3 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

«Хлеб весь отправили за границу, а сами сидим без хлеба, а наши партийцы кричат о достижениях. 8 часов работаем на промысле да 4—5 часов стоим в очереди. Вот и выходит 13-часовой рабочий день».

«Нам, рабочим, затуманивают головы. Советская власть не заботится о рабочих. Раньше при военном коммунизме нас душили, а теперь очереди душат. Погодите, придет военное время».

«Если не было бы частников, то совсем пропали бы».

«Если у нас нет больше муки, то пусть за границей закупают и накормят рабочих как следует. Ведь мы не шоколад просим».

«Правительство с ума сошло. Если так продолжится, то больше месяца оно не продержится».

«Правительство намерено превратить нас в живой скелет»^.

Хлебная лихорадка охватила даже столицу, которая снабжалась не в пример другим городам. Нахлынувшее немосковское население скупало хлеб. Большие партии возами и багажом отправлялись за пределы Москвы. В городе выпекалось хлеба больше, чем раньше, но спрос не удовлетворял­ся. Рабочие в основном покупали дешевый черный хлеб, но длинные очереди — несколько сот человек — выстраивались даже за дорогим белым хлебом. Пытаясь остановить «хлебную лихорадку», кооперативы ввели не­официальные нормы отпуска хлеба — по 2 кг ржаного и не более 3 кг белого «в одни руки»2. По воспоминаниям иностранцев, первое впечатле­ние от столицы зимой 1928/29 года было таково — в стране свирепствует голодЗ. Однако прошло еще три бедственных года, прежде чем этот относи­тельный, по сравнению с обеспеченным Западом, «голод» сменился голо­дом в российском смысле слова, когда умирали миллионы людей.

В то время как в Москве нормирование хлеба только начало вводиться, во многих других городах к зиме 1928/29 года хлебные карточки уже существовали. Поскольку карточная система распространялась стихийно «снизу», санкциями местной власти, она была разношерстной: нормы и группы снабжения отличались. Но одно правило соблюдалось почти везде. Рабочие снабжались в первую очередь (если не считать самоснабжения руководства). Их хлебные нормы превышали нормы служащих, сельской бедноты, иждивенцев1*.

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 599. Л. 76, 237, 244, 272.

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 65. Л. 39-47, 57-64.

3 Ashmead-Bartlett E. The Riddle of Russia. Cassell and Co Ltd. 1929. P. 34, 81, 129, 207.

4 Вот лишь некоторые примеры региональных хлебных карточек. В Московской

области мука выдавалась только рабочим и сельской бедноте. Однако их потребность

удовлетворялась всего лишь на 35—55%. В Павловской слободе Воскресенского уезда

нормы хлеба составляли 100 гр черного и 400 гр белого в день. На Яхромской фабрике

в Дмитровском уезде в кооперативах отпускалось рабочим на едока по 300 гр ржаного

и по 200 гр белого хлеба в день. В Чувашии рабочие получали по 8 кг хлеба в месяц,

члены их семей — по 3 кг. В Иваново-Вознесенске выдавалось: рабочим — по 12 кг,

кустарям — по 8, беднякам — по 4 кг в месяц. В Ярославле: рабочим и служащим —

по 600 гр, кустарям — 500 гр, детям — 600 гр в день. В Белоруссии, по сообщению

полномочного представителя ОГПУ, местные торговые организации ввели для рабо­

чих норму 450 гр хлеба в день, служащих — по 200 гр, бедняки не получали ничего.

В Смоленской губернии рабочие и милиция получали по 600 гр в день, служащие и

члены семей рабочих и служащих — по 300 гр, в столовых выдавали 50 гр хлеба на

завтрак и ужин, и 50 гр на обед. Бедняцкое население Смоленской губ. получало в

лучшем случае по 2 кг хлеба в месяц. В Новгородском округе рабочие получали

600—750 гр хлеба в день, служащие — 300—400 гр, члены их семей — по 200 гр. (ЦА

ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 65. Л. 167, 257, 266-267; Д. 605. Л. 1-6, 7-9).

61

Вялый ход хлебозаготовок и ухудшение хлебного снабжения промыш­ленных центров требовали действий. Как и в прошлом году, Политбюро не готовилось к трудностям заранее, а стало принимать меры в конце осени — январе после резкого спада заготовок. В «битве за хлеб» Политбюро вновь начало с экономических мероприятий'. По словам Микояна, к январю 1929 года было сделано все возможное для насыщения хлебных районов промто­варами «при полном оголении, правда, на короткий срок, основных про­мышленных центров»2. Стимулируя сдачу зерна, правительство вновь выка­чивало избыточную денежную массу из деревни, взимая недоимки, распро­страняя займы, повышая размеры самообложения. Но, как и в прошлом году, чуда не произошло, экономические меры не давали быстрого резуль­тата, а ждать сталинское руководство не хотело. В ход пошли массовые репрессии против частных заготовителей, скупщиков, торговцев. В резуль­тате арестов и конфискаций доля частной патентованной торговли в товаро­обороте страны сократилась до 14%3.

С января 1929 года — заготовительная кампания приближалась к концу — начались «массовые мероприятия общественного воздействия» и репрессии против крестьян, державших хлеб. Они вновь испытали на себе урало-сибирский метод хлебовыколачивания. Вот несколько зарисовок из хлебозаготовок 1928/29 года, сделанных самими государственными загото­вителями. Документы в очередной раз свидетельствуют о том, что репрес­сии были совместным детищем Центра и власти на местах:

«Хлеб есть. Стоит вопрос, как его взять? ...Просьбы, уговоры, наконец то, что мы называем общественной работой, не помогают. Хлеба не дают... Когда иссякли экономические рычаги, когда меры воздействия стали острее, когда к мужику в день приходило несколько заготовителей, монотонно и без толку повторяли зазубренное, без мотивов, по обязанности, по службе — «дай, дай». Мужик встал в позу. Сделал большие глаза, расставил ноги, растопырил руки, весь превратился в вопросительный знак, спрашивал: «Ешшо сколько? Давайте контрольную цифру!!!»

Теперь «контрольная цифра» дана. Мужик встал в новую позу, возмути­тельную, нахальную, противную. Ничто на него не может подействовать, ничто не может выбить из этой позы: ни доводы об индустриализации, ни необходимость хлеба для Красной Армии, ни крымское землетрясение — ни, ни! Он встал в позу безнадежную, он говорит и в состоянии повторять тысячу, миллиард раз одно-единственное слово: «Нету-ко» или «Нету-ти»... Слово это произносится то неуверенно, нетвердо, нараспев, то со всей твердостью и решительностью, с видом человека, который может и пойдет за него под любую убийственную гильотину... Поэтому наша публика (заготовители. — Е. О.) ищет сильнейшие средства»*.

1 См. решения Политбюро: «О мероприятиях по поднятию темпа хлебозаготовок».

Принято 29 ноября 1928 года; «О хлебозаготовках». Принято 17 января 1929 года

(РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 714. Л. 10-13; Д. 722. Л. 10-14).

2 В январе 1929 года Совет Труда и Обороны рассматривал вопрос об улучшении

хлебозаготовок. В секретной части протокола СТО обязал Госплан, ВСНХ и Наркомат

торговли СССР «провести дальнейшее (выделено мной. — Е.О.) сокращение снабже­

ния госторговли в городах, в целях увеличения снабжения хлебозаготовительных

районов». Отгрузка товаров в районы заготовок должна была производиться «исправ­

но и в первую очередь» (РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 5. Л. 131, 132; РЦХИДНИ. Ф. 17.

Оп. 2. Д. 354. Л. 8).

3 Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 282.

4 Трагедия советской деревни. Т. 1; РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 1910. Л. 23—25.

62

Одним из таких средств стали запреты и бойкоты. Они принимали самые курьезные формы. Запрет на воду означал посты у колодцев, кото­рые определяли, кому давать воду, а кому нет. Бойкот на здравствования означал запрет здороваться с бойкотируемыми. Бойкот на курение запре­щал давать закурить или прикуривать. Бойкот на огонь запрещал затапли­вать печь, а если хозяин ослушался, то приходили и заливали ее. Бойкот на свет — забивали окна, чтобы в избе было темно. Запрещалось ходить к бойкотируемым в гости, а если нужно по делу, то брали понятых. О бойкоте предупреждал плакат на воротах: «Не ходи ко мне — я враг советской власти». В случае исчезновения плаката бойкотируемого штра­фовали, поэтому его семья беспрерывно дежурила у ворот, дабы плакат не стащили. Был также запрет на посещение общественных мест: гнали из больницы, из сельсовета, детей бойкотируемого исключали из школы. А то и вообще семье бойкотируемого запрещали выходить за ограду дома. Маза­ли ворота и окна дегтем. Около года отделяло эти события от времени, когда Политбюро примет решение о раскулачивании и выселениях!, а некоторые сельские собрания уже в заготовительную кампанию 1928/29 года постановляли отбирать землю у бойкотируемого, а самого выселять. Бывало, одна половина деревни бойкотировала другую. Все это сопровож­далось персональными допросами, которые шли и днем и ночью, с единст­венным вопросом: «Когда будешь сдавать хлеб?»2

Вот еще один из применяемых методов нажима. Сами создатели назвали его «заготовка оркестром и фотографом». «Зажимщика» хлеба сначала вози­ли по деревням для показа, затем собирали собрание сельчан. Всех зажим­щиков сажали на высокую скамью и вызывали поодиночке в президиум, где задавали только один вопрос: «Везешь хлеб али нет?» Если отвечал «да», то играли ему туш, фотографировали и записывали на Красную доску. Если «нет», то били в барабаны, не фотографировали и записывали на Черную доску. Похоже на игру, но у таких игр, как свидетельствуют документы, бывали смертельные исходы.

Одной из разновидностей широко применяемых в ходе заготовок массо­вых допросов являлись так называемые «ударники». Крестьян, не поддавав­шихся уговорам сдать хлеб, держали в закрытом помещении по нескольку дней (от 2 до 6 суток), бывало, что им не давали есть и спать. Для кулаков устанавливался наиболее жесткий режим, «на выучку» с кулаками посылали и строптивых середняков. Под нажимом «комиссаров», «боевых штабов», «оперативных троек» крестьяне, запертые в помещении, требовали один от другого раскрыть потайные ямы и сдать хлеб. На время ударника запреща­лось кому-либо уезжать из села. Массовые многодневные допросы без сна и пищи дополнялись карнавалами. Вот описание одного из них:

Держателей хлеба (46 человек), из которых большинство были середняки, вызвали в школу и вели обработку. Затем им вручили черное знамя, на котором было написано «Мы — друзья Чемберлена». Говорят, что это у них происходило без особого нажима. Когда учитель вручил черное знамя одному из кулаков, тот его ударил ногой, после чего этого кулака пришлось скрутить, связать ему руки назад, остальные добровольно без всякого нажима взяли

1 О «ликвидации кулачества как класса» Сталин высказался в декабре 1929 года

на конференции аграрников-марксистов. Затем в январе 1930 года комиссия Полит­

бюро, возглавляемая Молотовым, разработала директивные документы по раскула­

чиванию.

2 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 1910. Л. 23-24.

63

после этого знамя. Тогда они выстроили этот карнавал с черным знаменем по улице. Сзади шли деревенские активисты и беднота с красным знаменем. Кругом бегали детишки и улюлюкалиК

Это лишь некоторые и, может быть, не самые дикие примеры из исто­рии хлебозаготовок. Архивы сохранили массу других, не менее жестоких эпизодов. Репрессии обеспечивали необходимый руководству результат. Крестьяне сдавали хлеб, но источники самообеспечения крестьянства и местный товарооборот при этом сокращались. Рассчитывать на государст­венное снабжение крестьянам особо не приходилось. Государство не вы­полняло своих обязательств даже по снабжению тех, кому давало гарантии. Введение карточек сокращало для крестьян и возможности покупать хлеб в городе.

Весной появились донесения ОГПУ о локальном голоде в деревнях2. Страдало в основном бедняцкое население. «Продовольственные затрудне­ния» охватили Ленинградскую область (особенно Псковский, Новгород­ский, Великолуцкий уезды), ряд губерний Центрального района (Ярослав­ская, Калужская, Тверская, Нижегородская, Иваново-Вознесенская, Влади­мирская, Рязанская, Тульская), Смоленскую губернию, южные округа Ук­раины (Кременчугский, Запорожский, Мариупольский, Одесский, Криво­рожский, Подольский и другие), ряд округов Дальневосточного края (Сре­тенский, Читинский, Хабаровский, частично Владивостокский и другие). В пищу употреблялись суррогаты хлеба. Что только не добавляли в него: тол­ченые клеверные головки и сушеную березовую кору, отруби, жмыхи, мяки­ну, овес, гречневую, фасолевую и картофельную муку, отруби, вику, паре­ный лук. Желудочные заболевания стали принимать массовый характер. На­чались опухания. Сводки ОГПУ свидетельствуют и о случаях голодной смерти. Усилился сыпной тиф. Семена проедались, и сев был под угрозой срыва. Нарастал убой и распродажа скота. Усилилось отходничество, ни­щенство, воровство, стихийное переселенчество в более благополучные ре­гионы. Государственная помощь деревне была недостаточной.

Социальная обстановка в деревне накалялась. Беднота и бедствовавшее середнячество злились на рабочих, с их точки зрения — любимчиков советской власти. Середняки злились на бедноту, так как поступавший от государства хлеб раздавался нуждавшимся. Все вместе они злились на зажиточных, которые наживались на трудностях: скупали скот, заключали кабальные сделки под хлебные ссуды. Комбедовские настроения усилива­лись. Крестьяне толпами собирались у райисполкомов с требованиями дать хлеб, допустить свободную торговлю и разрешить посылать людей для закупки в хлебные местности, резко выступали на сельских сходах. Росло число «ходоков за правдой», избиений председателей сельсоветов, членов комиссий по распределению хлеба, а также вхчомов и поджогов амбаров, краж хлеба, демонстративных выходов из кооперативов. Появились листов­ки. В одной из них, написанной «под народную поэзию», крестьянин жаловался:

«Ты устань-проснись, Владимир, встань-проснись, Ильич. Посмотри-ка на невзгоду, какова лежит. Какова легла на шею крестьянина - середняка...

1 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 1910. Л. 24; Трагедия советской деревни. Т. 1.

2 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 527. Л. 15-56; Д. 65. Л. 266-272; Д. 605. Л. 31-35,

64

В кооперации товару совершенно нет для нас. Кроме спичек и бумаги, табаку, конфект, Нет ни сахару, ни масла, нет ни ситца, ни сукна, Загрузила всю Россию водочка одна»*.

Политбюро вводит всесоюзную карточную систему на хлеб

В заготовительную кампанию 1928/29 года Политбюро вновь не смогло прыгнуть «выше головы». План не был выполнен. По сравнению с про­шлым годом, в целом зерновых заготовили немногим меньше, но доля продовольственных хлебов, пшеницы и ржи, в них значительно (на 20%) уменьшилась. Это предвещало катастрофу, если учесть быстрый рост со­стоявших на государственном снабжении плановых потребителей, сокра­щение частной патентованной торговли, развал крестьянского хлебного рынка, а также становившиеся лавинными крестьянские десанты в города.

В этих условиях зимой 1928/29 года Политбюро приступило к оформле­нию всесоюзной карточной системы на хлеб. Фактически хлебные карточ­ки уже существовали в регионах в течение всего 1928 года, и это решение Центра лишь унифицировало региональные карточные системы и узакони­ло действия местных руководителей по регулированию снабжения. Офор­мление всесоюзной карточной системы прошло несколько этапов.

Как стало обычным в практике Политбюро, «наведение порядка» нача­лось со столиц. 6 декабря 1928 года оно разрешило Советам крупных промышленных центров ввести карточки на хлебЗ. Постановление предла­гало ленинградским властям первыми апробировать решение Политбюро^. Цели карточной системы были точно сформулированы: обеспечение по­требления рабочих и служащих за счет сокращения расхода хлеба для снабжения «непролетарского населения», особенно крестьян. Городская торговля пока не была полностью закрыта для сельских жителей, Политбю­ро оставляло приезжим возможность покупать хлеб по повышенным ценам, но покупка нормировалась5.

17 января 1929 года Политбюро, боясь оказаться к весне без запасов, приняло решение о сокращении плана снабжения хлебом по всем районам на вторую половину текущего хозяйственного годаб. После этого Экономи-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 605. Л. 130.

2 Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 273. Об итогах

хлебозаготовительной кампании 1928/29 года и организации хлебоснабжения в 1929/30

году см. также: Трагедия советской деревни. Т. 1.

3 Это решение Политбюро было оформлено постановлением СТО 11 декабря 1928 года.

4 Фактически Ленинградский Совет уже ввел хлебные карточки в ноябре 1928 года.

Постановление скорее регламентировало, чем вводило карточное снабжение.  В

исполнение решения Политбюро, 15 января 1929 года в Ленинграде были установ­

лены двойные цены на хлеб. Ржаной хлеб стоил 9—12 коп. для горожан, 26 коп. для

приезжих, ситный хлеб — соответственно 18—22 и 35—40 коп. По кооперативной

книжке выдавалось не более 1,2 кг на едока. Без книжки по повышенной цене

продавалось в одни руки 2 кг ситного и 0,5 кг ржаного хлеба. Постановление

Московского Совета о введении карточек на хлеб появилось в феврале 1929 года

(РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 74. Л. ПО; Сагг Е.Н., Davies R.W. Foundations of a Planned

Economy. Vol. 1.  P. 702).

5 РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 3. Д. 715. Л. 3.

6 РГАЭ. Ф. 5240. On. 18. Д. 74. Л. 106-108.

3-899

65

ческий Совет РСФСР распространил «ленинградский опыт» на всю потреб­ляющую и часть производящей полосы Российской Федерации'.

И наконец, 14 февраля 1929 года карточная система на хлеб стала всесоюзной. Политбюро утвердило проект постановления, внесенный Нар-комторгом. По всей потребляющей полосе Российской Федерации, Закав­казья, Белоруссии и Украины хлеб населению должен был отпускаться по специальным заборным книжкам. Книжки получало только трудовое насе­ление городов. Постановлением был установлен предельный размер хлеб­ного пайка. В Москве и Ленинграде для рабочих и служащих фабрично-за­водских предприятий он составлял 900 гр печеного хлеба в день; для членов семей рабочих, служащих и их семей, безработных и прочего трудящегося населения — 500 гр. В остальных промышленных городах и фабрично-за­водских поселках — соответственно 600 и 300 гр. Карточки должны были быть введены не позже 1 марта 1929 года. Постановление повторило раннее решение Политбюро о сохранении свободной продажи хлеба без карточек приезжему населению, но только из того, что оставалось после обеспечения главных потребителей, и по двойной цене2.

Постановление явилось началом официального оформления иерархии государственного снабжения. Здесь уже видны ее географический и соци­альный элементы, которые позднее будут развиты в постановлениях Полит­бюро. Москва и Ленинград особо выделялись в системе снабжения. Насе­ление промышленных городов и поселков получало явные преимущества по сравнению с крестьянством и жителями неиндустриальных городов. Работающие на индустриальных объектах — преимущества перед теми, кто работал на второстепенных производствах. Показательно, что в постановле­нии ничего не говорилось о гарантированном снабжении сельских бедня­ков — они стали первой группой, изъятой Политбюро из списков плановых потребителей государственных запасов хлеба. Особенность этого постанов­ления, по сравнению с последующими, состояла в признании за местным руководством больших прав в регулировании снабжения. Совнаркомы рес­публик, краевые и областные исполкомы должны были составлять списки снабжения, могли в установленных пределах изменять нормы. В последую­щих решениях Политбюро будет урезать права местной власти в снабжении населения.

Из-за бюрократической процедуры составления и утверждения списков введение всесоюзной карточной системы в жизнь затянулось. В Москве карточки официально были введены только 17 марта, в Закавказье — в апреле. Реальные хлебные нормы в регионах, как правило, были меньше указанных в постановлении предельных норм и отличались между собойЗ.

С введением карточек хлебное положение в крупных городах несколько нормализовалось. По донесениям ОГПУ, рабочие в массе приняли карточ­ки спокойно и даже с удовлетворением: «Крестьяне перестанут таскать мешками хлеб из города». Служащие были недовольны низкими нормами, «непролетарского обывателя» охватила паника, слухи о скорой войне, не то

1 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 1910. Л. 62.

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 726. Л. 2-4.

3 В Закавказье было установлено 700—800 гр хлеба для рабочих, 400 гр для членов

семей и служащих. В Донбассе, как правило, 800 гр для горняков и металлистов,

600 гр — прочих рабочих, 300—400 гр — членов семей. В Москве норма рабочего была

800 гр, служащего и членов семей — 400 гр хлеба в день (ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 65.

Л. 49-51; Д. 599. Л. 233-244; РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 186. Л. 34-37).

66

с Англией, не то с Румынией или Польшей, усилились. ОГПУ сохранило для нас тревожные голоса того времени:

«Еще войны нет, а нас переводят на паек, что же будет, когда начнется война».

«Постепенно нас приучают к голодной норме. Мануфактуру дают по орде­рам, чай и сахар по книжке, а теперь хлеб — по карточке».

«В кооперации постепенно уменьшаются продукты питания и предметы первой необходимости. Приближается период голодовки».

«Соввласть своими карточками похоронит себя>Л.

Хлебная проблема в 1928/29 году была главной, но не единственной. Остро ощущался недостаток всех основных продуктов питания. Неурожай сахарной свеклы повлек уменьшение производства сахара и сахарную про­блему. Невысокий урожай и сокращение посевов крупяных культур вызва­ли крупяной кризис. Недостаток кормов (овсяной кризис), повышение налогов и репрессии стимулировали забой скота, что ставило под угрозу мясные ресурсы. С весны 1929 года в стране начали ощущаться мясная и жировая проблемы.

Из-за недостатка ресурсов планы снабжения централизованных потре­бителей, которые составлял Наркомторг, были ниже реальной потребности в продуктах и товарах. Так, по расчетам Церабсекции2, годовая потребность крупы для снабжения рабочих промышленных центров в 1928/29 году составляла 5,1 млн. пудов. Наркомторг же выделил для этой цели в два раза меньше — 2,6 млн. пудов. Церабсекция просила 2 млн. пудов растительного и 400 тыс. пудов животного масла, план Наркомторга составлял соответст­венно 805 и 191 тыс. пудовЗ. Из-за бумажной волынки, больших потерь, плохой работы транспорта и торговли даже эти недостаточные планы снаб­жения не выполнялись. Как писалось в одном из донесений, «завоз про­дуктов носил случайный характер». По сообщениям Церабсекции, снабже­ние рабочих кооперативов крупами, маслом, мясом периодами совершенно прекращалось^ Государственно-кооперативная торговля, в общем-то, и раньше работала с перебоями, но нэпманы и крестьянский рынок выруча­ли. Теперь же репрессии и конфискации подорвали их работу. Росли, как на дрожжах, рыночные цены — индикатор товарного дефицита5.

Перебои с продовольствием привели к тому, что в 1928/29 году в регио­нах в дополнение к хлебным карточкам стали стихийно распространяться нормирование и карточки на другие продукты: масло, мясо, сахар, крупу и пр. Открытая продажа непродовольственных товаров в магазинах также по­степенно сворачивалась из-за огромных очередей и эксцессов. Вместо этого вводилось их распределение на предприятиях и в организациях по талонам и ордерам. Как и в случае с хлебом, нормирование и карточки оформлялись «снизу» решениями торгующих организаций и санкциями местной власти. Распространение нормирования шло без участия Политбюро.

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 599. Л. 237, 239, 242, 244.

2 Кооперативное объединение, снабжавшее индустриальных рабочих и городское

население промышленных центров.

3 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 116. Л. 28.

4 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 116. Л. 27-29.

5 За 10 месяцев 1928/29 года, по сравнению с соответствующим периодом прошло­

го, рыночные цены подскочили почти на 50% (Дихтяр Г.А. Советская торговля в

период построения социализма. С. 318).

67

Схема перехода от свободной торговли к нормированию, а затем и к карточкам была следующей. При достаточности товаров кооперативы про­давали их всем желающим. При недостатке появлялись ограничения, в первую очередь устанавливался максимальный размер покупки. Нельзя, например, было получить больше 3 кг крупы «в одни руки». Такое норми­рование было скользящим: оно то вводилось, то отменялось в зависимости от наличия продуктов; в одних районах ограничения покупки на данный продукт существовали, в других — нет; нормы продажи везде отличались. Если же перебои становились хроническими, то появлялись новые ограни­чения: продажа дефицитных товаров только членам кооператива. Не члены кооператива в лучшем случае могли покупать товары в меньшем количестве и по более высокой цене, но чаще всего вообще лишались возможности купить дефицитный товар. Дальнейшее ухудшение в торговле вело к более жестким мерам — вводились карточки. Они выдавались определенной группе людей — членам данного кооператива, жителям данного города или группы городов. Карточки означали, что только эта группа людей могла покупать дефицитный товар или товары в данном городе или районе. Товар можно было покупать в строго определенном магазине, в строго ограни­ченном количестве и ограниченное число раз. Как правило, указывалась месячная норма покупки (на хлеб существовали дневные нормы). Карточ­ки, таким образом, означали не только нормирование продаж, но и учет покупателей, и контроль за количеством покупок. Примером стихийного развития нормирования и региональных карточных систем в 1928/29 году могут служить истории снабжения населения в Москве и Донбассе.

В столице уже зимой 1928/29 года кооперативы, то в одном районе, то в другом, вводили ограничения — продажу по членским книжкам, пре­дельные нормы покупки, разные нормы для членов кооператива и посто­ронних. К апрелю сформировались общемосковские нормы продажи. В одни руки отпускалось 400 гр макарон на члена кооператива и 200 гр остальным; масла животного, соответственно, 500 и 400 гр; чая — 50 гр в месяц пайщикам кооперации и 25 гр остальным; сахара — по 2 кг в месяц для москвичей и 0,6—1,5 кг для жителей губернии. Растительное масло получали только члены кооператива — по 500 гр на едока. Месяч­ная норма крупы варьировалась по районам и месяцам от 3 до 5 кг. Яйца продавались не более 10 штук в одни руки. В мае обострилась мясная проблема, очереди достигали сотен человек. В результате спонтанно было введено ограничение покупки — не более 1 кг в руки. Хозяйственное мыло можно было купить по кооперативной книжке, москвичам полага­лось 1 кг на 3 месяца, жителям губернии — 725 гр. Зимой сложилась единая для всей Москвы норма продажи хлопчатобумажных тканей — 12 м на книжку на 3 месяца. Остальные непродовольственные товары распределялись по специальным талонам!.

Осенью 1929 года нормирование в Москве далее развивалось. Появились более строгие ограничения в торговле, которые позволяют говорить уже о существовании карточной системы на основные продукты питания. Углу­билась иерархия снабжения — городское население делилось на группы по социальному признаку. По решению Моссовета, в сентябре мясо стали продавать по кооперативным книжкам из расчета 200 гр в день на рабочего, 100 гр на служащего и по 100 гр на их иждивенцев. Появились обязатель-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 65. Л. 19-166. 68

ные мясопостные дни. Была установлена норма отпуска мяса в столовых: для фабрично-заводских — 200 гр, для остальных — 100 гр на человека в день. Начиная с сентября нормировалась продажа сельдей: рабочим 800 гр, членам семей рабочих, служащим и членам их семей по 400 гр в месяц. С октября молоко получали только дети до 8 лет по 0,5 л в день. Яйца выдавались по талонам: детям до 8 лет — 25 штук, рабочим и служащим-пайщикам — по 15 штук в месяц. Были снижены нормы продажи масла: пайщикам — 600 гр, непайщикам — 300, детям — 200 гр в месяц!.

В Донбассе проведенное в апреле 1929 года обследование положения рабочих показало, что помимо карточек на хлеб существовало нормирова­ние основных продуктов питания. Развал частной торговли, которая обес­печивала почти половину потребностей населения в мясе, сделал мясной вопрос самым больным. Мясо поступало теперь только в рабочие коопера­тивы, где выстраивались большие очереди. Карточки на мясо пока не вводились, но его продажа ограничивалась до 1—2,5 кг в руки. Нормирова­лась также продажа крупы и сахара. Колбасы и сала в кооперативах не было совсем, а масло и рыба поступали в ограниченном количестве. Сами рабочие просили расширить список нормируемых продуктов2.

Осенью 1929 года положение в Донбассе, как и по всей стране, далее ухудшилось. Центральный комитет профсоюза горнорабочих СССР сооб­щал, что «рабочих форменным образом душат черным, сырым хлебом. О мясе и овощах абсолютно не приходится говорить». По отзывам самих рабочих: «Нет ни мяса, ни картошки, а если и бывает, то не добьешься, потому что кругом очередь». В результате росли прогулы, отлив рабочих из отрасли, угроза срыва производства. О какой работе могла идти речь, если рабочие практически не спали, «с 2—3 часов ночи с подушками отправля­лись к продуктовым лавкам». Выручали воскресные крестьянские базары. По бюджетным данным в семье горняка на одного едока в день в 1929 году приходилось 300—400 гр хлеба, 350 гр картофеля, 80 гр фруктов, 133 гр мяса и 7 гр коровьего масла. На других предприятих горнодобывающей промышленности положение было не лучше. Осенью 1929 года власти Донбасса вплотную подошли к введению карточек на основные продукты питанияЗ.

Положение в Москве и Донбассе не являлось исключением. По сообще­нию Экономического управления ОГПУ, которое подвело неутешительные итоги хозяйственного года, к осени 1929 года нормирование основных продуктов питания существовало во всех промышленных районах. Особен­но плохим было снабжение мясом и жирами. Ухудшилось и положение с хлебом. Выдача пайков запаздывала, нормы снижались, стратификация углублялась — в некоторых регионах со снабжения снимались рабочие, связанные с сельским хозяйством. Распространялись слухи о скорой моби­лизации, голоде в Поволжье, отделении Украины от СССР. «Нездоровые» настроения среди рабочих усилились. Бурно проходили собрания — «Врете... Долой... Дармоеды... Нас обманываете, муку гноите». Рабочие требовали прекратить вывоз зерна за границу. Дисциплина падала, росли прогулы, вспыхивали дискуссии во время работы. Прошли забастовки се-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 674. Л. 4-11; РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 4. Л. 36;

РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 757. Л. 3.

РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 186. Л. 34-37.

РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 105. Л. 1-6, 10-12.

69

зонников, недовольных снабжением. Кадровые рабочие пока ограничива­лись критикой.

Руководство страны знало о продовольственном положении в регионах: ОГПУ посылало экономические сводки руководителям партии, правитель­ства и заинтересованных ведомств, о чем свидетельствуют листы рассылки. В начале нового, 1929/30 хозяйственного года Политбюро приступило к официальному оформлению всесоюзной карточной системы на основные продукты питания и непродовольствнные товары. Как и в случае с хлебом, оно прошло несколько этапов и началось с важнейших индустриальных центров.

В октябре 1929 года появились постановления о нормах снабжения Москвы, Ленинграда, Донбасса, летом 1930 года — Кузбасса. Список вклю­чал основные продукты питания — хлеб, крупу, мясо, сельдь, масло, сахар, чай, яйца. Постановления официально утвердили и регламентировали уже существовавшую практику нормирования и сложившуюся в снабжении иерархию: рабочие имели преимущества по сравнению с прочими трудящи­мися (служащие, члены семей рабочих и служащих, кустари)!. Нормы, установленные для рабочих, рассчитывались на основе их бюджетов и были немного выше их фактического потребления в 1928/29 году. Для остальных групп нормы снабжения на 1929/30 год были установлены ниже их потреб­ления в прошлом году (прилож., табл. 1)2.

Окончательное оформление всесоюзной карточной системы на основ­ные продукты питания и товары затянулось затем на год. Только в начале 1931 года, когда массовый голод стал реальной перспективой и карточки уже фактически существовали по всей стране, Политбюро официально установило нормы снабжения не только для избранных промышленных центров, но всего городского населения СССР.

1 В каждой группе снабжения члены кооперации пользовались преимуществами.

Тем самым Политбюро пыталось стимулировать развитие кооперативного движения.

Однако чем дальше, тем меньше «кооперативный признак» играл роль в государст­

венной политике снабжения. Она все более строилась на четких и «чистых» социаль­

но-производственных принципах.  Место в ней определялось важностью в

выполнении государственных планов и близостью к власти.

2 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 26. Л. 249; Д. 2. Л. 224; Д. ПЗв. Л. 225, 228. Товарный

кризис углублялся, и в начале 1930 года нормы снабжения Москвы и Ленинграда

были снижены (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 92).

70

ГЛАВА 4

1929/30: «ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ ОТ ...ГОЛОДА»

Коллективизация и другие причины ухудшения положения

В сентябре 1930 года в одном из писем Молотову Сталин попытался объяснить падение темпов производства, прорывы и провалы, катастрофи­ческую «текучесть» рабочих, которые переживала промышленность. Неуже­ли из-за плохого продовольственного снабжения? Но разве в прошлом году лучше снабжали? — недоумевал он1. Не знаю, что ответил ему Молотов. Но мой ответ был бы — «Да. В 1929 году, хотя и было плохо, но лучше, чем в 1930-м». Предшествующие два года представляли лишь прелюдию к вакха­налии, которая началась в 1930 году и продолжалась до конца первой пятилетки. В этот год был нанесен сокрушительный удар по частнику и рынку периода нэпа. Наркомторг был преобразован в Наркомат снабже­ния, что как бы символизировало конец торговли периода нэпа и начало эры централизованного распределения.

1930-й стал первым годом, когда продовольственное снабжение стало серьезно волновать Сталина: пагубные последствия кризиса сказались на производстве. Вопрос о рабочем снабжении часто ставился на повестку дня Политбюро. По словам самого Сталина, к концу 1930 года снабжение рабочих являлось одним из самых «боевых вопросов», а Наркомторг — «самым сложным наркоматом». Осенью 1930 года Сталин сам возглавил комиссию по рабочему снабжению, вместо С.И.Сырцова, которым был недоволен.

Главной причиной резкого ухудшения продовольственного снабжения в 1930 году являлась насильственная коллективизация, начавшаяся осенью 1929 года. Она и стала последним аккордом в развале рынка и броском к голоду. Причины коллективизации хорошо показаны в современной исто­риографии. Планы заготовок предшествующих лет не выполнялись. Реп­рессии во время заготовительных кампаний влекли уменьшение посевных площадей и истребление скота. Несмотря на сокращение сельскохозяйст­венного производства, план заготовок на 1929/30 год был увеличен — индустрии нужно было сырье и машины, рабочим — продовольствие. Оче­редной кризис заготовок был, таким образом, предсказуем. Перспектива вновь преодолевать сопротивление крестьян с тем, чтобы в итоге прийти к новому сокращению сельскохозяйственного производства, не устраивала сталинское руководство. Начав коллективизацию, Политбюро стремилось к тому, чтобы крестьяне, оставаясь производителями продукции, перестали быть ее собственниками. Новый собственник — колхозы, полностью зави­симые от государства, должны были исправно сдавать продукцию в госу­дарственные закрома в соответствии с планом и по ценам, которые дикто-

1 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 219.

71

вало государство. Только то, что оставалось после выполнения планов заготовок, создания семенных и резервных фондов, распределялось между колхозниками.

Три процесса разворачивались в деревне осенью—зимой 1929/30 года: конфискация продукции в ходе заготовок, насильственное обобществление земли, скота и инвентаря, которые передавались в распоряжение создавае­мых колхозов, репрессии против кулаков и середнячества. Крик, плач и стон стояли в крестьянстве. Первая волна коллективизации и репрессий продолжалась до весны 1930 года — половина крестьянского населения была загнана в колхозы. Затем, с публикацией статьи Сталина «Головокру­жение от успехов», последовала пауза, дабы дать крестьянам спокойно провести весеннюю посевную. Но с осени 1930 года коллективизация и раскулачивание развернулись с новой силой. К 1933 году основные аграр­ные районы были коллективизированы. В целом процесс был объявлен завершенным к 1936 году, когда 90% хозяйств и 94% посевных площадей были объединены в колхозы. Но ударный кулак коллективизации пришелся на 1930—32 годы.

Коллективизация разрубила гордиев узел хлебозаготовок. Хлебный во­прос разрешился в интересах индустриализации. В результате коллективи­зации заготовки зерновых в начале 30-х годов увеличились, что обеспечило зерновой экспорт и гарантировало кусок хлеба рабочим. Дешевый черный хлеб был единственным продуктом в государственном снабжении, который относительно стабильно вьщавался городскому населению. Успешное «хле-бовыколачивание» в кампанию 1929/30 года позволило увеличить нормы снабжения хлебом и подтянуть к нормам Москвы и Ленинграда рабочих других промышленных центров!. Но экспорт и дешевый рабочий паек обеспечивались за счет голода миллионов крестьян2.

Плачевных последствий коллективизации, как кратковременных, так и долговременных, не перечесть. Урожаи резко упали. Поголовье скота со-

1 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 769. Л. 7-8.

2 Так, если в 1928 и 1929 годах было заготовлено соответственно 11,1 и 10,8 млн.

тонн, то в 1930 году — 16,1; в 1931-м — 22,2; в 1932-м — 22,8; в 1933-м — 19,3 млн.

тонн зерна. В период 1934—36 годов заготовки находились на уровне 26—28 млн. тонн,

в конце 30-х превысили 30 млн. и достигли к 1940 году 36,4 млн. тонн. Рост заготовок

происходил за счет изъятия продукции, которая ранее оставалась в крестьянском

хозяйстве для собственного потребления и продажи на рынке. Так, доля заготовок в

валовом сборе зерна в 1928 и 1929 годах находилась на уровне 15%, в 1930 году она

достигла 20%, в период 1931—33 и в 1937 годах государство изымало около трети

валового сбора, в 1934—36 годах доля заготовок приблизилась к отметке 40% валового

сбора, а в 1938—40 годах превысила ее. Остаток зерна в распоряжении крестьян

уменьшался. Если в 1928 г. он составлял около 50—60 млн. тонн, то в 1931—32,

1934—35, 1938—39 годах около 40 млн. тонн. При такой политике неурожайный год

грозил массовым голодом, так как не отменял и не снижал планов государственных

заготовок. Неурожайными стали 1931 и 1932 годы. За ними последовал массовый

голод. Неурожайным был и 1936 год. В деревне вновь начался голод. Статистику

урожаев, заготовок и других показателей сельскохозяйственного производства, о

последствиях коллективизации см.: Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяй­

ства в СССР // История СССР. 1990. № 5; Ивницкий НА. Коллективизация и

раскулачивание; The Economic Transformation of the Soviet Union; Hunter H., Szyr-

mer J.M. Faulty Foundations. Soviet Economic Policies и другие.

72

кратилось!. Короткое изобилие мяса на рынке и крестьянских столах — в деревнях резали скот и птицу, не желая отдавать их в колхозы, сменилось многолетней мясо-молочной и жировой проблемой. Преуспевавшие крес­тьянские хозяйства были ограблены: часть имущества ушла в колхозы, часть — лично тем, кто участвовал в грабеже. Сотни тысяч семей сосланы на спецпоселения. Крестьянство превратилось в население второго сорта. После того как конкретного хозяина заменил коллективный собствен­ник — колхоз, обобществленное имущество быстро пришло в негодность. Государство почти даром изымало львиную долю произведенной продук­ции — отсутствие материальных стимулов к труду в колхозах сделало дефицит продовольствия в СССР постоянным.

Одновременно с началом коллективизации была уничтожена частная патентованная торговля. Постановление Политбюро от 15 августа 1929 года, принятое по инициативе Сталина, санкционировало новую волну репрессий против частных заготовителей и торговцев2. Доля частной тор­говли в розничном товарообороте страны сократилась в 1930 году до 5,6%. В 1931-м частная патентованная торговля вообще была запрещенаЗ.

На обострение продовольственного кризиса в стране влиял и внешне­торговый курс. С конца 20-х годов Политбюро стремилось наращивать вывоз зерна, но только с началом коллективизации смогло резко увеличить экспорт"*. В одном из писем в августе 1930 года Сталин требовал:

«Микоян сообщает, что заготовки растут и каждый день вывозим хлеба 1—1,5 млн. пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3—4 млн. пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябза-вод и пр.) заводов... Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлебав.

Сталин не хотел ждать — с конца октября должен был начать поступать на рынок американский хлеб. Вывоз зерна происходил в условиях мирово­го экономического кризиса, когда цены на сырье и продовольствие падали, а цены на машины и оборудование, которые составляли главную статью советского импорта, росли. Импорт потребительских товаров был ничто­жен. «Верно ли, что ввезли из Англии ботинки (на несколько мил. руб.)? — спрашивал Сталин Молотова в августе 1930 года. — Если это верно, это ошибка»6.

На обострение продовольственного кризиса влияло и то, что, Политбю­ро на случай войны увеличивало неприкосновенный фонд зерна, который в 1930 году достиг 120 млн. пудов?.

Диспропорции на потребительском рынке обострялись постоянными денежными эмиссиями, с помощью которых Политбюро тщетно пыталось

1 Так, количество крупного рогатого скота в 1928 году превышало 6 млн. голов. В

результате убоя скота крестьянством, в ответ на насильственное обобществление, его

численность упала до 3,3 млн. голов в 1934 году. Даже к 1940 году она не достигла и

5 млн. Численность лошадей сократилась с 3,2 млн. в 1928 году до 1,5 млн. в 1934 а

к 1940 году поднялась только до 1,7 млн голов.

2 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 141 — 144.

3 Рубинштейн ГЛ. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 282.

4 В 1928-м вывезли 0,3 млн., в 1929 году — 0,2 млн., а в 1930-м — 4,8 млн. тонн

зерна (The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 316).

5 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 198, 203—205.

6 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 194.

7 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 170—171.

73

покрыть дефицит госбюджета!. Председатель правления Государственного банка СССР Г .Л. Пятаков в письме Сталину дал анализ болезненного де­нежного состояния в стране2. Он писал, что с конца 1928-го по июль 1930 года в обращение было выпущено 1556 млн. рублей, в то время как за всю пятилетку планировалось выпустить 1250 млн. «Эмиссионную пятилетку», таким образом, страна выполнила менее чем за 2 года.

Масса денег в обращении росла, в то время как торговля сворачивалась. Поступление денег из обращения в бюджет замедлялось. Если в 1926—28 годах до половины выпущенных в обращение денег возвращалось в госбюд­жет, то в 1929/30 году — только четверть. Деньги оседали у населения. По расчетам Госбанка, основная денежная масса находилась в частном секторе, а главными держателями «кубышки» в стране являлись середнячество и ку-лакиЗ. Репрессии против частников усиливали процесс наполнения кубыш­ки, прежде всего потому, что те не могли пускать деньги в оборот, и, во-вто­рых, потому, что свертывание частной торговли сокращало траты денег на­селением. Насильственная коллективизация, при которой крестьяне стара­лись распродать свое имущество до вступления в колхоз, а деньги спрятать, также увеличивала объем кубышки.

Свертывание торговли, накопление и обесценивание денег имели тяже­лые последствия для потребительского рынка. Началось расхватывание товаров. Пятаков писал:

«Мануфактура по двойным ценам до середины марта (1930 года. — Е. О.) шла туго. После этого, в особенности в мае и июне, она расхватана вся. Из продажи исчез шелк, расхватываются примуса, швейные машины и т.п. Из Нижнего Новгорода, из Чернигова пишут, что крестьяне в стремлении сбыть бумажные деньги покупают все, что попадает под руку. Характерно сообще­ние из Харькова о том, что там в короткий срок был совершенно раскуплен магазин антикварных вещей». Население, кооперативы, предприятия пере­ходили к натуральному обмену.

Другим следствием инфляции стал кризис разменной монеты. Госбанк выпускал серебро в обращение, откуда оно мгновенно исчезало, оседая у населения, которое его переплавляло и хранило в слитках. «Серебряный прорыв», как назвал его Пятаков, начался в апреле 1930 года и к июлю достиг Москвы. Работники кооперации «зажимали» серебро в кассах мага­зинов, трамваи из своей выручки не сдавали ни одной серебряной монеты. Очереди в несколько сот человек собирались у касс размена денег в филиа­лах Госбанка. Частники на серебро продавали дешевле, чем на бумажные

1 К слову сказать, другим источником пополнения бюджета, помимо эмиссий,

было производство водки, которое росло «как на дрожжах». В сентябре 1930 года он

писал  Молотову:  «Нужно,  по-моему, увеличить (елико возможно) производство

водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное

увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной

обороны страны... Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже

потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке» (Письма

И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 209—210).

2 РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 27. Д. 397. Л. 2-7.

3 По расчетам Госбанка, на 1 октября 1929 года в обобществленном секторе

находилось 450 млн. рублей, у рабочих и служащих — 260, в частном секторе —

1830 млн. Из последней суммы на долю частника в городе приходилось не более

200—300 млн., а остальная сумма находилась в деревне. Около трети ее держал кулак,

более половины — середняк, около 15% — бедняк (РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 27. Д. 397.

Л. 2-7).

74

деньги. Крестьяне прямо объявляли две цены на свою продукцию: одну — в серебре, другую — в бумажных деньгах. При обысках у крестьян и городских торговцев находили большие суммы разменного серебра. Кроме прочих неудобств, серебряный кризис бил по валютным планам, так как серебряная монета производилась из импортного сырья. Правительство не смогло остановить «серебряный прорыв». В январе 1932 года Политбюро приняло решение о выпуске никелевой и медной монеты взамен серебря­ной.

В своем письме Пятаков рискнул дать Сталину рекомендации по оздо­ровлению денежного обращения и потребительского рынка. Среди них: уве­личение производства и импорта предметов потребления, сокращение и даже полный отказ от экспорта продуктов, помощь сельскому хозяйству. Можно представить себе реакцию Сталина на эти антииндустриальные предложения, ведь ради сверхиндустриализации вождь был готов оставить людей голыми и голодными.

Для трудящегося населения ситуация в 1930 году осложнялась еще и тем, что правительство провело перетарификацию во всех отраслях про­мышленности — нормы выработки продукции были повышены, а расценки понижены. В результате зарплата сократилась в 1,5—2 раза. Токарь в меха­ническом цехе после перетарификации стал получать 48 руб., тогда как раньше зарабатывал 100 руб., зарплата литейщика вместо 90 руб. стала 50—60 руб. В текстильной промышленности, кроме того, прошли массовые сокращения кадров. В 1930 году промышленность перешла на непрерыв­ную рабочую неделю, что увеличило занятость рабочих на производстве!. Люди работали 4 дня, пятый день отдыхали. Выходные дни у членов семьи не совпадали. Субботы и воскресенья, как дни совместного отдыха, исчез­ли. Часто люди затруднялись сказать, какой шел день недели, для них это были 1-й, 2-й и так далее день непрерывки.

Продовольственный кризис в городах

Сводки ОГПУ свидетельствуют о том, что ухудшение продовольственно­го снабжения в городах следовало за «приступами» коллективизации. Пер­вые плачевные результаты развала крестьянского хозяйства городское насе­ление испытало весной 1930 года. Возобновление коллективизации осенью вызвало новое обострение продовольственного кризиса. «Головокружение от успехов» обернулось головокружением от голода.

В 1930 году остро встала мясная проблема. Развал мясного рынка был вторым большим шагом к голоду после развала хлебного рынка в стране. Мясное благополучие страны, как и хлебное, держалось на крестьянских плечах. Государственной мясной промышленности не существовало. Политбюро с удивлением обнаружило, что бойни находились в ведомстве

1 Проект СНК о переходе на непрерывную рабочую неделю (введение скользящих

выходных дней) был одобрен Политбюро 22 августа 1929 г. (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3.

Д. 754. Л. 2).

2 В этом разделе приводится анализ спецсводок ОГПУ о состоянии продснабжения

рабочих и прочего трудового населения городов, о перебоях в снабжении городов и

рабочих районов продовольствием и предметами первой необходимости, о продо­

вольственных затруднениях, об отрицательных моментах в настроении населения

города и деревни, о недочетах в работе кооперации промрайонов и городов Союза и

других (ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д.674; Оп.8. Д. 655).

75

Наркомата внутренних дел наряду с милицией, угрозыском, канализацией и водопроводом. И не случайно, ведь бойни являлись не предприятиями мясной промышленности, а помещениями, сдаваемыми в аренду.

«Бойни были в буквальном смысле слова убойным местом, — говорил Мико­ян на декабрьском пленуме 1930 года, — которое по камерам, по комнатам сдавалось в аренду прасолу Иванову, прасолу Сидорову, ЦРК и всем, кому требуется забить скот»\.

В стране только треть из 75 наиболее оборудованных боен имели водо­провод, пятая часть — канализацию и только 5% — станции для очистки сточных вод. Американские специалисты, которые провели две недели на московских бойнях (лучших в стране), в ужасе заявили, что такого хаоса они нигде не видели. Политбюро только приступало к созданию мясной промышленности. По его заказу в Америке начали проектировать Москов­ский и Семипалатинский мясокомбинаты. Но они пока оставались на бумаге, в то время как развал крестьянского мясного рынка уже стал реальностью.

В июле 1930 года Политбюро официально ввело карточную систему на мясо. Назвать ее всесоюзной, хотя она и определяла принципы снабжения городского населения всей страны, довольно трудно. Всего лишь 14 млн. человек из более чем 160 млн. населения СССР получали мясо по карточ­кам из государственных центральных фондов. В наилучшем положении находились рабочие Москвы и Ленинграда, а также шахтеры и рабочие горячих металлургических цехов. Им полагалось по 200 гр мяса в течение 20—22 дней в месяц, служащим тех же предприятий — по 100 гр. Осталь­ные города далее делились по степени индустриальной важности. Мясные нормы для рабочих в них составляли от 150 гр, выдаваемых 15 дней в месяц, до 100 гр в течение 10 дней, нормы служащих — от 100 до 75 гр в течение 10 дней в месяц2. Введя всесоюзную карточную систему на мясо, как и в случае с хлебом, Политбюро лишь упорядочило практику нормиро­вания мясного снабжения, уже широко существовавшую в стране.

Развал в ходе коллективизации крестьянского рынка создал проблему и с овощами. В 1929 году частник обеспечивал около половины снабжения овощами и картофелем, а в 1930-м его доля в торговле упала до 5%. Не за горами были карточки на картофель — второй, после хлеба, продукт в рационе русских.

Сводки ОГПУ свидетельствуют, что карточки на основные продукты питания существовали в 1930 году во всех городах и рабочих поселках, хотя официально в стране были введены только всесоюзная карточная система на хлеб (февраль 1929 г.) и мясо (июль 1930 г.), а также нормирование основных продуктов питания для жителей Москвы, Ленинграда, Донбасса (октябрь 1929 г.) и Кузбасса (лето 1930 г). Ассортимент торговли в стране резко сузился и свелся к списку так называемых нормированных товаров, в который входили жизненно важные продукты: хлеб, мясо, рыба, крупа, растительное масло, сахар. Ненормированные продукты — сыр, колбаса, творог, конфеты, сметана и прочее — отсутствовали в кооперативах неделя­ми, а то и месяцами, а когда появлялись, также продавались по нормам.

Политбюро пыталось остановить хаос норм, карточек и их суррогатов, царивший в регионах, и контролировать спонтанное распространение кар-

1 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 460. Л. 92.

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 789. Л. 12-13.

76

точной системы. В декабре 1929 года оно запретило вводить нормирование без разрешения Наркомснаба. Но незаконная практика продолжалась!.

Положение с одеждой, обувью, тканями и другими непродовольствен­ными товарами также оставалось тяжелым. Открытая их продажа в магази­нах практически прекратилась. Политбюро пыталось ограничить брониро­вание фондов и распределение промтоваров по ордерам, так как эта прак­тика вела к замораживанию товарооборота, а следовательно, уменьшала поступления в госбюджет. В постановлении от 30 октября 1930 года Полит­бюро требовало сохранить ордерную систему только для одежды и обуви и направлять их в первую очередь на обеспечение рабочих2. Но из-за острого недостатка товаров это постановление повсеместно нарушалось, практика бронирования фондов расширялась.

Обострение товарного дефицита вело к дальнейшей стратификации го­сударственного снабжения. Прагматизм в централизованном распределе­нии все более усиливался. Элементы социальной справедливости (приви­легии детям, больным, низкооплачиваемым группам населения и пр.) су­ществовали, но выглядели хилыми ростками на фоне мощного цветения производственного принципа — снабжать в первую очередь тех, кто делал индустриализацию. Пытаясь обеспечить индустриальный авангард, Полит­бюро и местная власть снимали с централизованного снабжения все новые и новые группы потребителей. Вслед за сельской беднотой сезонники, рабочие, имевшие хозяйство в деревне, а также многие второстепенные для индустриализации города и производства один за другим теряли право получать продукты из государственных фондов. Их переводили на снабже­ние из местных заготовок, отчислений от гарнца и сверхплановых закупок, которые «подскребали-добирали» то, что осталось после выполнения госу­дарственных планов. По сути, это означало, что оазисы рынка с его астро­номическими ценами становились для большей части населения главным, а иногда и единственным источником обеспечения. Положение тех, кого снимали с централизованного снабжения, отягчалось тем, что они являлись низкооплачиваемыми, по сравнению с индустриальным авангардом, груп­пами населения — политика зарплаты ведь тоже подчинялась интересам индустриализации.

В 1930 году географическая и социально-производственная иерархия государственного снабжения, признаки которой проявились в предшест­вующие годы, далее углубилась. Привилегированное положение Москвы и Ленинграда укрепилось. Остальные промышленные города и объекты в конце 1930 года по решению Политбюро были разделены на два списка в зависимости от степени их индустриальной важности. На предприятиях преимущества в снабжении имели инженерно-технические работники (ИТР) и индустриальные рабочие, далее шли неиндустриальные рабочие, далее служащие, потом иждивенцы — члены семей рабочих и служащих. Дети составляли особую группу, но и их снабжение зависело от того, в каком городе они жили и где работали их родители. Число социальных групп в практике снабжения разных городов и производств варьировалось, но принципы деления повторялись. При обострении продовольственной ситуации снабжение высших групп обеспечивалось за счет снижения норм и сокращения ассортимента для низших групп. Нормы, указанные в поста­новлениях центральных органов и распоряжениях местной власти, для

1 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 769. Л. 17.

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 803. Л. 17.

77

кооперативов являлись ориентиром-максимумом. Реальные пайковые нормы зависели от товарного фонда в распоряжении кооперативов и повсе­местно были ниже установленных.

Скудость государственного снабжения создавала иерархию бедности. Сводки ОГПУ о снабжении предприятий и промышленных районов пока­зывают, в чем реально состояли преимущества индустриальных рабочих, по сравнению с остальными плановыми потребителями. Рабочие получали не 300, как остальные, а 600—800 гр черного хлеба плохого качества, по 100—200 гр мяса в «мясные дни». Но что это было за мясо — конина, солонина. Частенько мясо заменялось воблой, рыбой, консервами. Другие продукты — крупа, сахар, масло, чай, сельдь, макароны — продавались с перебоями. В лучшем случае рабочая семья получала в месяц по 0,5—1 кг сахара и крупы да бутылку растительного масла. Дети рабочих в мизерном количестве от случая к случаю получали масло, яйца, молоко. По сравне­нию с пайком служащих, который включал лишь хлеб, сахар и крупу, рабочие имели преимущества, но они не обеспечивали сытой жизни.

Еще более скудным было государственное снабжение непродовольствен­ными товарами. Даже в Москве потребность в чулках, носках, платках удовлетворялась лишь наполовину, потребность в одежде и обуви — в лучшем случае на треть, в нитках — на 10—20%. Очереди за керосином были хроническими, а спичек выдавали — по 2 коробка в руки. Вот и весь ассортимент. О качестве, конечно, никто даже не заикался — люди хватали, что дают, давясь в очередях. Рабочие имели преимущества в получении товаров, но они выглядят смехотворными. Так, на 338 человек фабрики Гознак было получено 9 ордеров на женскую и 11 на детскую обувь. Другой пример, взятый из сводок ОГПУ: на одной из шахт Донбасса на 326 рабочих было выдано 15 ордеров на костюмы и обувь. После этого рабочие пытались избить членов комиссии по распределению талонов, «швыряли им в лицо членские книжки ЦРК». На следующий день треть не вышла на работу. Мотивировка — отсутствие одежды. Еще один пример. На 175 рабочих кожзавода (Тифлис) было получено 50 катушек ниток; на 122 пайщика Гостипографии в Баку — 16 ордеров на полушерстяную ткань; на 190 пайщиков Литографии Полиграфтреста в Тифлисе — 29 ордеров на чулки и по 1 катушке ниток.

При скудном государственном снабжении даже для индустриальных ра­бочих крестьянский рынок превращался в спасительный оазис, где можно было выменять или купить продукты. Для тех же, кто не попал в число «плановых потребителей», рынок был единственной возможностью достать продукты. Но крестьянский рынок, подорванный коллективизацией, пере­живал тяжелые дни. Привоз сократился, цены кусались. При зарплате рабочих 60—90 руб. в месяц пуд муки на рынке стоил 20—30 руб. (3 руб. в кооперации), килограмм мяса — 3—4 руб. (70 коп. в кооперации), пуд картошки — 9 руб. (в кооперации — 8 коп. за килограмм), литр молока — 1 руб., килограмм сливочного масла — 7 руб. (1—3 руб. в кооперации), десяток яиц — 2 руб. (50 коп. в кооперации)!.

Высокие рыночные цены не останавливали покупателей. Как говори­лось в спецсводке, горожане ночью, за несколько километров от города

1 После тарификации, проведенной в начале 1930 года, зарплата 60—90 руб. в месяц являлась наиболее распространенной среди рабочих. Низкооплачиваемые группы рабочих получали 30—50 руб., наиболее высокооплачиваемые — порядка 180 руб. в месяц.

78

поджидали крестьянские подводы, буквально вырывали из рук привозимые продукты. У подвод на рынке собирались очереди. По требованию покупа­телей вводились нормы продажи, чтобы хватило продуктов каждому. Крес­тьяне отказывались от бумажных денег, но охотно брали серебро или обменивали продукты на сахар, чай, табак. О натурализации рыночной торговли писал Пятаков в уже упоминавшемся письме Сталину:

«На Урале, например, за 50—100 гр махорки дают 10 яиц, за ситцевый платок, ценою в 30 коп. — полкило масла. Меновыми единицами для сельскохо­зяйственной продукции служат на базаре также мыло, нитки, сахар, ману­фактура, обувь. В Северном крае, а именно в Вологде, за 100 гр махорки можно получить 400 гр масла, за 50 гр — 5—7 яиц. Мы имеем сообщения о натуральном товарообмене и из Ульяновского округа, из Средней Волги, из Вятки, из Тверского округа и из некоторых округов Сибири. Даже на Москов­ском рынке мы имеем целый ряд сообщений о том, что крестьяне отказыва­ются от продажи продуктов за деньги, продавая их в обмен на мануфактуру и продукты, получаемые по заборным книжкам — сельди, пшено, и т.п.>Л.

В условиях товарного голода бурно развивался черный рынок, который паразитировал на государственной системе снабжения. Продукты и товары из кооперативов, со складов, ворованные или купленные из-под полы, перекачивались на рынок, где продавались втридорога. Частью подпольно­го черного рынка стала и сильно сократившаяся нэпмановская торговля.

Города переживали товарный кризис, а что же в деревне? Продовольст­венное положение деревни в 1930 году, по сравнению с прошлым годом, ухудшилось. Насильственная коллективизация вела к сокращению произ­водства, реквизиции истощали крестьянские запасы. По подсчетам эконо­мистов, после заготовок 1929/30 года в деревне оставалось на 6 млн. тонн зерна меньше, чем в прошлом году2. Однако большинство крестьян пока сохраняли свои индивидуальные хозяйства. Надел земли и скот позволяли обеспечить семью и даже кое-что продавать на рынке. Деревня пока не страдала от недостатка продовольствия, за исключением бедняков и мало­мощного середнячества, которые вновь стали жертвами локального голода.

По свидетельству ОГПУ, локальный голод начался зимой 1929/30 года, особенно усилился весной и продолжался до получения нового урожая. Страдали безземельные и малоземельные бедняки, которые перестали по­лучать государственную помощь и не могли рассчитывать на помощь сосе­дей — те либо сами не имели достаточно продовольствия, либо мстили бедноте за участие в реквизициях. Ощущался недостаток хлеба и у некото­рых середняков. Среди неблагополучных районов сводки ОГПУ называют Башкирию и Казахстан. Там были зарегистрированы случаи голодных смертей. По мнению самих казахских властей, причиной голода стал развал местного крестьянского товарооборота. Ранее Казахстан снабжался из со­седних хлебопроизводящих районов и не испытывал трудностей. Шедшие в ОГПУ на имя Ягоды телеграммы свидетельствуют о том, что весной и летом 1930 года в Сибири также начался голод. Катастрофическое положе­ние с продовольствием складывалось на Северном Кавказе и Средней Волге. Так, жители поселка Ленинградский (Самарский край) в декабре 1930 года писали о том, что весь хлеб был вывезен во время заготовок и теперь они пухнут от голода. Люди «молили не дать помереть». Краевой

> РЦХИДНИ. Ф. 85. Оп. 27. Д. 397. Л. 4.

2 46 млн.  вместо 52 млн. тонн (The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 290).

79

исполком приказал провести медицинское обследование поселка. Оно под­твердило бедственное положение: из 33 человек только 2 находились в удовлетворительном состоянии 1. Голод сопровождали его неизбежные спутники: нищенство, самоубийства, рост заболеваний, истребление скота, распродажа имущества, переселения в благополучные районы, бегство в город. Но это была лишь прелюдия к надвигавшейся трагедии.

Народ возмущается — ОГПУ ищет виновных

Жизнь ухудшилась, и недовольство населения росло. Но насколько се­рьезным было недовольство продовольственным положением в стране? Материалы ОГПУ свидетельствуют, что «продовольственные затруднения» представляли один из основных вопросов, тревоживших рабочих. Собрания на заводах независимо от повестки дня часто сводились к проблеме продо­вольствия и могли длиться несколько дней. Делегации рабочих направля­лись искать правду в Москву. О настроениях рабочих говорит интересный эпизод.

В августе 1930 года в Днепропетровск приехал председатель Всеукраин-ского ЦИКа Г.И.Петровский. Цель — встретиться с рабочими завода имени себя, пожурить их за невыполнение плана и вдохновить на трудовые подви­ги. Местное руководство, боясь подачи коллективных жалоб, решило зара­нее не оповещать рабочих о приезде высокого гостя. Да и сам Петровский, зная о недовольстве рабочих, побоялся созвать общезаводское собрание и беседовал с небольшими группами. Напрасно он пытался свести разговор на производственные темы, рабочие все время возвращались к одному и тому же:

«Скажите о сале... Пусть попробует пшенную кашу и пусть знает, что нас кормят селедкой».

«Тов. Петровский пользуется среди нас большим уважением. Если бы при­ехал другой вождь, он бы имел большие неприятности, так как рабочие теперь разъярены. Даже те, которые хорошо относятся к соввласти, теперь против всех озлоблены и ищут, на ком бы злобу излить»?-.

Статистика, однако, свидетельствует, что продовольственные трудности представляли не главную причину забастовок, а лишь общий фон, на котором острее ощущались другие проблемы. Безусловно, недовольство продовольственным положением присутствовало во всех выступлениях, но главными причинами забастовок в 1930 году были плохие условия труда, снижение зарплаты, сокращение кадров. В целом количество забастовок, в которых участвовали кадровые рабочие, не столь велико, как можно было бы ожидать, зная положение в стране. В сознании кадровых рабочих миф о пролетарском характере государства и власти еще не был развенчан, инду­стриализация принималась как необходимый, а для многих и желанный курс, сулящий не только тяготы, но и профессиональный рост.

Особое спокойствие «в продовольственном вопросе» сохраняли кадро­вые рабочие-мужчины. По данным ОГПУ, в металлопромышленности в 1929 году (до этого продовольственные забастовки не были зарегистрирова-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 674. Л. 79-81, 96-98; РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 13.

Л. 161-164, 174-176; Д. 15. Л. 9, 115, 121, 232; Д. 16. Л. 37; Д. 17. Л. 139, 200.

2 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 655. Л. 918-919.

80

ны) из 67 забастовок только 1, а из 22 забастовок за первое полугодие 1930 года только 4 были непосредственно вызваны плохим снабжением!.

Менее спокойно вели себя кадровые работницы. Женщины, на чьих плечах лежала задача достать продукты и накормить семью, к тому же были вынуждены за паек работать наравне с мужчинами на производстве. Они чувствовали ухудшение снабжения наиболее остро. Кроме того, в отраслях промышленности с преобладанием женского труда зарплата была ниже, а снабжение хуже, чем в преимущественно мужских отраслях тяжелой инду­стрии. Самые крупные «продовольственные» забастовки в 1930 году про­изошли в женских отраслях. И в целом в текстильной промышленности, где женщины составляли подавляющее большинство, бастовали чаще, чем в мужских отраслях. В первом квартале 1930 года в отрасли прошло 92 забастовки (в 1929 году — 66), из них 9 были непосредственно вызваны перебоями в снабжений. Наиболее крупная забастовка, в которой участво­вало 600 человек, состоялась в апреле на Телегинской ткацкой фабрике в Шуйском округе. Женщины остановили работу на полчаса: «Работой души­те, а хлеба нет». Еще одна крупная забастовка прошла в июле на джутовой фабрике в Одессе. Бастовавшие работницы пытались организовать демон­страцию и пойти с агитацией на другие предприятия. Летом 1930 года прошли массовые выступления работниц на торфоразработках Орехово-Зу­евского округа с требованиями выдать мануфактуруЗ.

Однако производство страдало не столько от забастовок, сколько от бегства рабочих за продуктами: опозданий и прогулов, огромной текучести кадров в тщетных поисках лучших условий снабжения, «отлива» рабочих в деревню в периоды урожая.

Продовольственный кризис позволяет по-иному взглянуть на движение 25-тысячников — рабочих, которые по зову партии поехали в деревню проводить коллективизацию и «поднимать» колхозы. Отнюдь не для всех это был «идейный порыв», многими двигала надежда достать в деревне продукты. Как сообщалось в одном из донесений ОГПУ, «несмотря на недостаточность разъяснительной работы, а на некоторых предприятиях полное ее отсутствие, добровольная запись на работу в деревню дала цифры в 2—3 раза превышающие намеченную разверстку, рабочие при этом часто даже не понимали, что такое колхоз»^.

Наиболее частыми формами открытого проявления недовольства явля­лись отказы рабочих идти на праздничные демонстрации, участвовать в соцсоревнованиях, демонстративные выходы из кооперативов и из партии. Наиболее распространенной формой протеста были резкие высказывания и выступления. Конечно, не все рабочие разделяли антисоветские выпады собратьев по классу. Но даже не отражая всех настроений того времени, приводимые ниже высказывания помогают озвучить мертвую статистику архивных материалов:

«Как в колхозы стали загонять, жрать буквально нечего стало». «Скоро и картофель будет выдаваться по карточкам». «Надоела проклятая жизнь. Говорят, все для рабочих, а между тем рабочего жмут вовсю, дерут с него и на займы, и на колхозы, и на пятилетку, а давать ничего не дают. Эта пятилетка загонит рабочих в гроб. Жить стало хуже, чем до революции». «Что

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 655. Л. 764-770.

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 655. Л. 137-149, 466.

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 655. Л. 362, 839.

4 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 674. Л. 529-530.

81

толку, что стали работать 7 часов и зарплату повысили, когда есть нечего» (Москва и область).

«Довольно поели мяса, пора на 13 году революции и за конину приниматься. При соввласти пора отвыкать от еды». «Наши правители о нас забыли, не видят, чем питается рабочий». «Детей кормим хлебом с солью, сами едим только хлеб, какое может быть тут ударничество» (Ивановская обл.).

На стенах завода им. Маркса в Астрахани кто-то написал: «Каждый дурак может так править, как советская власть морит людей с голоду». «Да здравствует пятилетка с голодным желудком». «Нам только глаза замазыва­ют, дескать, все для рабочих, а дают кусок хлеба и тухлую селедку. Довольно сказок. Мы видим, что лучшее отправляют за границу. Рабочим центра, как барскому лакею, дают больше, а мы, рабочие провинции — жри картошку, потому что у тебя черная кость» (Нижняя и Средняя Волга).

«Требуют производительности труда, а не взглянут, как ходят рабочие. Утром уходишь не евши, а обед в столовой дают какую-то бурду без мяса. 100 гр мяса на всю семью. Думали колхозами устранить кризис, а получилось наоборот. Жрем конину». «Какое тут ударничество, когда кишки в биллиард играют. Сначала надо дать хлеба, а потом соревноваться». На одной из железнодорожных станций на паровозах появились надписи: «СССР — страна благородная, хлеб отправляет за границу, а сама голодная». На Красноярском ремонтном заводе в паровозном цеху на стене была нарисована карикатура — рабочий с молотом, рядом скелет с косой и подпись: «Скелет — это пятилетка, которая берет рабочего за горло» (Сибирь).

«Ничего не стало. Наступает 1918 год. От недоедания отпадает охота работать». «Правительство рано ликвидировало кулаков. Колхозы — это миф, голод неизбежен». «Страна идет к гибели из-за перегибов в деревне». «Что же, и теперь, как в 1905 году, идти просить хлеба». «Все подыхаем с голоду, а работать нет сип». «Не дождемся мы вашего социализма. Да и не нужен он нам. Раньше мы были сыты, а теперь ноги протянем скоро» (Ленинградская обл.).

«Мы еле держимся у станка». «Темпы, взятые партией нам не под силу. Все равно мы их не выполним». «Попы уговаривали: терпите, на том свете будет лучше, сейчас говорят: терпите, после пятилетки будет лучше». «Ок­тября, товарищи, давно уже нет, кормят нас отбросами». «Надо бастовать, нам перестали даже деньги платить, о мануфактуре и обуви мы давно забыли. Какой тут промфинплан и ударничество, когда мы голодные и раздетые». Распространялись листовки: «План Сталина — это бред фанатика, а не революционера, недальновидного человека, готового во имя своей славы пере­ступить через труп народов России» (Северный Кавказ).

«Дурят наши головы пятилеткой. Говорят, потерпите немного, через пять лет все будет. До окончания пятилетки большинство рабочих погибнет от невыносимой эксплуатации и голода». «Вам хочется построить пятилетку на неблагополучии рабочих». «Пусть соревнуется, кто сыт». «Пятилетку по­строить в 4 года нельзя. Строить ее нужно не на костях рабочих, а так, чтобы не было головокружения от голода» (Украина)^.

По выступлениям кадровых рабочих нельзя судить о подлинном размахе социального недовольства в городах. Забастовки составляли лишь мизер­ную часть «продовольственных выступлений», зарегистрированных в 1930 году. Их большую часть представляли эксцессы в очередях. Здесь вновь главными возмутителями спокойствия выступали женщины — хозяйки и домработницы. Сводки ОГПУ свидетельствуют об избиениях работников кооперативов и милиции, которая наводила порядок в магазинах. Очереди

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 655, 674. 82

стихийно превращались в митинги и демонстрации. Крупнейшая произо­шла в июне 1930 года в Новороссийске. Причиной ее стал недоброкачест­венный хлеб и перебои в снабжении. Толпа женщин (около 350 человек), к которым затем присоединились грузчики, разгромила две хлебные лавки и направилась к зданию горсовета с криками: «Даешь хлеба и мяса!». К полудню число демонстрантов выросло до 800 человек. Толпой были изби­ты заместитель председателя ЦРК и два агента уголовного розыска. Шла агитация послать делегатов в красноармейские лагеря и на заводы. Обраще­ния к железнодорожникам и рабочим цементного завода «Пролетарий» присоединиться к демонстрантам не получили поддержки. Толпа предпри­няла попытку пробраться к элеватору и иностранным пароходам, чтобы остановить погрузку продуктов. На глазах иностранных моряков и предста­вителей итальянского консульства толпа избила капитана иностранного судна. Демонстранты разошлись только к 2 часам дня, после того, как город­ское руководство пообещало включить представителей демонстрантов в ко­миссию по расследованию причин выдачи плохого хлеба и назначило экс­тренное заседание горсовета по вопросу снабжения'.

Сводки ОГПУ представляют длинный список стихийных возмущений в очередях. В апреле 1930 года в Киеве полуторатысячная толпа женщин, недовольных завозом мороженого мяса, которое часто бывало испорчен­ным, пыталась сжечь подводу. 27 мая на рабочей окраине Киева милиция устроила облаву на торговцев мясом, но толпа женщин, окружив милицио­неров, дала возможность торговцам скрыться. В мае в Одессе в тысячной очереди, состоявшей в основном из женщин, появились портреты Ленина и лозунги «Дайте кушать!». Слышались крики: «Николай полетел из-за продовольствия, пора громить лавки»2.

Социальная обстановка в деревне была более острой, чем в городе. Судя по статистике выступлений, крестьяне возмущались более активно, чем рабочие, и не только потому, что в период «социалистического наступле­ния» в деревне вершился главный беспредел. Представление о государстве диктатуры пролетариата как о своем государстве, а о власти большевиков как о своей власти в сознании крестьянства было развито неизмеримо слабее, чем в сознании промышленных рабочих.

Как и в городе, в возмущении деревни женщины играли исключитель­ную роль. В 1928 году — продовольственные трудности только начали ощущаться — толпы женщин собирались у сельсоветов и кооперативов, требуя выдать хлеб. В 1929 году из 1307 зарегистрированных в СССР «сельских» выступлений 486 были поголовно женскими и 67 с преобладанием женщин среди участников. За первое полугодие 1930 года из 8707 зарегистри­рованных в деревне выступлений 2800 являлись почти исключительно жен­скими по составуЗ.

Следует, однако, сказать, что ни в 1929-м, ни в 1930 году продовольст­венный вопрос в деревне не был главным. От недостатка продуктов крес­тьяне пока в массе своей не страдали. Гораздо более остро стояли другие проблемы: хлебозаготовки, религиозный вопрос, а с 1930 года — коллективи-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 674. Л. 210.

2 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 655. Л. 429, 673, 843.

3 Справка об отрицательных моментах в настроении женской части населения

города и деревни (ЦА ФСБ. Оп. 8. Д. 655. Л. 883-908).

83

зация и раскулачивание'. В 1929 году продовольственный кризис вызвал 31 вы­ступление (около 2% всех зарегистрированных выступлений). В 1930 году число «продовольственных выступлений» выросло до 1220, но это составля­ло менее 9% в общем количестве зарегистрированных выступлений2. Про­довольственные требования крестьян представляли широкий спектр, начи­ная от возвращения к рынку («Верните кулаков, они нас накормят») и кончая готовностью принять государственный патернализм, но при усло­вии равенства города и деревни («Заберите все и посадите на паек, как в городе»).

Недовольство населения вызывалось не только плохим снабжением, но и неравенством в иерархии централизованного распределения. Периферия требовала «снабжать наравне с Москвой». Те, кто, работал на небольших предприятиях и неиндустриальных производствах, угрожали оставить свои рабочие места, перейти в отрасли тяжелой индустрии. Крестьяне завидова­ли рабочим, пользовавшимся государственным покровительством. Те, в свою очередь, злились на крестьян за высокие рыночные цены и нежелание задарма отдать государству хлеб. Росло возмущение привилегиями руковод­ства:

«Небось у наркомов на столе белого хлеба сколько угодно, а нам по фунту сырого хлеба не хватает».

«Ясно, они проживут, потому что получают жирные оклады, а нам что делать, получаем маленькое жалование и обременены семьей»?*.

Политбюро отказалось взять на себя ответственность за ухудшение про­довольственной обстановки в стране. Начался поиск «козлов отпущения». О ГПУ по заказу Политбюро «раскрыло» контрреволюционную организа­цию «вредителей снабжения», которая якобы ставила цель «создать в стра­не голод и вызвать недовольство среди широких рабочих масс и этим содействовать свержению диктатуры пролетариата». Во главе организации якобы стояли профессор Рязанцев и Е.С.Каратыгин, в прошлом чиновник министерства финансов и главный редактор «Торгово-промышленной газе­ты». ОГПУ провело аресты в основных ведомствах, занятых снабжением населения, и расстреляло 48 человек. Сообщение о расстреле появилось в газетах 25 сентября 1930 года. Сталин подстегивал ОГПУ и лично принял решение о расстреле арестованных и публикации «показаний»4. Дело «вре­дителей снабжения» стало частью большой кампании, которую ОГПУ вело с конца 20-х годов против научно-технической интеллигенции, сваливая на нее неудачи пятилетки.

«Вредители по мясу, овощам, консервам и прочие» были расстреляны, но продовольственное положение, как того и следовало ожидать, не улуч­шилось. Главный виновник кризиса — форсированная индустриализация,

1 Подробно о крестьянских выступлениях в 1930 году см.: Viola L. Peasant Rebels

under Stalin. Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. Oxford University Press,

1996. Автор рассматривает события, разворачивавшиеся в деревне в трагическом 1930

году, как гражданскую войну между государством и крестьянством, войну, в которой

столкнулись две культуры. Формы крестьянского сопротивления вырастали из крес­

тьянской культуры и национальных особенностей страны. Специальное внимание в

книге уделено «бабьим бунтам».

2 Viola L. Peasant Rebels under Stalin. P. 136—137.

3 ЦА ФСБ. Ф. 2. On. 7. Д. 599. Л. 243, 272.

4 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936. С. 185-186, 216-218.

84

повлекшая огосударствление экономики и развал рынка, набирала силу. В начале 1931 года Политбюро официально ввело всесоюзную карточную систему на основные продукты и товары, узаконив и упорядочив регио­нальные карточные системы, уже существовавшие в стране!.

1 По мнению Сталина, индустриальный прагматизм должен был определять принципы всесоюзной карточной системы. Место в иерархии государственного снабжения должно было определяться близостью к индустриальному производству. Принципы социальной справедливости, членства в кооперации за ненадобностью были выброшены за борт. В конце сентября 1930 года Сталин поставил задачу:

«Сосредоточить средства снабжения рабочих в основных, решающих районах (особый список), ...взяв эти районы под особое наблюдение ЦК.

Выделить на каждом предприятии ударников и снабжать их полностью и в первую очередь как продуктами питания и мануфактурой, так и жилищами, обеспечив им все права по страхованию полностью.

Неударников разбить на две категории, на тех, которые работают на данном предприятии не меньше года, и тех, которые работают меньше года, причем первых снабжать продуктами и жилищами во вторую очередь и в полной мере, вторых — в третью очередь и по урезанной норме. Насчет страхования от болезни и т.д. повести с ними, примерно, такой разговор: ты работаешь на предприятии меньше года, ты изволишь «летать», — изволь-ка получить в случае болезни не полную зарплату, а, скажем, 2/3, а те, которые работают не меньше года, пусть получают полную зарплату. И т.д. в этом роде».

15 декабря 1930 года Политбюро приняло постановление «О рабочем снабжении», где учло основные пожелания Сталина (Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. С. 225— 227).

85

Ч'!"

ЧАСТЬ 2

НЕИЗБЕЖНОСТЬ РЫНКА

1931-35

■«Все существо поглощено лишь заботой что-либо достать, начиная от куска хлеба до одежды и от коробка папирос до сапог. На это тратишь всю силу: и свою, и семьи, а для души осталась лишь боязнь и трусость за будущий день».

(Листовка, Одесса, 1931 год)

Государственное снабжение в первой половине 30-х годов определялось принципами введенной в 1931 году всесоюзной карточной системы. Рынок периода нэпа был разрушен, однако он не погиб. В годы карточной систе­мы в рамках централизованной экономики формировалась новая система рыночных отношений и предпринимательства. Воистину: рынок умер. Да здравствует рынок! Чем объяснить живучесть рынка? Какими путями раз­вивался он в экономике 30-х годов? Как взаимодействовали централизо­ванное распределение и рынок в повседневной жизни первых пятилеток? Ответы на эти вопросы раскрывают историю борьбы людей за выживание.

ГЛАВА 1

ВСЕСОЮЗНАЯ КАРТОЧНАЯ СИСТЕМА -

КНУТ И ПРЯНИК ИНДУСТРИАЛЬНОГО КУРСА

Кто не работает на государство, тот не ест

В январе 1931 года по решению Политбюро Наркомат снабжения СССР ввел всесоюзную карточную систему на основные продукты питания и непродовольственные товары!. Процесс оформления нормированного снабжения, развивавшийся в стране с 1927 года по мере развала внутренне­го рынка, завершился.

Стержнем карточной системы являлся крайний индустриальный прагма­тизм — порождение форсированного промышленного развития и острого товарного дефицита. Революционный лозунг «Кто не работает, тот не ест» получил индустриальный подтекст: «Кто не работает на индустриализацию, тот не ест». Карточки выдавались только тем, кто трудился в государствен­ном секторе экономики (промышленные предприятия, государственные, военные организации и учреждения, совхозы), а также их иждивенцам. Вне государственной системы снабжения оказались крестьяне и лишенные по­литических прав («лишенцы»), составлявшие более 80% населения страны!2

1 Постановление «О введении единой системы снабжения трудящихя по заборным

книжкам в 1931 году» было принято коллегией Наркомснаба 13 января 1931 года.

2 С.Коткин считает систему государственного снабжения 30-х годов с ее патерна­

лизмом и искусственно низкими ценами своеобразным воплощением народной идеи

о социальной справедливости, которая, как ни парадоксально это звучит, осущест­

влялась силами государства, а не народа. С этим, однако, трудно согласиться, имея

в виду иерархичность государственного снабжения и его недоступность 80% населе­

ния страны в период карточной системы 1931—35 годов (Kotkin S. Magnetic Mountain.

P. 278).

89

Снабжение тех, кто получил карточки, представляло сложную иерархию групп и подгрупп и зависело от близости к индустриальному производству. По замыслу творцов, в условиях полуголодного существования карточки должны были выполнять роль кнута и пряника в индустриализации страны. Политбюро или по его поручению центральные государственные органы оценивали индустриальную важность людей и в зависимости от этого опре­деляли условия их жизни — зарплату, нормы снабжения, ассортимент получаемых товаров, цены на них, даже магазины, где их можно было купить, и столовые, где можно было поесть!. Избирательность и неравно­мерность государственного снабжения делали развитие рынка неизбежным.

«Где вы живете? На каком предприятии работаете?» — эти главные два вопроса следовало задать рабочему или служащему, чтобы составить пред­ставление об условиях их жизни. С начала 1931 года в стране существовало 4 списка снабжения (особый, первый, второй и третий). Их называли «списки городов», но, по сути, это были группы промышленных объектов, так как предприятия одного города могли быть отнесены к разным спискам снабжения.

Преимущества в снабжении имели особый и первый списки, куда вошли ведущие индустриальные предприятия Москвы, Ленинграда, Баку, Донбас­са, Караганды, Восточной Сибири, Дальнего Востока, Урала. Жители этих промышленных центров должны были получать из фондов централизован­ного снабжения хлеб, муку, крупу, мясо, рыбу, масло, сахар, чай, яйца в первую очередь и по более высоким нормам. Потребители особого и перво­го списков составляли только 40% в числе снабжаемых, но получали льви­ную долю государственного снабжения — 70—80% поступавших в торговлю фондов2.

Во второй и третий списки снабжения попали малые и неиндустриаль­ные города, предприятия стекло-фарфоровой, спичечной, писчебумажной промышленности, коммунального хозяйства, хлебные заводы, мелкие пред­приятия текстильной промышленности, артели, типографии и пр. Они должны были получать из центральных фондов только хлеб, сахар, крупу и чай, к тому же по более низким нормам, чем жители городов особого и первого списков. Остальные продукты обеспечивались им из местных ре-сурсовЗ.

Иерархия государственного снабжения не ограничивалась делением на группы по степени индустриальной важности городов и предприятий. Внутри каждого из четырех списков существовали разные стандарты снаб­жения, которые зависели от производственного статуса людей. Высшую категорию в каждом из списков представляли нормы индустриальных рабо-

1 Иерархия распределения материальных благ, конечно, не была только результа­

том решений Политбюро. Заинтересованные ведомства, региональные руководители

участвовали в этом процессе, стараясь «выбить» для своих производств и территорий

наилучшие условия. О ведомственных интересах в истории см.: Хлевнюк О.В. Сталин

и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е годы. М, 1993. Английский

вариант: In Stalin's Shadow. M.E.Sharp. N.Y., 1995; Rees E.A. Stalinism and Soviet Rail

Transport. 1928-1941. N.Y. Macmillan Press. 1995.

2 Экономика советской торговли. М., 1934. С. 250.

3 Эти ресурсы складывались из местных заготовок, которые осуществлялись госу­

дарственно-кооперативными органами после выполнения централизованных загото­

вок, имевших главный приоритет, а также из продукции мелкой местной промыш­

ленности, не имевшей союзного или республиканского значения.  Порядок

формирования местных ресурсов свидетельствует о их скудости.

90