка вновь вернуться на свои места. Запретили стоять перед магази­ном — очередь «уползала» и пряталась во дворах, ближних парках и скве­рах. При этом, чтобы приходившие новые покупатели могли найти очередь и, не дай бог, не образовали бы еще одну, выделялось два-три человека, которые курсировали от магазина к месту сбора покупателей. Когда прави­тельство запретило собираться не только перед магазинами, но и в подво­ротнях, парках, скверах, очередь приобрела «диффузный» характер. Группы

1 Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 25 июля 1940 года «О ликвидации

ручной торговли промышленными товарами на рынках г. Москвы» (РЦХИДНИ.

Ф. 17. Оп. 3. Д. 1026. Л. 17).

2 На переворачивание очередей люди жаловались в своих письмах (РГАЭ. Ф. 7971.

Оп. 16. Д. 79. Л. 165).

3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 11-12, 81-84, 104, 139-141, 149, 171-175,

458—461; и другие.

232

людей якобы ожидали трамвай на остановках перед магазином или просто прогуливались перед ним, поддерживая очередность с помощью вопроса: «За кем гуляете?» Вот некоторые выдержки из донесений.

«По всей улице вдоль домов прохаживались небольшие группки и отдельные единицы».

«Картина такова: на остановке (трамвая. — Е.О.) толпится 100— 150 чел. За углом же — тысячная толпа, мешающая трамвайному движению, ввиду чего милиционеры выстроились шпалерами вдоль трамвайных путей. Часов в 8 толпа у остановки, возросшая уже человек в 300, вдруг с криком бросилась к забору, являющемуся продолжением магазина, и стала там стро­иться в очередь».

«Мосторг № 2 (М. Колхозная ул., д. 8). К 7 час. 30 мин. началось скопление публики, ходившей взад и вперед по М. Колхозной улице, попутно интересую­щейся тренировкой частей РККА к 1 Мая. К 8 час. утра была установлена очередь, насчитывавшая 2500—3000 чел... В магазине в наличии имелись лишь х/б ткани».

«Мосторг № 101 (ГУМ, Красная пл.). До 8 часов утра очереди как таковой не существовало, но по улице Куйбышева и Ветошному пер. прохаживалась масса народа, которая, по всем признакам, дожидалась открытия ГУМа. При открытии магазина масса, находящаяся на улице и переулке, ринулась к дверям и быстро заполнила ГУМ».

«Небольшие скопления скупщиков по 10—12 чел. маскируются под видом прогулки по улицам в расположении магазинов, а некоторая часть использует ночные гастрономические магазины и под видом покупателей простаивает в них до утра, пытаясь к открытию торговли первыми попасть в магазин».

«Начиная с 7 часов утра некоторые ожидающие открытия магазинов маскируются под покупателей мяса, молока и других продуктов. Они имеют для виду бидончики под молоко, но, подходя к магазину, молоко не покупают, а опять становятся в очередь... Стоят в очереди за мясом в целях маскировки от милиции»^.

Люди изобретали и способы добраться до Москвы, избежать патрулей и проверки на вокзалах. Поскольку железнодорожный билет в Москву купить стало трудно, то брали билеты на поезда дальнего следования, идущие через Москву, выходили на промежуточных станциях, не доезжая столицы, а затем добирались на пригородных поездах, автобусах, трамваях. Для вывоза купленного, чтобы избежать проверки и патрулей, посылали челове­ка без багажа купить билеты. Остальные с багажом прятались в это время на соседней улице, а за несколько минут до отхода поезда вскакивали в вагон2.

Люди обходили и установленные СНК нормы покупки. Стояли целыми семьями, занимали очередь по нескольку раз, покупали в нескольких мага­зинах. Купленное сверх нормы прятали в чемоданы, ящики швейных машин, валенки, шапки, под одеждой. Сразу же после покупки «портили» товар: хлеб резали на мелкие куски, смешивали муку с крупой. В таких случаях, даже если милиция и находила «излишки», она их не отбирала, ведь магазины не принимали поврежденный товарЗ.

1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 308, 310; Д. 944. Л. 205; РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 1.

Д. 613. Л. 78.

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 872. Л. 313.

3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 89.

233

Борьба с очередями и наплывом покупателей — одно из доказательств того, что, создав экономику дефицита, руководство страны попало в поло­жение заложника. Оно вынуждено было тратить огромные средства на борьбу с последствиями дефицита, вместо того чтобы вкладывать их в производство и социальные программы. Это была не только дорогостоя­щая, но и бесполезная борьба. Она позволяла время от времени наводить внешний лоск, но проблем, рожденных товарным дефицитом, не решала. Даже в периоды активных чисток, проводимых НКВД и милицией, люди находили лазейки. Когда же рейды по очистке городов и разгону очередей останавливались, все возвращалось «на круги своя» — толпы иногородних покупателей штурмовали универмаги, очереди лавинно нарастали. Доку­менты свидетельствуют, что товарные десанты и огромные очереди продол­жались вплоть до нападения Германии на СССР.

Среди населения было немало сторонников правительственной борьбы со спекуляцией и очередями. Ее особенно поддерживали жители крупных городов, которые относительно хорошо обеспечивались государством и без наплыва иногородних жили бы неплохо. Официальная пропаганда делала свое дело, люди склонны были видеть причины товарных трудностей в пресловутом вредительстве и требовали довольно суровых расправ со «спе­кулянтами». Письма людей показывают, что для многих спекуляция и свободная торговля становились синонимами, а выход виделся в карточной системе — обыватели находились в плену не только дефицитной экономи­ки, но и ложных политэкономических представлений, рожденных ею и правительственной пропагандой.

Осознавали это люди или нет, но они становились жертвами не вреди­тельства или свободной торговли, а централизованной распределительной экономики. Товарный дефицит, который она воспроизводила, обрекал на­селение на низкий уровень жизни, вечные очереди, хронические перебои в торговле, нормы. Экономика дефицита формировала и особую социальную психологию, культуру дефицита.

Порочный круг товарного дефицита и распределения мог быть разорван освобождением предпринимательства и рынка от уродовавших их ограни­чений. Конечно, коней на переправе не меняют, и в конце 30-х годов в стране, фактически уже вступившей в войну, ломка экономического строя была немыслима. Но история социалистической торговли не закончилась первыми пятилетками.

Реформы были жизненно необходимы, а значит, неизбежны. Поскольку централизованное распределение и рынок развивались в тесном союзе, то изменить их можно было только вместе. Предстояло найти то оптимальное соотношение централизации и экономической свободы, которое обеспечи­ло бы процветание страны. Хотя слом централизованной распределитель­ной системы был сопряжен со многими тяжелыми для населения экономи­ческими, социальными и психологическими проблемами, это был естест­венный путь преодоления товарного дефицита и его последствий. Однако до начала экономического преобразования России предстояло пройти еще не одно десятилетие.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключении хотелось бы предугадать некоторые критические замеча­ния и вопросы, ответы на которые являются важными для понимания проблем, затронутых в этой книге.

Кто-то из читателей, наверно, уже сказал, что картина, нарисованная в книге, является чересчур мрачной, что в жизни первых пятилеток были и радость свершений, и энтузиазм, и счастье. Да и в сфере снабжения населе­ния одержали немало побед. Возможно вновь, уже в который раз, критик воскресил и миф о сталинском предвоенном изобилии.

Отвечая на это, следует напомнить, что книга не описывает всего много­образия жизни предвоенных пятилеток, а сосредоточивается на состоянии товарного снабжения и потребительского рынка. Эта сфера наиболее силь­но пострадала в результате форсирования развития тяжелой и военной промышленности, а также насильственной коллективизации. Вряд ли кто-то станет отрицать глубочайший кризис потребительского рынка и массо­вый голод периода первой пятилетки. Конечно, даже тогда жизнь не сводилась к поиску хлеба, но верно и то, что чувство голода по силе воздействия на человека уступает разве что чувству сохранения жизни, а в 1932—33 годах для миллионов советских людей было тождественно ему.

Книга не отрицает, более того показывает улучшение снабжения и по­требления к середине 30-х годов. Но этот прогресс был относительным. Когда люди, жившие во второй половине 30-х годов, говорят о благополу­чии и даже о предвоенном изобилии, то сравнивают его не с потребитель­ским рынком капиталистических стран, который в те годы видели немно­гие из советских граждан, не с потребительским рынком царской России и даже не с рынком периода нэпа, а с голодом и нищетой начала 30-х. В этом случае с ними нельзя не согласиться. На деле же уровень жизни середины и второй половины 30-х годов оставался невысоким. Исследования показы­вают, что к концу третьей пятилетки так и не удалось восстановить уровень потребления конца нэпа1.

Можно предвидеть еще одно замечание, которое стало хрестоматийным в историографии. Исследователи признают, что 30-е годы были тяжелым временем для советских людей. Приходилось затягивать пояса потуже, сберегая копейку для индустриализации. Но эти жертвы, считают они, были оправданны. Советские люди победили в войне, преодолели после­военную разруху и, благодаря свершенному, стали жить хорошо.

Оставим спор о методах, достижениях и просчетах индустриализации в СССР. Это не сюжет данной книги. Кроме того, невозможно доказать что-либо в споре типа «что было бы, если бы» — каких результатов удалось бы достичь, используя частный сектор в индустриализации страны или просто избегая крайностей сталинской внутренней политики, сводивших на нет достижения и победы.  Не вступая в спор о возможных путях

1 В потреблении мясо-молочных продуктов уровень нэпа достигли только во второй половине 50-х годов (The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 21, 104).

235

индустриализации, следует поговорить о том типе экономики, к созданию которого она привела.

Утверждение, что последствия форсированной индустриализации и на­сильственной коллективизации для сферы торговли и потребления были хотя и тяжелыми, но кратковременными и что преобразования 30-х годов стали залогом обеспеченной жизни послевоенных поколений, является еше одним мифом, которым потчевали советских людей. В результате огосудар­ствления и централизации экономики в СССР был создан тип хозяйства, который определил низкий материальный уровень жизни общества на все годы существования советской власти.

Венгерский экономист Янош Корнай назвал социалистическую (плано­вую централизованную) экономику экономикой дефицита, потому что не­достаток всего — рабочей силы, сырья, товаров и т.д. был имманентно присущ этому типу хозяйства. Дефицит создавался в сфере управления экономикой и в сфере производства1. Одной из его основных причин являлось отсутствие противозатратных механизмов. Экономика работала по типу «черной дыры». Другой причиной хронического дефицита являлась слабость материальных стимулов к труду. Их заменили администрирование и принуждение. В результате людям невыгодно было хорошо работать. Это определило низкую производительность труда, хроническое невыполнение планов промышленностью, плохое качество товаров, вечную продовольст­венную проблему.

Помимо этих основных причин воспроизводства дефицита в социалис­тической экономике существовали и другие факторы, определявшие посто­янный недостаток товаров и предметов потребления. Обобществленное производство, в отличие от частного, подчинялось государственному плану, а не потребительскому спросу. Никогда во все десятилетия существования социалистического хозяйства производство «товаров народного потребле­ния», несмотря на официальные заверения, не имело главного приоритета. Тяжелая индустрия — машины ради машин, а также военная промышлен­ность стояли на первом месте. Это было характерно не только для пред­военных пятилеток, но и для всего послевоенного развития социалистичес­кого хозяйства.

Товарный дефицит, рожденный в сфере управления и производства, как показывает эта книга, обострялся затем в сфере централизованного распре­деления, составлявшего суть государственной торговли. Этому способство­вали бюрократизм планирования и распределения, огромные потери, хище­ния, спекуляция, социальная и географическая неравномерность централи­зованного распределения. Существование товарного дефицита обрекало государственную торговлю на перебои, кризисы, рецидивы карточной сис­темы во все годы ее существования.

Можно объяснить карточки 30-х годов огрехами форсированной инду­стриализации и необходимостью жертв, но чем оправдать скудость торгов­ли 70—80-х годов? Конечно, советские люди стали жить лучше по сравне­нию с первыми пятилетками и войной, но по сравнению с достижениями рыночной экономики уровень жизни в СССР оставался низким, матери-

1 Корнай Я. Экономика дефицита. М., 1990; его же. Путь к свободной экономике. М., 1990.

236

альный прогресс медленным, разрыв с благосостоянием Запада не сокра­щался!.

Сталин ушел, но созданная им экономика продолжала свое существова­ние. В послевоенные десятилетия лишь подновлялся ее фасад — суть эко­номической системы оставалась прежней. Выводы о взаимоотношении централизованного распределения и рынка в снабжении населения, кото­рые сделаны в этой книге на примере истории социалистической торговли конца 20-х—начала 40-х годов, в значительной степени сохраняют свое значение и для оценки послевоенной торговли в СССР.

Экономике дефицита следовало уйти. Однако начало радикальных пре­образования для руководства СССР, которое само являлось порождением политической и экономической системы 30-х годов, было чревато потерей власти, а также благополучия, создаваемого для них огосударствленной экономикой. Поэтому, споря с историками, которые считают, что огосу­дарствление и централизация вводились на срок подготовки к войне и, отработав свое, должны были быть преобразованы, следует спросить: «Кто мог провести радикальные реформы?» Вовсе не случайно, что централизо­ванная экономика не ушла ни в 60-е, ни в 70-е, ни в 80-е годы. Только окончательно прогнив, она вызвала преобразования.

Предвижу еще одно замечание. Найдутся читатели, которые скажут, что автор, критикуя централизованную экономику, идеализирует рыночную, представляя ее чуть ли не панацеей от всех бед. Это замечание не соответ­ствует действительности. Во-первых, огромный материал использован в этой книге не для обличения, а для анализа. Целью книги было показать, как и почему создавалась централизованная экономика и как она работала в сфере снабжения населения в годы предвоенных пятилеток.

Во-вторых, рыночная экономика вовсе не представляет идиллии. Более того, во многих отношениях она функционирует по гораздо более жесто­ким для человека законам, чем плановое централизованное хозяйство. Рынок безжалостен к производителю, заставляя его действовать в условиях жесткой конкуренции и угрозы разорения. Здесь государство не заступится, не спишет долги и не покроет убытки, как то происходило в социалисти­ческом хозяйстве. До момента насыщения товарами рынок жесток и к покупателю. В рыночной экономике нечего и мечтать об искусственно низких, за счет государственных дотаций, ценах, как то было в социалисти­ческом прошлом.

Социалистическая экономика, хотя и создавала невысокий уровень жизни, но гарантировала прожиточный минимум и определенное социаль­ное обеспечение на завтрашний день. Рыночная экономика не дает гаран­тий благополучия завтрашнего дня. Человек должен заботиться о нем по­стоянно. Остановиться, перестать действовать в рыночной экономике без последствий для своего материального обеспечения нельзя. В тех странах рыночной экономики, где развиты социальные программы (бесплатное образование, медицина, высокие пособия по безработице, обеспечение по

1 Описания недавнего прошлого социалистической торговли сохранила литерату­ра: «Август 1978 года. На другой день познакомились с Костромой... В магазинах серая ливерная колбаса, из-за которой убивают, сыр (!), овощные консервы, супы в стеклянных банках с броской надписью «БЕЗ МЯСА», какие-то консервы из загадоч­ных рыб, которые никто не берет. Есть еще «растительное сало», помадка, пастила и сахар. Остальные продукты в бутылках: водка и бормотуха. Много пьяных на улицах, и много печали во всем» (Нагибин Ю.М. Дневник. М., 1996. С. 377).

237

старости и т.п.), это достигается за счет высоких налогов. Действует закон: чем меньше налоги, тем дороже обходится гражданам социальное обеспече­ние.

Рыночная экономика действует более жестко, чем плановая централи­зованная, но жизнь доказала, что она обеспечивает быстрые темпы эконо­мического развития и в целом более высокий материальный уровень жизни общества. Происходит это благодаря тому, что рынок приводит в действие огромную энергию людей. Тайна насыщения потребительского рынка в рыночной экономике заключается в том, что заработать деньги можно, лишь удовлетворив потребность людей в тех или иных товарах и услугах.

Наивно думать, что современная западная экономика представляет не­обузданную стихию рынка. Времена дикого капитализма миновали. Эле­менты централизации и контроля, прогнозирование и даже планирова­ние — реальные компоненты современного рыночного хозяйства. Как не может существовать централизованного распределения без рынка, так не может существовать экономической свободы без регулирования. Таким образом, речь идет не о противопоставлении плана и рынка, а об их пропорциях.

Современный рынок в России не вызывает особой эйфории. Насыще­ние товарами произошло. Однако сделано это не за счет развития отечест­венного производства, а за счет импорта. Правительству удалось преодолеть товарный дефицит, который казался вечным, очень быстро, не развивая производство, а лишь предоставив людям свободу закупки товаров за гра­ницей и свободу частной торговли в России. Люди в кратчайшие сроки сделали то, к тому же и на свои деньги, что не смогло сделать социалисти­ческое государство за десятилетия своего существования

С точки зрения потребителя не важно, за счет каких источников произо­шло насыщение торговли товарами. Но для оценки состояния экономики факт слабо развивающегося производства важен и показателен. Он свиде­тельствует о том, что производство во многом еще находится в сфере государственного контроля, централизованного управления и распределе­ния. В отличие от торговли, где сейчас господствует частник, производство, как промышленное, так и аграрное, не стало еще рыночным хозяйством. Многие проблемы современной экономической ситуации в России вызва­ны не рыночной экономикой, а ее убогим развитием. Экономический прогресс связан с развитием предпринимательства и рыночного хозяйства в сфере промышленного и аграрного производства.

ПРИЛОЖЕНИЯ

РОССИЯ И МИРОВОЙ ОПЫТ

ГОСУДАРСТВЕННОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ СНАБЖЕНИЯ

(Приложение к части 2, главе 1)

Карточки называли немецкой выдумкой периода первой мировой войны, но на самом деле человечество изобрело их гораздо раньше. В Древнем Китае, более тысячи лет до нашей эры, во время острого недостат­ка продовольствия, вызванного потопом, император пытался регулировать потребление продуктов. Его подданным выдавались, правда, не карточки, а веревки с императорской печатью на одном конце. При покупке продавец отрезал часть веревки. Приходилось рассчитывать, что и сколько покупать, чтобы веревка не кончилась слишком быстро.

В многообразии существовавших в мире систем государственного регу­лирования снабжения наиболее древняя, похожая на карточную систему первой советской пятилетки, отделена от нее четырьмя тысячелетиями. Мы находим ее в классических восточных деспотиях Месопотамии, более двух тысяч лет до нашей эры1.

По мере развития древних государств Месопотамии государственный, он же царский, сектор приобретал все большее значение. Усиление роли госу­дарства во многом основывалось на необходимости создания и поддержа­ния трудоемких ирригационно-мелиорационных систем земледелия. Цари Месопотамии принудительно скупали по минимальной цене землю у своих граждан и физически истребляли старую знать, присваивая ее земли. В одно общегосударственное хозяйство были слиты и храмовые земли.

Государственный сектор хозяйства поглотил все остальные. Поскольку частных земельных наделов не осталось, внутренняя торговля прекрати­лась. На смену ей пришло централизованное распределение продовольст­вия. Все население работало на государство (царя), за что получало пайки. Существовала иерархия пайков. Наименьшие нормы продуктов имели рабы-илоты — земледельцы, пастухи, рыбаки, ремесленники, которые со­ставляли главную рабочую силу в государственном хозяйстве восточных деспотий. Свободное население — ремесленники, административные слу­жащие, воины также жили на пайке, только большем. За вычетом пайков, урожай с царских полей и продукция царских мастерских шли на содержа­ние двора и войска, на жертвы в храме и международную торговлю. Цент­рализованным было не только земледелие, но и ремесленное производство, и скотоводство. Управление государственным хозяйством осуществлялось чиновниками. Своего расцвета эта распределительная система достигла в классических восточных деспотиях Гудеа и особенно в период III Династии Ура.

Классические восточные деспотии имели ряд и других схожих черт с советской действительностью 30-х годов. Среди них — деспотический ха­рактер власти, неразделенность собственности и административной власти (государственная собственность находилась в полном распоряжении царя и

1 История древнего мира. Т. 1. М, 1982. С. 65—77. И - 899

241

его чиновников). Кроме того, восточные деспотии являлись бюрократичес­кими государствами. Организация единого государственного (царского) хо­зяйства в масштабах большой территории требовала огромного количества административного персонала — надсмотрщиков, писцов, начальников от­рядов рабов, начальников мастерских, управляющих. Это была огромная армия чиновников, которую набирали из разорившихся общинников. По­лучая свой кусок государственного пирога и улучшая в результате свое материальное положение, чиновники вместе с войском и жречеством со­ставляли социальную опору режима. В системе управления хозяйством все фиксировалось письменно: выдача продуктов, учет рабочей силы, учет выполнения норм и т.д. Благодаря бюрократизму восточных деспотий музеи мира хранят тысячи глиняных плиток с клинописью — документы учета в хозяйстве царей.

В силу тотального огосударствления восточные деспотии были уязвимы для голода. Поскольку своих хозяйств у людей не было и они жили пайка­ми, централизованно поступавшими из урожая государственного (царского) хозяйства, то любая остановка централизованного снабжения, преднаме­ренная или случайная, грозила голодом. Хозяйственная система классичес­ких восточных деспотий была неэффективной: скудный паек рабов-илотов создавал слабые стимулы к труду. Это предопределило нежизненность сис­темы. Сохранять громоздкое государственное (царское) хозяйство и управ­лять им в течение долгого времени было невозможно. Так, царство III ди­настии Ура, где описываемая хозяйственная система достигла наивысшего расцвета, просуществовало около 100 лет. Затем государственное хозяйство распалось, земля была роздана в частное пользование. Развитие цивилиза­ции привело к торжеству экономической целесообразности: частная собст­венность была восстановлена в правах и господствовала на протяжении нескольких тысячелетий. В XX веке на территории, равной шестой части земного шара, эксперимент с уничтожением частной собственности и ого­сударствлением экономики был повторен.

Новое время внесло свою лепту в опыт государственного регулирования снабжения. Парижская коммуна, например, не избежала карточек. Однако огромное богатство государственных систем регулирования снабжения при­несло новейшее время. Мировые войны XX века, вызвав резкое обострение дефицита ресурсов в воюющих странах, привели к усилению государствен­ного сектора экономики и активному вмешательству государства в систему снабжения, которая до этого регулировалась рынком. Немногие из воевав­ших государств избежали введения карточек.

Во время первой мировой войны государственное регулирование по­требления не достигло больших размеров!. Принципы, на которых основы­валось распределение продуктов и товаров, были едины в Германии, Ав­стрии, Франции и России. В первую очередь снабжалась армия, которая находилась на пайковом довольствии. Карточки, как мера ограничения и регулирования потребления гражданского населения, появлялись стихийно по инициативе органов местного управления. В России карточки вводились кредитными   и   потребительскими   обществами,   союзами   кооперативов,

1 Букшпан Я.М. Военно-хозяйственная политика. Формы и органы регулирования народного хозяйства за время мировой войны. 1914—1918 гг. М.—Л., 1929. С. 152— 164; КитанинаТ.М. Война, хлеб и революция. Л., 1985. С. 202—209; Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 290—301 и другие.

242

местных торговцев, городскими самоуправлениями и земскими организа­циями. Стихийность распространения карточек определила пестроту норм, ассортимента нормируемых продуктов и принципов распределения. Сведе­ния о локальных карточных системах свидетельствуют, что в тех случаях, когда стратификация снабжения существовала, она определялась в основ­ном принципами социальной справедливости. Преимущества при получе­нии калорийных продуктов, например молока и мяса, имели дети и боль­ные. В некоторых местностях карточки выдавались только беднейшим горожанам и семьям нижних чинов, призванных в армию.

Общегосударственные карточные системы с едиными нормами и прин­ципами стратификации всего населения страны были введены в период первой мировой войны только на отдельные продукты. В Германии и Австрии общеимперские карточки существовали на мясо, хлеб, сахар, гото­вое платье, керосин; во Франции и Англии — только на сахар и уголь; в России — на хлеб и сахар (запрет продажи алкогольных напитков во время войны привел к развитию самогоноварения).

Эти общегосударственные карточные системы были слабо стратифици­рованы. Преимущества имели больные и дети, а также люди, занятые тяжелым физическим трудом. Так, в России последние получали хлебный паек на 50% больше, чем остальное городское население. Понятие «тяже­лый физический труд» трактовалось буквально. Оно включало не только пролетариат фабрично-заводских, горнозаводских предприятий, строителей и железнодорожников, но и дворников, прачек, почтальонов, рассыльных. На членов семей привилегии не распространялись. Об отсутствии в иерар­хии снабжения пролетарско-индустриального духа свидетельствует и тот факт, что нормы имели общегражданский характер: они распространялись и на жителей городов, и на сельское население. В России установленные государством нормы хлеба для крестьян были даже выше, чем для город­ского населения (излишек над нормой потребления у крестьян реквизиро­вали).

Стратификация карточного снабжения в период первой мировой войны, таким образом, определялась условиями труда населения и в определенной мере принципами социальной справедливости. Деления предприятий и городов на группы по степени важности в практике общегосударственного регулирования снабжения не существовало. Сельское население не было низведено до положения изгоев общества. Следует также отметить, что в годы первой мировой войны местные органы сохраняли свободу в решении вопросов снабжения.

Ярко выраженная социальная стратификация снабжения впервые по­явилась в Советской России в период «военного коммунизма»1. Страна после потрясений мировой войны и революций была ввергнута в граждан­скую войну, разруху и голод. В результате национализации промышленных предприятий, банков, государственной монополии торговли обобществлен­ный сектор в экономике резко увеличился. Крестьяне, хотя и продолжали вести индивидуальное хозяйство, не могли распоряжаться произведенной продукцией по своему усмотрению. Отряды насильно изымали продоволь­ствие на нужды армии и рабочих. Острейший продовольственный и товар-

1 Киселев А.Ф. Профсоюзы и советское государство (Дискуссии 1917—1920 гг.) М., 1991. С. 128; Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 301—302.

И* 243

ный кризис, а также огосударствление экономики привели к созданию глубоко дифференцированной карточной системы.

Армия занимала особое положение в системе государственного снабже­ния периода «военного коммунизма» и гражданской войны. Военные полу­чали лучший в то время красноармейский паек. Такой же паек полагался медперсоналу, работавшему в районах эпидемий. Однако армия и в годы первой мировой войны имела преимущества в системе государственного снабжения. То новое, что появилось в период «военного коммунизма», — классовый паек.

Все население было разделено на трудовое и нетрудовое. В число пос­ледних попали «лица мужского и женского пола и их семьи, живущие доходами с капиталов, домов и предприятий или эксплуатацией наемного труда, а также лица свободных профессий, не состоящие на общественной службе». Нетрудно увидеть в категории «нетрудового населения» прообраз сталинских лишенцев. В отличие от первой пятилетки, частные предприни­матели периода «военного коммунизма» получили карточки, но составляли последнюю категорию с наименьшими нормами, продукты выдавались им «в пределах возможности» после удовлетворения потребностей трудового населения. В условиях острого недостатка продуктов это зачастую означало отсутствие снабжения.

Все трудовое население в период «военного комунизма» также было разделено на группы. Иерархия их снабжения претерпевала изменения. Она началась с приблизительного деления на работавших в особо тяжелых условиях, в тяжелых условиях и занятых легким физическим трудом. Но со временем критерии стали более четкими — лучшие пайки получили рабо­чие наиболее важных промышленных предприятий (классовый паек), рабо­чие топливодобывающей промышленности (особый паек), а также желез­нодорожники и водники (дополнительный паек). Дополнительные карточ­ки рабочим выдавались в Москве и Петрограде.

В этой стратификации есть зародыш будущего деления на группы произ­водств и городов, существовавшего в карточной системе 1931—35 годов. Но, в отличие от первой половины 30-х годов, в период «военного комму­низма» все остальное население (иждивенцы, женщины-домохозяйки, уча­щиеся и пр.) не делилось на группы в зависимости от места проживания или близости к промышленному производству. Паек домохозяек периода «военного коммунизма» зависел от величины их семьи, а не от индустри-альности города проживания, как это будет в сталинское время. Стратифи­кации снабжения времен «военного коммунизма» было далеко до крайнего прагматизма централизованного снабжения периода первой пятилетки, когда даже дети делились на группы по степени индустриальной важности города, где они жили, а студенты — на группы в зависимости от индустри­альной важности вуза, где они обучались.

В иерархии государственного снабжения периода «военного коммуниз­ма» по сравнению с карточной системой первой половины 30-х годов были ярче выражены принципы социальной справедливости. Кормящие матери и беременные женщины должны были получать паек наравне с работавши­ми в наиболее тяжелых условиях; детям до 14 лет полагался паек рабочих тяжелого физического труда; подросткам, учащимся, безработным и пенси­онерам — паек рабочих, занятых легким физическим трудом. Другое отли­чие заключалось в том, что в годы гражданской войны в большевистском руководстве преобладали революционный аскетизм и жертвенность; систе­ма привилегий, хотя тогда и существовала, пышно расцвела лишь в 30-е годы.

244

Вторая мировая война втянула в сферу государственного регулирования снабжения гораздо большее количество государств, чем первая!. Общегосу­дарственные карточные системы существовали почти во всех воевавших странах. Нормирование охватило не единичные, как в первую мировую войну, а все основные продукты питания, предметы обихода и одежды. Во Франции, с учетом особенностей французской кухни, были установлены даже нормы на вино. Однако социальная стратификация государственного снабжения периода первых советских пятилеток так и осталась непревзой­денной.

Во всех воевавших государствах нужды армии, конечно, имели главный приоритет. Но на Западе были сильны идеи уравнительного снабжения гражданского населения2. Главными их сторонниками являлись правитель­ства США и Великобритании. Руководство США вообще сопротивлялось введению карточек, видя решение проблемы в увеличении производства, а не в сокращении потребления. Карточная система в США была введена только весной 1943 года (кофе и сахар нормировались с апреля 1942 года). Нормировалась продажа консервов, мяса, сыра, жиров, гороха. Население получало равные нормы продуктов. Небольшое дополнительное снабжение полагалось тем, кто работал в изоляции — шахтерам, рыбакам, вальщикам леса, для которых доступ к магазинам был затруднен. Дополнительные нормы получали инвалиды.

Правительство Великобритании придерживалось мнения, что граждан­ское население следует кормить так же хорошо, как и армию. Преимущест­ва в снабжении вначале получили только «социально слабые»: кормящие матери, беременные женщины, дети и инвалиды. Они имели дополнитель­ные нормы молока, яиц, соков. Министерство продовольствия сопротивля­лось требованиям профсоюзов ввести повышенные нормы для рабочих тяжелой промышленности. Только осенью 1941 года — война дала себя знать — через дифференциацию столовых рабочие получили дополнитель­ное снабжение. Высшие нормы существовали в столовых класса «А», кото­рые обеспечивали шахтеров, рабочих сталелитейных производств, докеров. Остальные промышленные рабочие питались в столовых группы «В», где нормы также были выше норм столовых для прочего населения — группы «С». В других случаях повышенные нормы для рабочих не зависели от тяжести труда. Так, более высокие нормы сыра, которые получали сельско-

1 Анализ карточных систем, существовавших в период второй мировой войны, см.:

Любимов А.В. Торговля и снабжение в годы Великой Отечественной войны. М., 1969.

С. 20—55; Nutrition and Food Supply: The War and After // The Annals of the American

Academy of Political and Social Science. Vol. 225. Philadelphia, 1943. P. 82-95, 116-121,

128—135, 158—161; Brandt K. Germany's Agricultural and Food Policies in World War H.

Vol. I. The Menagement of Agriculture and Food in Germany. Vol. 2.   Management of

Agriculture and Food in the German-Occupied and Other Areas of Fortress Europe. Stanford,

California, 1953. P. 28-33, 52-127, 175-179, 195-197, 209-212, 339-345, 470-473,

544-561, 580-592; Beck Earl R. Underthe Bombs. The German Home Front. 1942-1945.

The University Press of Kentucky. P. 12—13, 79, 121, 148; Hendrickson Roy F. Food

«Crisis». New York, 1943. P. 50, 87-109, 165-175, 223-237; Hammond R.J. Food and

Agriculture in Britain. 1939-1945. Stanford University Press, 1954. P. 18-27, 43-45,

84-85, 102-103, 112-113,211,230-233.

2 Хотя в то же самое время именно эта мировая война привела многие правитель­

ства к пониманию очевидной истины, что плохое питание рабочих приносит больше

потерь, чем выгод. Были созданы специальные комитеты и программы по изучению

здоровья и питания рабочих.

245

хозяйственные, подземные рабочие, а также работавшие в лесу и на дорож­ных работах, объяснялись отсутствием столовых для этих групп населения. Таким образом, в Великобритании специальные нужды удовлетворялись через дифференциацию столовых, нормы же карточного снабжения остава­лись равными для всего населения.

Слабая стратификация карточных систем США и Великобритании объ­ясняется совокупностью причин. Прежде всего продовольственные и то­варные проблемы в этих странах даже во время мировой войны не достигли той остроты, что пережил Советский Союз в годы первой пятилетки. Ни в США, ни в Великобритании хлеб, мука, крупа и картофель — основа питания населения во время войн — не нормировались. (Карточки на хлеб в Великобритании появились после войны, в 1946 году.) Нормировались же те продукты, которые вносили разнообразие в военную пишу и которых в России даже по карточкам нельзя или трудно было получить: молоко, яйца, жиры, мясо, сыр, сухие фрукты, шоколад, консервы. Для иллюстрации относительно хорошей жизни английского потребителя достаточно сказать, что одним из наиболее популярных товаров, на который не удавалось удовлетворить потребительский спрос, был изюм (dried vine fruits). В СССР во время первой пятилетки забыли, что это такое.

Те продукты, которые нормировались в Великобритании и США, рас­пределялись иначе, чем в СССР. В годы первой пятилетки на пайковый продукт устанавливалась твердая норма. У союзников в ходу было норми­рование по системе баллов (point rationing system) и стоимостная карточная система (value rationing system). Суть системы баллов состояла в том, что потребителю предлагался выбор из списка родственных товаров. Каждый товар в списке оценивался определенным количеством баллов в зависи­мости от соотношения на него спроса и предложения. Покупатель мог выбрать любые продукты из списка, не превышая установленную для него общую сумму баллов. По стоимостной карточной системе можно было купить продуктов на определенную сумму денег. Покупатель решал, взять ли, например, побольше дешевого мяса или хорошего дорогого, но в мень­шем количестве. Существование балльной и стоимостной карточных сис­тем говорит об отсутствии глубокого продовольственного кризиса, о нали­чии разнообразного ассортимента и возможности выбора. Скудный прину­дительный ассортимент советской карточной системы, когда потребитель забыл, что мясо бывает разных сортов, был незнаком союзным государст­вам. В отличие от СССР, в Великобритании и США потребитель сам выбирал и магазин для своего прикрепления.

Введение карточных систем в Великобритании и США, как, впрочем, и в других воюющих государствах, не сопровождалось уничтожением частно­го производства и частной торговли, хотя над ними государство установило контроль. Наличие частного сектора обеспечивало высокий уровень произ­водства товаров потребления и продуктов, хорошую работу торговли.

Уравнительность карточных систем Великобритании и США мы не смо­жем объяснить только тем, что эти государства не пережили острого продо­вольственного кризиса. Играли роль и определенные демократические тра­диции. Принципы карточной системы обсуждались открыто в прессе, где неоднократно появлялись предостережения против стратификации снабже­ния, дабы избежать дискриминации одних групп населения по сравнению с другими. Указывалось также и на то, что при усилении центральной власти, что неизбежно в период войны, система снабжения могла превратиться в ее руках в орудие наказания и насилия.

246