2 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

ЧАСТЬ 1

РАЗРУШЕНИЕ РЫНКА 1927-30

«Власть ошиблась в политике, бросив лозунг — бей по кулаку и нэпману. Били по ним, а попали по себе*.

(Из высказываний рабочих, материалы ОГПУ, 1929 год)

Достаточно заглянуть в мемуары, рассказывающие о последних годах нэпа, чтобы увидеть, где прошел водораздел. До 1927 года авторы описыва­ют изобилие рынков и еду в достатке, затем по всей стране устанавливается однообразный и скудный рацион: черный хлеб да постные капустные щи. Всего за несколько лет относительное благополучие нэпа сменилось кар­точками и голодом. Для того, чтобы объяснить столь резкие перемены, необходимо понять, что в системе отношений, обеспечивавших благополу­чие нэпа, было нарушено, чем новая система снабжения населения отлича­лась от нэповской и какие последствия это имело. Архивные документы позволяют восстановить драматическую картину слома нэповской и уста­новления господства государственной торговли.

ГЛАВА 1

КАРТОЧКИ И ГОЛОД - ПОЧЕМУ?

На чем покоилось благополучие нэпа

Не стоит идеализировать нэп. Он не стал золотым веком ни для города, ни для деревни. Допущение рыночных отношений позволило восстановить разрушенное войнами и революциями хозяйство страны, но уровень мате­риального обеспечения населения оставался невысоким. Не изобилие, а относительное благополучие — островок между разрухой гражданской войны и голодной жизнью первой пятилетки — вот чем был нэп. По мере роста денежных доходов населения начала сказываться ограниченность производства и торговли: к концу 20-х годов уже остро ощущался дефицит промышленных товаров!. Однако следует признать, что во время нэпа голод не угрожал стране. Питание населения улучшалось год от года, что фиксировали регулярные обследования, проводимые ЦСУ2. Высшей точ­кой стал 1926 год.

1 По официальным данным того времени, дефицит промышленных продовольст­

венных и непродовольственных товаров в первом полугодии 1926/27 года исчислялся

в 220 млн., а в первом полугодии 1927/28 года — в 500 млн. рублей (РЦХИДНИ. Ф. 17.

Оп. 2. Д. 354. Л. 5).

2 Труды ЦСУ. Т. XXX. Вып. 1. Состояние питания городского населения СССР,

1919—1924 гг. М, 1926; Вып. 2. Состояние питания сельского населения СССР,

1920—1924 гг. М., 1928; Вып. 3. Состояние питания городского населения СССР в

1924/25 сельскохозяйственном году. М., 1926; Вып. 5. Состояние питания городского

населения СССР в 1925/26 сельскохозяйственном году. М., 1927. Карр и Дэвис

считают, что к 1926 году и рабочие, и крестьяне питались лучше, чем до революции

(Foundation of a Planned Economy. P. 697).

37

Благополучие нэпа покоилось на нескольких «китах». Главный из них — индивидуальное крестьянское хозяйство. Благодаря ему более 80% населе­ния страны обеспечивали себя сами. Являясь монопольными производите­лями продовольствия и сырья, крестьяне распоряжались выращенной про­дукцией по собственному усмотрению. Единственным их серьезным обяза­тельством перед государством был сельскохозяйственный налог, который уплачивался с 1924 года деньгами. Крестьянин сам планировал свое хозяй­ство — сколько посеять, сколько оставить в закромах, сколько продать. Он жил по принципу — в первую очередь обеспечить себя. Поэтому, по словам Алека Нова, крестьянин к концу нэпа, по сравнению с царским временем, больше ел, но меньше продавал. Внутри крестьянского двора кустарным способом производили и одежду, и обувь, и нехитрую мебель, и домашнюю утварь. Да и что оставалось делать? — Сельская торговля не баловала изобилием и была лишь дополнением к полунатуральному крестьянскому хозяйству. Если крестьянин шел в сельскую лавку, то не за хлебом и мясом. Он покупал там то, что не мог произвести сам: соль, спички, мыло, керосин, ситец. Конечно, кустарное домашнее производство не отличалось высоким качеством и определяло низкий уровень жизни.

Крестьянство не было социально однородным. Однако благополучие деревни росло. Доля середняцких хозяйств увеличилась. Крепкое середня­чество и зажиточные крестьяне являлись своеобразным гарантом против голода для бедняков и маломощных: в случае нужды, несмотря на кабаль­ные условия займа, было у кого одолжить продукты до нового урожая. В период коллективизации и голода крестьяне нередко просили: «Верните кулаков, они нас накормят».

Развивавшееся крестьянское хозяйство являлось и залогом благополучия города. Крестьянский рынок, который существовал в каждом городе и местечке, был главным источником снабжения горожан. Товарная продук­ция поступала от зажиточных и середняков, которые либо продавали ее заготовителям (частным, государственным и кооперативным), либо торго­вали сами. За годы нэпа на основе крестьянской торговли сложилась сложная система связей, составлявших межрайонный товарооборот. Имен­но благодаря крестьянскому хозяйству и крестьянскому рынку в период нэпа не было проблем с продовольствием.

В благополучии нэпа немалую роль играло частное предпринимательст­во на заготовительном рынке. Особенно значительна была роль частника в глубинных районах, где государственные заготовители отсутствовали. Во второй половине 20-х годов частник закупал около четверти хлеба в произ­водящих районах, до трети сырья. Он обеспечивал более 20% поставок хлеба в потребляющие районы, в том числе треть поставок пшеницы!. Частник был очень мобилен — забирался в глухие уголки, скупая продук­цию, перебрасывал ее на рынки отдаленных районов, перепродавал мелким рыночным торговцам, владельцам ларьков, палаток, ресторанов, чайных, кафе, снабжал кустарей, занимавшихся промыслами, делал запасы, дожи­даясь более выгодных условий продажи.

Частник участвовал и в производстве товаров. К концу нэпа на его долю приходилась пятая часть валовой продукции промышленности. Особенно велика была роль частника в национальных районах и провинции. Сферой

1 Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 271; Ру­бинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 236.

38

действия частного капитала в значительной мере являлась и кустарная промышленность, которая объединяла более половины всех рабочих и производила треть валовой продукции промышленности. Кустарная про­мышленность в значительной мере сохраняла черты рассеянной мануфак­туры дореволюционной России: кустари работали на дому, предпринима­тель же объезжал их, снабжал сырьем, полуфабрикатами, а затем забирал и сбывал готовую продукцию. Доля кооперированных кустарей, которые по­лучали сырье от государства и сбывали свою продукцию через госторговлю и потребительскую кооперацию, была незначительной!. Да и под вывеской кооперативов скрывалось немало фиктивных, где на поверку хозяйничал предприниматель.

Особо важную роль в период нэпа частник играл в торговле. На частную патентную торговлю приходилась только четверть розничного товарооборо­та страны (без рыночной крестьянской торговли). Однако это не отражает действительной роли частного торговца в снабжении населения. Из 551,6 тыс. предприятий розничной торговли, работавших в 1927 году, на долю частника приходилось 410,7 тыс. — около 75%!2 В отличие от государствен­ной и кооперативной торговли, сконцентрированной в магазинах крупных промышленных центров, частная торговля была мелкой. Она велась в многочисленных ларьках, палатках и вразнос по всей стране. Частник забирался в уголки, где не было государственных и кооперативных магази­нов, быстро приспосабливался к рыночной конъюнктуре. Частная торговля отличалась высокой оборачиваемостью средств. Через частную торговую сеть продавалась не только продукция частного производства, но и продук­ция госпредприятийЗ. Личная выгода была главным мотивом в деятельнос­ти частника, но именно она обеспечивала быстроту передвижения, эффек­тивность, высокую сохранность товаров. За несколько лет нэпа, благодаря развитию частной торговли, удалось наладить снабжение населения товара­ми первой необходимости^.

Важность рынка и частника для снабжения населения выглядит бес­спорной на фоне слабого развития государственной промышленности. Уро­вень ее развития определялся наследством, которое досталось советской власти от царского времени. Наследство, прямо сказать, небогатое. Обув­ная, трикотажная, швейные отрасли представляли мелкие кустарные мас­терские с большой долей ручного труда. Наиболее развитой была текстиль­ная промышленность, которая работала на импортном оборудовании, к концу 20-х годов сильно изношенном, и, в значительной степени, на импортном сырье. Основным товаром в ассортименте текстильной про­мышленности были хлопчатобумажные ткани. Но даже эта, наиболее раз­витая отрасль производила в конце 20-х на человека в год всего лишь 12 м

1 В 1927 году на долю кооперированной промышленности приходилось 16% всей численности рабочих и вырабатываемой продукции (Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 259; Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 230, 232).

2 Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 245; Дихтяр Г.А.

Советская торговля в период построения социализма. С. 330.

3 Даже после того, как госпромышленность значительно сократила продажу своей

продукции частникам, в 1927 году они получали 8% опта синдикатов.

4 Свищев М.А. Опыт нэпа и развитие мелкого производства на современном

этапе // История СССР. 1989. № 1. С. 11—15.

39

хлопчатобумажных тканей. Выпуск другой продукции был еще более ни­чтожным. На душу в год в стране производилось 80 см шерстяных тканей, 0,4 пары кожаной обуви (полботинка на человека), один носок или чулок, а также одна пара белья на 20 человек населения'.

Отрасли пищевой промышленности царской России, доставшиеся в на­следство советской власти, также в массе представляли мелкие и кустарные предприятия — мельницы, крупорушки, маслобойки, пекарни, кондитер­ские, колбасные мастерские, дедовские бойни, где ручным способом заби­вали скот. Создание пищевой индустрии только началось в годы нэпа. В 1925 году построили первый хлебозавод. В 1927-м началось строительство первых мясокомбинатов. Даже к концу нэпа пищевая промышленность выпускала продукции меньше, чем перед первой мировой войной. В конце 20-х на человека в год производилось около 5 кг мяса и рыбы, 8 кг сахара, 12 кг молочных продуктов, полкило животного и 3 л растительного масла, менее одной банки консервов. До революции ассортимент пищевой про­мышленности не превышал ста наименований, в 20-е годы разнообразия было и того меньше. Треть ассортимента приходилась на продукты первой необходимости: муку, крупу, мясные изделия2.

Не только государственное промышленное производство товаров по­требления, но и государственная торговля была развита слабоЗ. Государст­венные торги в период нэпа создавались в окраинных районах и занима­лись в основном сбытом продукции местной несиндицированной промыш­ленности и кустарей. Государственные магазины в крупных городах специ­ализировались на продаже винно-водочных изделий, мехов, товаров произ­водственно-технического назначения, книг. Как видно, ассортимент гос­торговли не включал товары первой необходимости.

Для снабжения населения в 20-е годы государство использовало коопе­ративную торговлю, фактически превратив ее в канал государственного снабжения^. В соответствии с договорами между потребительскими коопе­ративами и промышленными синдикатами, продукция с фабрик и складов

1 История социалистической экономики. М., 1977. Т. 3. С. 225—234. Душевые

показатели высчитаны на основе данных о производстве товаров в 1928 году из расчета

154,2 млн. человек населения.

2 История социалистической экономики. Т. 3. С. 234—242. Душевые показатели

высчитаны для 1928 года из расчета 154,2 млн. человек населения.

3 Решение о развитии государственной торговой сети было принято только в 1924

году.

4 Государство поддерживало и развивало потребительскую кооперацию в проти­

вовес частной торговле. Кооперативы не были независимыми, население называло и

считало их государственными магазинами. Правительство стремилось к широкому

кооперированию населения, видя в кооперации путь к социализму. Вступить в

кооператив мог любой, только заплати взносы. Более того, при достаточности товаров

покупать в кооперативном магазине могли даже не члены кооператива. При ухудше­

нии товарной ситуации пайщики получали право первоочередной покупки дефицит­

ных товаров. В случае товарного кризиса кооперативы легко могли быть превращены

в закрытую торговлю, обслуживающую только пайщиков данного кооператива. Из

новейших работ о кооперации см.: Кабанов В.В. Крестьянская община и кооперация

России XX века (Проблемно-историографические очерки). М., 1997. Из англоязыч­

ной литературы о государственной и кооперативной торговле периода нэпа см.:

Carr E.H., Davies R.W. Foundation of a Planned Economy. P. 650—662.

40

шла в магазины, палатки и ларьки потребительских обществ. Через коопе­рацию продавалось около 80% продукции государственной промышленнос­ти. Вместе с государственными торгами кооперативная торговля обеспечи­вала три четверти товарооборота. Однако в ее распоряжении была только четверть торговой сети, что свидетельствует о концентрации кооперативной торговли в промышленных центрах.

Анализ механизма снабжения населения в период нэпа позволяет сде­лать несколько выводов. Рынок и частник — крестьянин, заготовитель, промышленник, торговец играли здесь главную роль. Уберите из нарисо­ванной картины крестьянское самообеспечение, местный крестьянский рынок, частное производство и торговлю. Что останется? — Слаборазвитая государственная промышленность, неспособная обеспечить минимальные потребности населения, скудная торговая сеть госторговли и кооперации с гипертрофией в промышленных центрах.

Развал частного сектора грозил катастрофой. Случись это, государство должно было бы снабжать десятки миллионов потребителей, которые до того обеспечивали себя сами. Развал частного сектора был опасен и тем, что, в соответствии с планами руководства страны, создание государствен­ной легкой и пищевой индустрии не являлось ближайшей перспективой. Приступить к их развитию Политбюро планировало только после создания отечественной машиностроительной и сырьевой базы, однако даже тогда главный приоритет оставался за тяжелой и военной промышленностью.

Интересы потребителя требовали расширения частного и государствен­ного производства товаров народного потребления и торговли. В этом они приходили в противоречие с планами коммунистического руководства, ко­торое в конце 20-х годов приняло решение о форсированном развитии тяжелой и военной промышленности. Индустриализация была проведена силами государства в рамках плановой централизованной экономики. Част­ный сектор периода нэпа при этом был разрушен'.

В выборе путей и методов индустриализации сыграла роль идеология — большевистское неприятие рынка и частной собственности. Играла роль и политика — в росте частного сектора виделась реставрация капитализма, потенциальная угроза власти большевиков. В уничтожении частника значе­ние имели и экономические обстоятельства. Использование рынка и част­ного капитала в интересах индустриализации представлялось и являлось сложной, кропотливой работой. Сталинское Политбюро же стремилось провести индустриализацию в кратчайшие сроки, ожидая скорой войны. Оно не хотело «возиться» с частником, который, конкурируя с государст­вом, отвлекал ресурсы от индустриальных отраслей, извлекая выгоды из экономических просчетов и неудач государства. Куда проще и, казалось бы, быстрее было просто убрать его из экономики и жизни, сконцентрировать

1 Исследования нэпа показали, что наступление на рынок и частника началось чуть ли не сразу после введения новой экономической политики и усиливалось по мере восстановления экономики страны. Однако вначале наступление на частника велось преимущественно экономическими средствами. Государство ограничивало снабжение частных предпринимателей сырьем, товарами госпромышленности, сокра­щало товарное и банковское кредитование частника, транспортные перевозки частных грузов, систематически повышало налоги. 1927/28 хозяйственный год прервал процесс постепенного вытеснения частника и принес драматические перемены. В этот год в дополнение к экономическим санкциям начались массовые аресты и конфискации.

41

ресурсы в руках государства и направить их на развитие тяжелой и военной промышленности1. Что и сделали,  ввергнув страну в глубочайший кризис.

Следует, однако, сказать, что, хотя кризис и стал результатом политики Политбюро, в развале рынка оно действовало без всякого плана, ситуатив­но. Более того, Политбюро действовало вопреки принятому плану: В соот­ветствии с решениями XV съезда ВКП(б), где обсуждался первый пятилет­ний план, вытеснение частника должно было идти постепенно, «в меру возможностей обобществленного сектора так, чтобы не образовывалась брешь в товаропроводящей сети и не возникли перебои в снабжении рынка». Частник и рынок, хотя и в сильно урезанном виде, должны были существовать на протяжении всей первой пятилетки. Планировалось, что к концу первой пятилетки, к 1933 году, частник будет выпускать около 8% промышленной продукции и обеспечивать 9% розничной торговли. Плани­ровалось сохранить и индивидуальное крестьянское хозяйство. Только пятая часть крестьянских дворов должна была быть коллективизирована к концу первой пятилетки. В действительности же уже в начале 30-х годов с легальным частным производством в городе и патентованной торговлей в основном покончили. Остались осколки легального рынка и империя чер­ного. К концу первой пятилетки коллективизировали более 60% крестьян­ских хозяйств.

Действиями Политбюро руководил не план, а логика начатой форсиро­ванной индустриализации. Пытаясь поддержать ее высокие темпы, руко­водство страны стремилось монополизировать продовольственный фонд и перераспределять его в индустриальных интересах. Этим объясняется пара­докс, при котором партийные съезды, пленумы, комиссии, отлично пони­мая причины кризиса, принимали решения о реанимации частника и

1 Многие годы в российской и западной историографии идет дискуссия об альтернативах нэпу, об эффективности советской индустриализации. Для одних победа СССР во второй мировой войне является доказательством эффективности и целесообразности индустриализации в сталинском стиле и оправданием жертв, кото­рые принесли советские люди в 30-е годы. Другие считают, что тех же или почти тех же экономических результатов страна могла бы достичь, используя рыночные отно­шения, избегая форсирования, репрессий, которые принесли немало вреда не только людям, но и самой индустриализации, нивелируя успехи индустриального курса. Среди работ, авторы которых предприняли попытки моделирования результатов экономического развития на основе продолжения экономики нэпа, см.: Hunter H., Szyrmer J. Faulty Foundations. Soviet Economic Policies. 1928—1940. Princeton, 1992. Перевод одной из ключевых глав книги и материалы ее обсуждения даны: Отечест­венная история. 1995. № 6; Бородкин Л.И., Свищев М.А. Ретропрогнозирование социальной динамики доколхозного крестьянства: использование имитационно-аль­тернативных моделей // Россия и США на рубеже XIX—XX вв. М., 1992.

Как и всякий спор типа «что было бы, если бы», эта дискуссия не имеет конца и, видимо, победителей. Не оспаривая необходимости индустриализации, я вслед за многими авторами ставлю под сомнение эффективность методов, которыми она проводилась в СССР. Для сферы торговли и потребительского рынка форсированная индустриализация имела плачевные последствия. Население любой страны в период индустриализации затягивает пояса потуже, но советские люди заплатили за нее массовым голодом. Более того, вопреки мнению тех, кто считает, что индустриали­зация вызвала хотя и тяжелые, но кратковременные трудности, на которые нужно было пойти, чтобы подготовиться к предстоящей войне, следует сказать, что труд­ности и проблемы вовсе не были кратковременными. Форсированная индустриали­зация привела к господству плановую централизованную экономику, а это имело тяжелые долговременные последствия для населения и страны.

42

рынка, но практика форсированной индустриализации вела к огосударст­влению и централизации, а значит, к ограничению частника и рынка.

Как не было у Политбюро плана «развала рынка», так не было у него и плана мероприятий на случай кризиса. О какой антикризисной программе могла идти речь, если планировалось постепенное «обуздание рынка» и замена его плановым хозяйством. Сталин обратил серьезное внимание на кризис только в 1930 году, когда недостаток продовольствия стал сказы­ваться на промышленном производстве. Решения по преодолению послед­ствий кризиса и нормализации снабжения принимались в Политбюро ситу­ативно, в конкретный момент под давлением конкретных обстоятельств. Это хорошо видно на примере введения всесоюзной карточной системы. Как будет показано дальше, Политбюро не направляло, не предвосхищало, а в значительной мере «шло в хвосте событий» — утверждало и регламенти­ровало уже сложившийся в практике местного снабжения порядок. Ориен­тиром при принятии решений в вопросах снабжения неизменно оставались интересы форсированной индустриализации.

В тисках товарного дефицита

Репрессии против частника в городе и в деревне привели к падению показателей производства, особенно сельскохозяйственного. В результате в распоряжении государства оказался меньший товарный фонд, чем тот, который существовал в стране в период нэпа. Но даже если бы в руках государственных распределяющих органов оказался весь товарный фонд лучших времен нэпа, они все равно снабжали бы население хуже, чем частник.

Дело в том, что государственное снабжение работало принципиально иначе, чем частная торговля. Частник подчинялся законам рынка — прода­вать там, где есть спрос, и всем, у кого есть деньги. Государственное же снабжение представляло целевое распределение товарных фондов. Значи­тельная часть товаров при этом вообще не попадала в торговлю, а шла на так называемое внерыночное потребление — снабжение госучреждений, промышленную переработку, изготовление спецодежды, снабжение заклю­ченных, создание неприкосновенных запасов и прочее. Много товаров требовала и армия. По мере огосударствления экономики внерыночное потребление быстро росло за счет сокращения рыночных фондов!. Из оставшейся товарной продукции значительная часть шла на экспорт, что также было фактором обострения товарного дефицита на внутреннем рынке. В период нэпа СССР проводил сдержанный внешнеторговый курс, с началом же индустриализации экспорт продовольствия стал быстро расти, представляя один из основных источников валютного финансирова­ния промышленности.

Только то, что оставалось после обеспечения внерыночного потребления и экспорта, поступало в торговлю. Но и здесь принцип целевого распреде­ления товаров продолжал действовать. Численность населения, покупатель­ные возможности и спрос не являлись главными факторами распределения

1 В 1930-м по сравнению с 1928 годом товарная промышленная продукция выросла на 40%, но рыночный фонд при этом увеличился всего лишь на 26%, остальной прирост пошел на внерыночное потребление (Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 349, 355—356; Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 268, 404).

43

рыночных фондов между регионами. Снабжение зависело от важности территории в выполнении хозяйственного плана. Внутри региона товар в первую очередь шел на снабжение «плановых централизованных потреби­телей», т.е. занятых в промышленном производстве, а остальным — как получится. Иерархия государственного снабжения также являлась факто­ром обострения товарного дефицита.

Не только принципы распределения воспроизводили товарный дефицит в плановом хозяйстве, но и механизм распределения. Частник периода нэпа был сам себе и директор, и плановик, и продавец, и бухгалтер. Он распоряжался небольшими партиями товаров, не зависел ни от каких пла­нов и бюрократии, лично следил за сохранностью товара и его передвиже­нием. В плановой экономике частника-собственника заменили обезличен­ные государственные ведомства — Наркомторг/Наркомснаб и их местные органы. Они распределяли внушительные товарные фонды (продукция гос­промышленности, кооперированных кустарей, совхозов, заготовки), пыта­ясь сделать невозможное: в огромной стране со слабо развитой инфра­структурой забрать у производителя продукцию, перевезти ее на государст­венное хранение и переработку, а затем вновь развезти по всей стране потребителям. Например, кооперация по государственным заданиям заго­тавливала у крестьян масло, мясо, яйца и другие продукты, затем сдавала их объединениям Наркомснаба с тем, чтобы потом Наркомснаб вернул все это потребительской кооперации для продажи населению. По мере разви­тия планового хозяйства государство увеличивало товарные фонды в своем распоряжении, стремясь к полному охвату производимой в стране продук­ции.

Централизованное распределение к тому же было чересчур детальным. С развитием планирования стали определяться не только общие показатели: величина товарного фонда, его деление на рыночный и внерыночный, на городской и сельский, но и распределение между торгующими системами, районами и дробными группами потребителей, вплоть до отдельных пред­приятий и строительств. Практическое осуществление столь дробного рас­пределения представляло сложную, если не сказать невозможную, задачу.

Государство пыталось облегчить выполнение гигантской задачи распре­деления товарных фондов с помощью планирования торговли. Был создан огромный дорогостоящий бюрократический аппарат. В планировании уча­ствовали тысячи людей. Наркомторг/Наркомснаб получал данные о произ­водстве товаров от промышленных наркоматов и Центросоюза и на их основе составлял торговые планы (месячные, квартальные, годовые, пяти­летние). План затем рассматривался в правительственных органах. Высшей инстанцией, утверждавшей план, являлось Политбюро. После утверждения план рассылался объединениям промышленности и Центросоюза, которые начинали отгрузку товаров торговым организациям.

Многоступенчатое и детальное планирование на деле являлось тормозом снабжения. Планы шли сложно и долго. Даже после утверждения их не­однократно пересматривали, изменяли, что повторяло процедуры утверж­дения и рассылки на места. В результате планы хронически запаздывали. Бумажки ходили по инстанциям, продукция же портилась на железнодо­рожных станциях, в плохо оборудованных хранилищах, а то и просто под открытым небом. Торговые организации, не дождавшись плана, работали на свой страх и риск.

План не только запаздывал, но зачастую являлся фикцией, распределял несуществующие фонды. Так, Наркомторг/Наркомснаб составлял торговый план из расчета 100% выполнения производственного плана промышлен-

44

ностью, в то время как промышленность хронически его не выполняла. В самом аппарате Наркомторга/Наркомснаба «правая рука» не знала, что делает «левая». Сектор планирования работал сам по себе, сектор снабже­ния — сам по себе. Больным местом была и чехарда с контингентами снабжаемых. Точного количества едоков, состоявших на государственном снабжении, не знал никто. В конечном итоге, планирование на практике реализовывалось лишь в определении общих принципов и основных про­порций распределения товарных фондов.

Ни один из планов торговли выполнен не был. Причины тому — не только бюрократизм и хаос. Как показывают исследования, планирование в 30-е годы во многом являлось инструментом мобилизации экономики, методом подстегивания, а не сбалансированного социально-экономическо­го развития. План призывал к большому, и часто нереальному, с тем, чтобы добиться большего. В определении планов доминировали политики, а не ученые-экономисты. Планирование первой пятилетки отличалось особым экстремизмом 1.

Громоздкая, неповоротливая машина централизованного распределения делала быстрое маневрирование фондами невозможным. Торговля страдала от хронических перебоев и неразберихи. Товар отправлялся ради самого факта выполнения «бумажных предписаний»: картофель шел через всю страну из Западной области в Закавказье; в болотистые с тучами москитов районы лесозаготовок и сплава посылались летние футболки, купальные костюмы, детские летние костюмчики, тонкие женские чулки и фильдепер­совые носки; сандалии и майки поступали в торговлю в декабре, а ватные пальто и телогрейки в мае. Фабрики отгружали продукцию без сортировки прямо из-под станка, и, в результате, районы получали платья только одного размера или большую партию галош, но все на левую ногу.

Поскольку не спрос двигал производство, а план, самые необходимые товары неожиданно исчезали из продажи: либо промышленности было невыгодно их производить, хотя и спрос на них мог быть велик, либо кто-то забывал их поставить в план. Отсюда, например, такие казусы, как исчезновение из производства дешевых товаров (план определялся в цено­вом выражении), выпуск необычайно толстого печенья (план определялся в тоннаже), замещение в производстве трудоемких товаров теми, которые легче производить. В отсутствии конкуренции, материальных стимулов к труду и всеядности покупателя брак в производстве товаров достигал ог­ромных размеров. Централизация формировала иждивенческие настроения на местах: вместо того чтобы наладить в регионе местное производство необходимых товаров, руководители ждали, пока «спустят план и выделят фонды». Все это также были факторы обострения товарного дефицита, органически присущие централизованному распределению.

Товарный дефицит обострялся и огромными потерями в системе цент­рализованного распределения, потерями гораздо большими, чем в частной

1 М.Харрисон, например, считает, что «мобилизационная концепция планирова­ния» доминировала в советской экономике ЗО-х годов, что облегчалось сталинской политической системой. Хотя не исчезала и «концепция планирования как средства достижения социально-экономического равновесия». Последняя усиливалась в пе­риоды, следовавшие за приступами форсирования, для ликвидации ущерба, нанесен­ного экономике страны. В свою очередь нормализация положения подготавливала наступление нового витка мобилизации экономики (Harrison M. Soviet Planning in Peace and War. 1938-1945. Cambridge Un. Press. 1985. P. 3-5).

45

торговле. Хотя в органах государственного снабжения было немало людей, которые работали на совесть, в целом централизованное распределение представляло гигантскую обезличенную машину. В ней отсутствовал реаль­ный собственник. Обезличка в условиях массовых и длительных перевозок, плохой работы транспорта, недостатка и плохого оснащения хранилищ и складов оборачивалась астрономическими потерями. Факты таковы, что вместо нескольких дней товар шел к месту назначения месяцами, вагоны продуктов выбрасывались на свалку, на бойни поступали павшие в пути и больные животные, в одежде и обуви заводились мыши. Обезличка обора­чивалась и большими хищениями. Все сказанное объясняет, почему, не­смотря на концентрацию в распоряжении государственных ведомств ог­ромного товарного фонда, они не справлялись со снабжением населения.

Для иллюстрации сказанного приведу два эпизода, представляющих сим­волические образы частной и государственной торговли. В дореволюцион­ной России ходила байка о том, как известный булочник Филиппов — по­ставщик хлеба московскому губернатору — однажды съел булку с запечен­ным тараканом. Булка была куплена в магазине Филиппова, и разгневан­ный губернатор, обнаружив там таракана, вызвал булочника к себе. «Это — изюм», — заявил Филиппов, проглотив злосчастный кусок, и с этого дня начал выпускать булки с изюмом. Они стали знаменитыми по всей стране. А вот другой образ, уже из истории государственной торговли начала 30-х годов. На Днепропетровском хлебозаводе лаборант поставил в тесто термо­метр и ушел, забыв его вынуть. Термометр разбился, кусочки стекла и ртути попали в тесто, из которого тем не менее испекли хлеб. Только в целях предохранения продавцов, на ковриги были наклеены записки: соблюдать осторожность, разрезая хлеб на пайки.

Централизованное распределение, составлявшее суть государственной торговли, являлось детищем не только политэкономических идеалов боль­шевиков, но и конкретной экономической ситуации — перераспределения средств в условиях их острого недостатка. Однако, будучи в определенной степени порождением дефицита, централизованное распределение было и его генератором. Не только индустриальные приоритеты — тяжелая про­мышленность в первую очередь, а производство товаров потребления как получится — создавали товарный дефицит в плановой централизованной экономике, которая набирала силу на рубеже 20—30-х годов. Не только невыполнение планов промышленного производства из-за слабых матери­альных стимулов к труду ухудшали положение на потребительском рынке. Воспроизводство и обострение дефицита было заложено в самой природе централизованного распределения, что делало перебои, кризисы и карточ­ки в торговле хроническими. Взаимовлияние дефицита и централизованно­го распределения образовывало своебразный порочный круг, в котором торговля, да и вся социалистическая экономика вращались десятилетиями.

ГЛАВА 2

1927/28: ПЕРВЫЙ УДАР ПО РЫНКУ -

ПЕРВЫЕ КАРТОЧКИ

Провал экономической программы Политбюро

В 1925 году XIV съезд ВКП(б) провозгласил курс на индустриализацию страны. Началась разработка первого пятилетнего плана. В декрете 8 июня 1927 года Совет Народных Комиссаров СССР поставил задачу использовать все ресурсы страны для развития индустрии, в первую очередь тяжелой и военной. XV съезд ВКП(б) в декабре 1927 года рассмотрел первые варианты пятилетнего плана, который был принят в 1929 году в наиболее амбициоз­ном и заведомо неосуществимом варианте. Выполнение индустриальной программы, однако, началось уже в 1926/27 году, и к моменту утверждения плана индустриализация шла полным ходом!. Было начато три больших проекта: Днепрогэс, Турксиб и Волго-Донской канал. Хотя первый пяти­летний план предусматривал развитие легкой и пищевой промышленности, ограниченность средств и стремление в первую очередь наращивать тяже­лую индустрию делали выполнение этой программы невозможным.

Хлеб — главный продукт питания в России, и, в связи с начавшейся индустриализацией, расходы хлеба у государства резко возросли. Города вступили в индустриальный бум, и численность городского населения стре­мительно росла, опережая наметки плана. Нужно было гарантировать го­родскому населению, занятому в промышленном производстве, снабжение дешевым хлебом через кооперативы. У государства росли расходы хлеба и по военному ведомству. Кроме того, стимулируя развитие отечественной сырьевой базы, в которой нуждалась индустрия, Политбюро убеждало крес­тьян в районах технических культур не сеять хлеб для собственного потреб­ления, а максимально увеличить посевы хлопка, льна, табака2. Правитель­ство при этом брало на себя обязательство снабжать дешево и вдоволь хлебом поставщиков промышленного сырья. На государственном обеспече­нии находилась также и сельская беднота — социальная опора коммунис­тов в деревне. Нужно было наращивать и экспорт — главный источник валюты для импорта машин и оборудования, необходимых первенцам пя­тилетки. Зерно же исконно являлось одной из главных статей российского экспорта.

1 Капитальные вложения в промышленность в 1926/27 году выросли почти на

треть.   Главную ставку Политбюро делало на развитие металлургии и угольной

промышленности. Инвестиции в новые строительства увеличились более чем в 2 раза.

2 Государство не случайно стимулировало отечественное производство технического

сырья. Промышленность работала на импортном сырье. В 1928 году на ввоз хлопка,

например, страна потратила 150 млн., на шерсть — 70 млн., на кожсырье — 40 млн.

рублей золотом. Дальнейшее развитие промышленного производства требовало еще

больших расходов. Между тем валютные ресурсы в стране были ограничены. Страна

остро нуждалась в своей собственной сырьевой базе (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д 514

Л. 23).

47

Индустриализация нуждалась в хлебе. Хлебозаготовки, однако, шли не так быстро, как того хотело руководство страны. Первый поток хлеба на государственные и кооперативные заготовительные пункты (лето—сентябрь 1927 года), поступавший от нуждавшихся в деньгах бедняков и маломощно­го середнячества, быстро иссяк. Крепкое середнячество и зажиточные, выплатив денежный налог государству за счет продажи продуктов животно­водства и технических культур, придерживали хлеб либо продавали его частнику — он платил хорошую цену. С октября 1927 года ход государст­венных хлебозаготовок упал. К концу года положение с хлебом стало критическим: по сравнению с прошлым годом государство недополучило 128 млн. пудов'.

По сведениям ОГПУ, с конца октября 1927 года продовольственная ситуация в промышленных районах ухудшилась2. Перебои с хлебом в го­родских магазинах вели к повышению цен на рынке. Подорожание зерна, которое кормило не только людей, но шло и на корм скоту, вызвало рост цен на продукты животноводства. Началась цепная реакция повышения цен. 1927/28 год был первым годом резкого скачка рыночных цен3.

Товарный дефицит в стране обострялся эмиссиями и ростом денежных доходов населения. Вместо планируемых 200 млн. рублей эмиссия в 1927/28 году составила 337 млн. Зарплата на промышленных предприятиях, вместо 7,2 по плану, выросла на 10,5%. Увеличение денежной массы в обращении при слабом росте производства товаров вело к быстрому развитию инфля­ции. Вместо запланированного роста рубль терял покупательную способ­ность'*.

Резкое подорожание товаров на рынке породило ажиотажный спрос в кооперативах, где государство искусственно поддерживало низкие цены. В результате трудности с хлебом дополнились перебоями в торговле основны­ми продуктами питания. Даже в Москве, которая снабжалась лучше других городов, хроническими стали очереди за маслом, крупой, молоком, пере­бои с картофелем, пшеном, макаронами, вермишелью, яйцами, мясом5.

1 Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 271.

2 Продовольственные трудности в стране начались несколько раньше, с весны 1927

года. Но в тот момент они были вызваны паникой и покупательским ажиотажем

населения, связанными с разрывом дипломатических отношений с Великобританией,

а также событиями  в  Китае.  Правительство речами  и действиями  подогревало

«военную тревогу». К осени продовольственные трудности распространились по всей

стране. Неудачи хлебозаготовок и форсирование индустриализации еще более обо­

стрили ситуацию. Об этом см.: Симонов Н.С. Крепить оборону Страны Советов

(«Военная тревога» 1927 г. и ее последствия) // Отечественная история. 1996. № 3.

См. также сводки ОГПУ о продовольственном положении в стране летом—осенью

1927 года:   ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 385, 386, 388. Из англоязычной литературы см.:

Carr E.H., Davies R.W. Foundations of a Planned Economy. 1926-1929. Vol. 1. P. 698—

700; Simonov N.S. «Strengthen the Defence of the Land of Soviets»: The 1927 «War Alarm»

and its Consequences // Europe-Asia Studies. Vol. 48. № 8. 1996.

3 В 1925—27 годах цены на продовольствие в частной торговле хотя и росли, но

не давали резких сдвигов. В 1927/28 году произошел их скачок на 40% (среднегодовой

индекс розничных цен на продовольствие вырос с 207 в 1926/27 году до 247 в 1927/28,

индекс 1913=100), а в следующем году —   уже на 119,8% (Малафеев А.Н. История

ценообразования в СССР (1917-1963). М., 1964. С. 401).

4 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 6. Л. 4-8.

5 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 388. Л. 365, 398.

48

Поползли слухи о скорой войне, продаже всего хлеба за границу (в уплату долгов иностранным государствам или откупе хлебом за убийство консула в Одессе), голоде и перевороте. Недовольство росло. Активизировались анти­советские настроения. Материалы ОГПУ сохранили резкие высказывания тех лет:

«Коммунисты чувствуют приближение войны и поэтому весь хлеб попря­тали». «Откупаются хлебом от войны с Англией». «Не может быть, чтобы хлеба не было. Дали бы нам винтовки, мы бы нашли хлеб». «Сами не могут торговать и частникам не дают, а еще воевать думают»^.

В декабре снабжение промышленных районов все ухудшалось. Очереди, давка, скандалы в магазинах стали обычным явлением. По словам одной из женшин: «Как подумаешь идти в кооператив, так сердце замирает. Того и смотри, раздавят». На рабочих собраниях доклады правлений кооперативов встречались резкой критикой и категорическими требованиями улучшить снабжение. Появилась угроза забастовок. Крестьяне в деревнях, обладая запасами, пока не страдали, за исключением бедняков, для которых хлеб поступал из государственных фондов.

О том, почему крестьяне не хотели продавать хлеб государству, написано немало. Государственные и кооперативные заготовители предлагали низкие цены. Отчасти это было инерцией политики прошлых лет, когда Политбю­ро, стимулируя развитие сырьевой базы, повышало цены только на техни­ческие культуры и продукты животноводства. В 1927/28 году крестьянину было выгодно продавать государству именно эти сельскохозяйственные продукты, что давало достаточно денег для выплаты налога.

В начале заготовок разрыв цен государственных и частных заготовителей был не столь уж большим, но время для ликвидации дисбаланса было упущено. К концу 1927 года, в результате ажиотажа на хлебном рынке, разрыв принял катастрофический характер: цены частника превышали го­сударственные заготовительные цены в несколько раз. Логика форсирован­ной индустриализации делала ликвидацию этого дисбаланса экономичес­кими средствами невозможной: столь резкое повышение государственных закупочных цен привело бы к уменьшению финансирования промышлен­ности3.

Кроме невыгодных цен на зерно были и другие причины, по которым крестьяне придерживали хлеб: гибель озимых хлебов на Украине и Север­ном Кавказе, поздняя весна 1928 года и ожидание неурожая в следующем году. На позицию крестьянства влияло и растущее насыщение деревни деньгами. Именно в деревне находились главные держатели «кубышки» — денег, которые не поступали в сферу обращения, а копились дома в банках, чулках, матрасах, — зажиточное крестьянство и середнячество. Крестьяни­на не привлекала перспектива получить в обмен на хлеб, постоянно расту­щий в цене, обесценивающиеся деньги.

Следует указать и еще одну причину. Шумиха, которую подняло Полит­бюро вокруг хлебозаготовок, рождала множество слухов и работала против

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 385. Л. 428-442; Д. 386. Л. 45-84.

2 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 5. Д. 386. Л. 1-44.

3 Во время заготовок 1925/26 года, оказавшись в таком же кризисном положении,

Политбюро пошло на повышение заготовительных цен и снижение темпов роста

промышленности. В 1927/28 году оно отказалось это сделать. Изменение поведения

руководства объясняется укреплением позиций Сталина и его сторонников в Полит­

бюро, ослаблением оппозиции курсу форсированной индустриализации.

49

планов Политбюро. Логика крестьянских рассуждений была проста: если государство так остро нуждается в хлебе, значит, что-то неладно. Крестьяне говорили о голоде не то в северных районах, не то в Москве, о приближаю­щейся войне: «Весной, наверно, будет война, что-то уж усиленно отбирают, даже в принудительном порядке». Сказать определенно, с кем будет воевать Советская Россия, крестьяне не могли. Одни говорили — с Англией, дру­гие — с Румынией и Польшей. Разъяснения местных коммунистов, кото­рые часто сами не понимали, что творится, усиливали толки. Упорен был разговор, что советская власть «по науке» определила, что урожая не будет, и хлеб поэтому скупает. Аресты, конфискации, наезды правительственных комиссий укрепляли опасения крестьян и их решимость придерживать хлеб: «Пусть хоть сам ЦИК едет, хлеба не дадим». Крестьяне прятали хлеб1.

Срыв хлебозаготовок и ухудшение продовольственного снабжения про­мышленных центров угрожали индустриальным планам руководства стра­ны. В конце декабря 1927 года, когда до распутицы, и, следовательно, до конца хлебозаготовок оставалось 2—3 месяца. Политбюро разродилось ди­рективой «О хлебозаготовках»2. Это была программа экономических мер в борьбе за хлеб. Вопреки складывающимся в историографии новым стерео­типам, архивные документы свидетельствуют, что руководство страны по­пыталось вначале взять хлеб не силой.

Прежде всего Политбюро категорически отказалось повысить заготови­тельные цены, положив конец даже тем единичным случаям, когда по специальному разрешению Наркомторга СССР заготовка зерна шла по рыночным ценам. Директива Политбюро недвусмысленно говорила:

«Считать недопустимым повышение хлебных цен и воспретить постановку этого вопроса в печати, советских и партийных органах».

Отказавшись повысить закупочные цены, Политбюро решило взять зерно в обмен на промышленные товары: сдаешь хлеб государству — получи квитанцию на покупку товаров. При полупустых сельских лавках эта мера могла стимулировать заготовки. В соответствии с директивой Политбюро, 70—80% имевшихся в стране промтоварных фондов направля­лось в хлебные районы «за счет оголения городов и нехлебных районов». Снабжение района промтоварами зависело от сдачи хлеба — коэффициен­ты снабжения районов стали показателями их «хлебной важности»3. Реше­ние Политбюро о переброске товаров в деревню было секретным, ведь оно вело к ухудшению рабочего снабжения.

Поступление товаров в деревню оживляло заготовки, но радикальных изменений не произошло. Дефицит корректировал планы Политбюро. Го­сударство не располагало достаточным промтоварным фондом для снабже­ния сдатчиков хлеба. Так, например, в январе 1928 года, в начале кампании по переброске товаров в деревню, нарком торговли Микоян разрешил местным торготделам и наркомторгам республик продавать дефицитные товары без ограничения, на всю стоимость сданного крестьянами хлебав Колхозы также могли получить дефицитные товары в неограниченном количестве в обмен на сданные государству излишки. В результате хлебоза-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 85. Л. 15-16, 154, 294; РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 116.

Л. 269.

2 Принята 24 декабря 1927 года (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 666. Л. 10-12).

Документ будет опубликован в: Трагедия советской деревни. Т. 1.

3 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 65. Л. 202.

4 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 65. Л. 203, 204.

50

готовки стали принимать характер прямого обмена товаров на хлеб. Сда­ваемый хлеб почти полностью оплачивался товарами. Такая практика гро­зила быстрым истощением скудных товарных фондов. Дефицит требовал бережного обращения с ними. Буквально через неделю, 14 января 1928 года, Политбюро положило этому конец. В циркулярной телеграмме оно указало, что платить за зерно нужно деньгами, товары же выдавать только на часть денег, полученных крестьянами за сдачу зерна!.

В той же телеграмме Политбюро требовало продавать промтовары в первую очередь тем, кто сдавал хлеб в данный момент. Таким образом, бедняки и маломощное середнячество, ранее сдавшие хлеб государству, оставались с бесполезными квитанциями на руках. Так Политбюро ухудши­ло положение сельской бедноты, которая за свою поддержку власти рассчи­тывала на государственный патернализм. «Советская власть боится кула­ков» — беднота вынесла свой вердикт. Недовольство маломощных рождало комбедовские настроения в деревне и готовность поддержать репрессии.

Товарный дефицит являлся не единственной причиной провала эконо­мической программы Политбюро. Бюрократическая волокита при разра­ботке планов снабжения деревни, многозвенность и неповоротливость ко­оперативной торговли, плохая работа транспорта не позволили быстро перебросить товары. Перевозка больших партий грузов сопровождалась неразберихой и огромными потерями. Бумаги свидетельствовали о том, что товар давно отправлен, но на места он прибывал с большим опозданием. Об этом, в частности, рассказывают сводки ОГПУ. В январе 1928 года, в разгар кампании по переброске товаров в деревню, они пестрели жалобами на отсутствие товаров для крестьян, сдавших продукцию государству. По словам сводок, «недостаток промтоваров принял в деревне характер самого больного вопроса»2.

Переброска товаров в деревню тормозилась также финансовой слабос­тью кооперации, которая часто не имела денег, чтобы выкупить прибыв­шие товары. Крестьяне-пайщики, сытые зряшными посулами, неохотно давали кооперации авансы. Вот только один из случаев. На собрании пайщиков Вознесенского кооператива объявили, что Мелитопольский рай-потребсоюз получил 40 вагонов мануфактуры, но, чтобы их взять, нужно внести аванс 1000 руб. наличными или зерном. Таких денег у кооператива не было. Крестьяне же отказались авансировать деньги, не видя товаров. Один из выступавших середняков заявил:

«Довольно нас дурить. Десять лет дурите. Вы привезите нам мануфакту­ру, и мы пойдем и посмотрим и тогда будем покупать, а не выдуривайте какие-то авансы. А то, продай хлеб, внеси аванс, а тогда получится, что рубль пшеничка, а 300 рублей бричка. Все равно пшеничку не выдурите»^.

Товары оставались лежать на станции или уплывали к частнику за взятки. К слову сказать, увеличение паевых взносов кооперации, являлось

1 Протокол заседания  Политбюро от  19 января   1928 года. Документ будет

опубликован в: Трагедия советской деревни. Т. 1.

2 Вот лишь одна из выдержек: «Основная масса промтоваров, намеченная по

разверстке на январь месяц, до потребителя еще не дошла. Срединная система

кооперации, райсоюзы, до сего времени получили незначительное количество про­

мтоваров, но и имеющиеся промтовары недостаточно быстро передаются низовой

сети кооперации (сельпо) по причине негибкости кооперативного аппарата и неуре­

гулированности условий расчета райсоюзов и селькооперации» (ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6.

Д. 85. Л. 1-13; Д. 567. Л. 49).

3 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 85. Л. 7.

51

одной из мер, предусмотренных экономической программой Политбюро (директива «О хлебозаготовках»). Эта была попытка финансово укрепить кооперативы за счет пайщиков.

Провал кампании по переброске товаров в деревню имел и другие причины. Политбюро упустило время. Значительная часть хлеба уже ушла к частнику. Представителям власти крестьянин объяснял это просто: «Не знал, что на рынок везти запрещено». Да и, как признался Микоян на июльском пленуме 1928 года, расчеты Политбюро о запасах хлеба в деревне оказались завышенными. Кроме того, основными держателями хлеба к концу заготовительной кампании оставались зажиточное крестьянство и крепкое середнячество, а их не интересовал дешевый ширпотреб, который государство направляло в деревню. Они хотели покупать строительные материалы, машины и потребительские товары высокого качества, но оте­чественная промышленность их практически не производила. Поэтому по­ступление товаров слабо изменило позицию зажиточных крестьян, основ­ных держателей зерна.

Еще одной причиной неудач экономической кампании стало обесце­нивание денег — неизбежное следствие товарного голода и обильных эмиссий. Крестьяне не отказывались бы покупать товары за деньги, но не в обмен на хлеб. Истинная ценность денег и хлеба была им хорошо известна: «Есть хлеб — есть и деньги», «Я хлеб продам, а что я буду делать с деньгами, когда на них ничего нельзя купить. Пусть лучше хлеб лежит»1. Политбюро в начале 1928 года предприняло попытку облегчить крестьянскую денежную кубышку и тем самым заставить продавать зерно. Программа экономических мер — директива «О хлебозаготовках» — тре­бовала от Наркомфина взыскать все задолженности с крестьянства. Про­шли массовые кампании по сбору недоимок, распространению государст­венных займов, кампания по самообложению2. Конечно, добровольно отдавать деньги никто не хотел. «Если силой — берите корову, если добровольно — идите к черту!» — встречал крестьянин сборщиков3. Кам­пания по изыманию денег из деревни хотя и пополнила госбюджет, но слабо подтолкнула ход хлебозаготовок. Основные держатели денег и хлеба, зажиточные и середнячество, как правило, недоимок не имели. Бедняки и маломощные середняки, кто имели задолженности по выплате налогов и сборов, не имели ни денег, ни хлеба.

Экономические меры в битве за хлеб не давали быстрого результата. Возможно, что их эффект сказался бы позже, но Политбюро не хотело ждать. Нетерпение, нежелание ждать, ощущение проигрыша и упущенных возможностей, в конечном итоге, стали главной причиной провала эконо­мической программы Политбюро. С конца декабря 1927 года, почти одно­временно с экономическими мерами, начались репрессии. Они прокати­лись по стране двумя волнами. Их первыми жертвами стали частные тор­говцы, заготовители и скупщики, а затем, с конца января 1928 года, и крестьяне, державшие хлеб.

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 85. Л. 16.

2 Последнее предполагало, что крестьяне добровольно облагали себя довольно

большим налогом (20—50% сельхозналога), который якобы должен был пойти на

социально-культурное благоустройство деревни.

3 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 85. Л. 216.

52

Начало массовых репрессий против частника

Массовые репрессии явились результатом стремления власти быстро получить хлеб и безуспешных попыток выиграть соревнование с частником экономическими средствами. Частная деятельность по заготовке, транспор­тировке, продаже хлеба, да и других товаров, составляла огромный и слож­ный механизм, который работал вне контроля Политбюро по законам рынка. Главным козырем частника были высокие заготовительные цены. Он уводил товар «из-под носа» государственных органов. По словам замес­тителя председателя ОГПУ Ягоды, в октябре 1927 года на кожевенном рынке частник давал цену, которая превышала государственную на 50— 100%, на шерстяном рынке — на 200%. Таким же было положение на мясном и зерновом рынке!.

Но частник «бил» государство не только ценами. Быстрота и оборотли­вость представляли важные преимущества частника на фоне бюрократии и неразберихи в действиях государственных органов. Руководство страны хотело получить хлеб, а вместе с тем крестьяне часами, порой сутками, простаивали у ссыпных пунктов, чтобы сдать его государству, бюрократы могли гонять крестьян с одного ссыпного пункта на другой, из района в район. Частник же действовал без волокиты: через агентуру скупал зерно по деревням и рынкам, перемалывал в муку (частные заготовители часто были совладельцами мельниц) и отправлял торговцам. Те продавали на рынке по высокой цене, а деньги вновь пускали в оборот на заготовитель­ный рынок. Скупку хлеба вели и зажиточные крестьяне. Кроме того, огромное количество «простых» граждан — неистребимых мешочников — также небольшими партиями скупали хлеб, перевозили его сами или от­правляли ящиками по почте под видом вещей.

Государство пыталось ограничивать частника экономическими мерами: регулировало перевозки частных грузов, повышало тарифы, налоги, запре­тило повышать установленные для заготовок цены (конвенционные). Одна­ко контролировать всю эту безбрежную крупную и мелкую деятельность и успешно соперничать с ней неповоротливой бюрократической государст­венно-кооперативной машине было трудно. Конкуренция разворачивалась явно не в пользу государства, хлеб уходил в закрома частника.

Частник активно действовал и на потребительском рынке. Существова­ли легальные пути. получения товара: собственное производство, мелкооп­товая закупка товаров у госпромышленности, скупка продукции кустарей и прочее. Кроме того, частный торговец находил множество нелегальных путей выкачивать товар из государственной и кооперативной торговли: за взятки получал товар из-под прилавка, использовал через подставных лиц паевые кооперативные книжки (настоящие и липовые), скупал товары у членов кооперативов. В очередях у магазинов всегда толкались агенты частных торговцев из нанятых безработных. Частник также скупал у крес­тьян талоны о сдаче хлеба, которые давали право на покупку промтоваров. Да разве можно перечислить все способы добывания товаров!

На рынке частник продавал свой товар втридорога. Полученные барыши вновь пускались в оборот. Правительство пыталось сбить доходы частника и остановить разбазаривание скудного и столь необходимого для обеспече­ния заготовок товарного фонда. Сокращалось снабжение частных произво-

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 567. Л. 1—4.

53

дителей и торговцев сырьем и продукцией промышленности. Было запре­щено «взвинчивать» цены, превышать так называемые лимитные цены, установленные государством для продажи промышленных товаров'. Но закон не останавливал в ситуации товарного голода — идеальной для получения барышей. В результате частник отвлекал у государства денеж­ные, сырьевые, товарные ресурсы, наживался на просчетах и слабости государственно-кооперативных органов. Он обеспечивал потребителя, а не нужды индустриализации. Чем успешнее действовал частник, тем сильнее становилось желание расправиться с ним силой. Экономическое бессилие рождало насилие.

Массовые репрессии против частника, проводившиеся в 1927/28 году, не были только детищем Политбюро, а явились результатом санкций «сверху» и стихийных действий местных властей.

В октябре 1927 года ОГПУ обратилось в Совнарком с предложением «об оказании репрессивного воздействия на частников, срывающих заготовку продуктов и снабжение населения по нормальным ценам». При этом ОГПУ информировало, что на мануфактурном рынке из-за остроты положения «административные мероприятия» уже начали проводиться2. В то же самое время, как свидетельствуют сводки ОГПУ, пессимизм и пораженческие настроения все более охватывали местное руководство, которое отчаива­лось получить хлеб у крестьян в добровольном порядке. Исчерпав просьбы и уговоры, местные власти стихийно переходили сначала к мерам общест­венного воздействия. По мере ухудшения хода заготовок и усиления нажи­ма Политбюро выполнить план во что бы то ни стало, у местного руковод­ства зрела готовность перейти к репрессиям. Стихийно начинались обыски и изъятия хлеба. Появлялись заградительные отряды, которые задерживали крестьян, когда те, недовольные государственными ценами, пытались увез­ти хлеб с ссыпных пунктов назад домой. В адрес Политбюро, ОГПУ, Совнаркома, Наркомторга от местных руководителей пошли просьбы раз­решить «административное воздействие на кулаков, хотя бы в виде арестов наиболее крупных держателей хлеба»з. Комбедовский нажим бедняков уси­ливал эти настроения. Почва для репрессий в районах, таким образом, была подготовлена к моменту, когда ОГПУ с санкции Политбюро провело массовые аресты и конфискации.

Массовые репрессии начались в конце декабря 1927 года кампанией арестов частных скупщиков, заготовителей и торговцев вначале на хлебо­фуражном, а затем мясном, коже-заготовительном и мануфактурном рынке**. Кампания была подготовлена: местные органы ОГПУ по заданию Экономического управления ОГПУ провели агентурную разработку и сбор

1 Еще в 1926 году была принята известная 107 статья УК, которая предусматривала

тюремное заключение и конфискацию имущества за действия, ведущие к повышению

цен. До времени эта статья активно не использовалась, с началом же массовых

репрессий против частника она быстро пошла в оборот.

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 567. Л. 1-9.

ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 567. Л. 54.

4 Наиболее ранние из найденных сведений о проведении массовых репрессий

пришли из Курской губернии (конец декабря 1927 года). Однако в подавляющем

большинстве регионов репрессии проводились в течение января 1928 года. Таким

образом, от принятия Политбюро экономической программы борьбы за хлеб (дирек­

тива «О хлебозаготовках») репрессии были отделены всего несколькими неделями

(ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 567. Л. 20-563).

54

сведений, составили списки лиц для ареста. Крупные предприниматели попадали в руки Особого совещания коллегии ОГПУ, мелкие — в руки прокуратуры. Дознание длилось всего несколько дней. Меры наказания были относительно мягкими по «сталинским меркам» 30-х годов — лише­ние свободы от месяца до 5 лет, конфискация имущества, запрет вести торговлю в течение пяти лет.

Частник пробовал маневрировать. Пользуясь тем, что репрессии в губер­ниях проводились не одновременно, а последовательно, перебрасывал хлеб в районы, где не было репрессий в данный момент; оставлял купленный хлеб на хранение у крестьян с обязательством возвращения по первому требованию; направлял капиталы на рынки других культур. Но, несмотря на маневры, частник понес большие потери. Склады продуктов, деньги, золото оказались в руках ОГПУ и Наркомфина. По сообщениям ОГПУ, к концу апреля 1928 года было арестовано 4930 человек (торговцы, заготови­тели и кулаки, скупавшие хлеб) на хлебном и 2964 человека на кожевенном рынке'. Донесения сообщали, что «нервное настроение» среди частников и споры о том, продолжать ли торговать, сменились решением закрывать торговлю. Частник стал уходить с рынка.

Вторая волна массовых репрессий, на этот раз против кулаков и серед­нячества, державших хлеб, началась во второй половине января. Ее жертва­ми стали также крестьяне, которые после арестов частных заготовителей и торговцев начали скупать хлеб. Санкцией на проведение массовых репрес­сий стала телеграмма Политбюро от 14 января 1928 года. Она легализовала и подтолкнула стихийно начавшиеся на местах репрессии против крестьян:

«Доказано, что две трети наших ошибок по хлебозаготовкам надо отнести за счет недочетов руководства. Именно поэтому решили мы нажать зверски на наши парторганизации и послать им жесткие директивы о мерах подня­тия хлебозаготовок. Второе, немалую роль сыграло то обстоятельство, что частник и кулак использовали благодушие и медлительность наших организа­ций, прорвали фронт на хлебном рынке, подняли цены и создали у крестьян выжидательное настроение, что еще больше парализовало хлебозаготовки. Многие из коммунистов думают, что нельзя трогать скупщика и кулака, так как это может отпугнуть от нас середняка. Это самая гнилая мысль из всех гнилых мыслей, имеющихся в головах некоторых коммунистов. Дело обстоит как раз наоборот. Чтобы восстановить нашу политику цен и добиться серьез­ного перелома, надо сейчас же ударить по скупщику и кулаку, надо арестовы­вать спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен»2.

В хлебозаготовительные районы поехали уполномоченные ЦК прини­мать меры для ускорения заготовок. На Украине «работал» Каганович, на Северном Кавказе — Микоян. Урал и Сибирь особо выделялись как пос­ледний резерв хлебозаготовок. В оставшиеся до распутицы месяцы здесь следовало провести «отчаяный нажим» на крестьян, державших хлеб. На Урал был послан Молотов, в Сибирь поехал сам Сталин. Насильственные

1 Из них осуждено Особым совещанием коллегии ОГПУ 3497 и предано суду

3579 чел. (ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 567. Л. 466).

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 669. Л. 20—26. Документ будет опубликован в:

Трагедия советской деревни. Т. 1.

55

изъятия зерна и аресты крестьян стали широко известны как «урало-сибир­ский метод».

Социальная ситуация в деревне обострилась. Бедняки поддерживали экспроприации, получая за содействие хлеб от государства и наживаясь на грабеже. Кулак мстил тем, кто участвовал в конфискациях. Спецсводки ОГПУ свидетельствуют о взлете антисоветских настроений в деревне, рас­пространении листовок и волнениях. Однако аресты и конфискации сдела­ли свое дело — хлеб пришлось сдавать.

Какие последствия для потребительского рынка имела «битва за хлеб», которая велась в 1927/28 году? — Хлебный рынок стал первым разрушен­ным рынком, а первые карточки — хлебными.

В результате репрессий и конфискаций по меньшей мере на треть сокра­тился один из важнейших источников снабжения населения — частная патентованная торговля. Одни боялись торговать, другие уже не имели товара. По словам Микояна: «Отвернули голову частнику. Частник с рынка свертывается и уходит в подполье, в фиктивные кооперативы, а государст­венные органы не готовы его заменить». Кто-то на июльском пленуме вторил ему: «Написано «Чайная купца такого-то», а остального нет. Ничего больше нет. Лавочек больше нет никаких»!.

Конфискации и репрессии сократили и ресурсы крестьян, что подрыва­ло их самообеспечение и крестьянскую торговлю. Начался процесс превра­щения миллионов производителей, которые исконно обеспечивали себя сами и кормили город, в потребителей государственных запасов. Пошла миграция сельского населения в город за продуктами. В результате склады­валась ситуация, когда фактическая выпечка хлеба в городах росла и пре­вышала нормальную потребность постоянного городского населения, но хлеба не хватало. Грустным пророчеством прозвучали на июльском пленуме 1928 года слова Микояна:

«Внутри крестьянства хлебный оборот громаден по своим размерам. Гро­маден. Больше, чем наши заготовки. Закрывать местный хлебный оборот значит брать на себя громадные обязательства по снабжению нового распы­ленного круга потребителей, что совершенно невыполнимо и что никакого смысла не имеет>Л.

Но именно это и произошло: развал крестьянского самоснабжения и внутреннего товарооборота начался. Рушились основы, на которых покои­лось относительное благополучие нэпа.

В борьбе с частником и рынком руководство страны зашло дальше, чем планировало. Как признался на июльском пленуме Микоян, Политбюро перед началом заготовок 1927/28 года рассчитывало на частную торговлю в снабжении населения, предполагало сохранить местный товарооборот и частника. Он должен был обеспечивать пятую часть снабжения хлебом, до трети снабжения мясом. На деле же — сетовал Микоян — слишком сильно нажали на частника. Например, доля частника в мясной торговле снизи­лась до 3% вместо ожидаемых 20—30%з.

1 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 375. Л. 11, 22, 46. Появилось даже специальное

слово — «пустыни» — для обозначения районов, из которых частный торговец ушел,

а государственно-кооперативная торговля отсутствовала (См.: Сагг Е.Н., Davies R.W.

Foundations of a Planned Economy. P. 672).

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 2. Д. 375. Л. 11.

3 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 375. Л. 11, 22.

56

Миллионы людей теряли привычные источники снабжения и станови­лись потенциальными покупателями в государственно-кооперативной тор­говле. Однако ее состояние желало много лучшего. Особенно тяжелым было положение с хлебом. План хлебозаготовок выполнен не был. Государ­ственные заготовители уговорами и силой собрали 11 млн. тонн зерна, что было меньше, чем в прошлом, 1926/27 году. Тогда массовые репрессии не применялись, но заготовили больше — 11,6 млн. тонн!. Заготовленного хлеба не хватило даже для снабжения «плановых потребителей», находив­шихся на обеспечении государства (армия, жители индустриальных горо­дов, беднота, сдатчики технических культур). Так, в 1927/28 году только на снабжение промышленных центров планировалось израсходовать на 120 млн. пудов (более 7 млн. тонн) больше, чем в прошлом году. Фактически потребность в хлебе была и того выше, так как численность рабочих росла быстрее, чем планировалось. На апрельском пленуме 1928 года Микоян признался, что у государства был большой перерасход хлеба2. Политбюро не только не смогло в тот год экспортировать хлеб — вывоз его сократился на 110 млн. пудов, но, не дотянув до нового урожая, импортировало к 1 июля 1928 года 15 млн. пудов пшеницыЗ.

Одной из целей Политбюро в борьбе за хлеб было улучшение городского снабжения, однако именно оно в первую очередь и пострадало в результате начавшегося развала внутреннего рынка. Даже в Москве государственно-кооперативная торговля работала с перебоями, обеспечивая не более трети потребности в продуктах^. Сводки ОГПУ свидетельствуют, что продоволь­ственные трудности питали «политически нездоровые настроения»5. Это подтверждали и многочисленные делегации от предприятий, которые при­езжали в столицу. Требования рабочих улучшить снабжение становились все более настойчивыми. По признанию Микояна, плохо снабжались и поставщики технических культур, и сельская беднота. «Хвосты» за хлебом, хлебные карточки или их различные суррогаты к лету 1928 года существо­вали в различных концах страны^.

Карточки распространялись по стране стихийно в результате инициати­вы «снизу». Местное партийное, советское руководство и торгующие орга­низации под давлением социального недовольства и угрозы срыва произ-

1 Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 273; The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 290. Оба года считаются хорошими, урожайными, объемы заготовок, несмотря на различие применяемых в них методов, не сильно отличались друг от друга. 11 млн. тонн — может быть, это и был тот объективный предел возможностей, который мог быть достигнут и без нажима и который никакие репрессии не могли изменить?

- В своем докладе на пленуме Микоян привел данные о расходе хлеба за 8 месяцев 1927/28 года: по военному ведомству они выросли на 3 млн. пудов; снабжение промышленных центров — на 60 млн.; Средняя Азия и Закавказье, районы произ­водства технических культур, получили 44 млн.; семенная ссуда составила 15—20 млн. пудов. В итоге по самым приблизительным подсчетам, без полного учета снабже­ния армии и промышленных центров, зерновые расходы за 8 месяцев составляли не менее 127 млн. пудов, то есть около 8 млн. тонн. А ведь хозяйственный год еще не кончился, нужны были и резервы, и экспорт (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 354. Л. 5).

3 РГАЭ. Ф. 5240. On. 18. Д. 186. Л. 81.

4 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 116. Л. 173-179.

5 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 567. Л. 46, 56, 161.

6 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 375. Л. 1-22.

57

водства принимали решение о их введении!. Политбюро пока не участвова­ло в создании карточной системы. Карточки выдавались только горожанам с целью гарантировать их потребление в условиях наплыва иногородних жителей.

И еще об одном результате заготовительной кампании 1927/28 года. Сократилась не только торговля. В ответ на репрессии крестьяне стали сокращать производство. Это предопределило товарные трудности и неуда­чи заготовок следующего года. Так, по данным ЦСУ, к осени 1928 года посевная площадь в стране уменьшилась на 6,4%2. Крестьяне не видели смысла наращивать производство, ожидая новых репрессий:

«Несколько лет прошло тихо, а теперь опять начинают с нас кожу драть, пока совсем не снимут, как это было во время продразверстки. Вероятно, придется и от земли отказываться или сеять хлеб столько, сколько хватает для прожития»^.

Их худшие опасения оправдались.

1 Механизм появления карточек на микроуровне хорошо виден на примере

Акмолинского уезда. По сообщению председателя губернской контрольной комис­

сии, заготовка хлеба в уезде производилась методами продразверстки: ходили по

дворам, отбирали, почти не оставляя на еду или оставляя на один месяц, и,

одновременно, обещали снабжать население хлебом от государства. В результате

крестьянские запасы были истощены, внутренний товарооборот разрушен. «Потяну­

лись из деревень, аулов в города за хлебом». Хлеб, который был заготовлен местными

государственно-кооперативными органами и предназначался для внутриуездного

снабжения, был израсходован за один месяц. От государства ничего не поступило.

Началась паника, население вышло на улицы и устроило демонстрацию к зданию

исполнительного комитета, требуя хлеба. Испуганный председатель исполкома вы­

звал милицию, которая разогнала демонстрацию и арестовала несколько человек.

Острота положения, однако, требовала принятия мер. В городе была создана продо­

вольственная комиссия и введены карточки на хлеб, чтобы гарантировать снабжение

городского населения. В апреле 1928 года в городе «на пайке состояло» 17 тыс. человек

(РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 116. Л. 118).

2 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 85. Л. 345.

3 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 6. Д. 85. Л. 227.

58

ГЛАВА 3

1928/29: НАСТУПЛЕНИЕ

НА РЫНОК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Старые проблемы в новом году

Урок 1927/28 года был ясен. Необходимо было соизмерять темпы инду­стриализации с реальными возможностями страны. Государство не справ­лялось со снабжением населения. Новый удар по крестьянскому хозяйству и рынку грозил дальнейшим ухудшением продовольственной ситуации. Для нормализации положения необходимо было остановить развал внутреннего рынка: снизить заготовки, прекратить репрессии против частника. Следова­ло контролировать и рост «плановых потребителей», вместо того чтобы подгонять его или пускать на самотек. В конечном итоге это означало признание намеченных темпов индустриализации невыполнимыми, пере­ход к умеренным, более реалистичным планам.

Казалось, что решения июльского пленума 1928 года, который четыре дня обсуждал политику заготовок и общее хозяйственное положение в стране, шли именно в этом направлении. В них говорилось о повышении государственных закупочных цен на зерно, о недопущении насилия и репрессий в новой кампании, о необходимости оживления местного рынка и частной торговли. Хлебные карточки, по мнению Микояна, который делал доклад на пленуме, должны были быть отменены:

«Практика показала, что карточки не экономят хлеб, а наоборот, при наличии карточек каждый считает революционным долгом использовать пол­ную норму. Надо будет решительным образом отказаться от этой системы. Там, где она введена, ее надо устранить»!.

Комиссия Оргбюро ЦК, созданная специально для подготовки новой заготовительной кампании, в качестве мер для «оздоровления рынка» пред­ложила дополнительное производство товаров для крестьянства, увеличе­ние планов снабжения деревни. Комиссия считала целесообразным «завоз сверх импортного плана до 30 млн. рублей товаров из-за границы для производственного и личного снабжения деревни» (!)2.

Но при этом никто не говорил о снижении темпов индустриализации. Напротив, отправной вариант пятилетнего плана, который был практичес­ки невыполним, был заменен еще более фантастичным оптимальным вари­антом. В ноябре 1928 года в своем выступлении на пленуме ЦК Сталин поставил задачу догнать и перегнать в промышленном развитии передовые капиталистические страны. Пленум одобрил увеличение на 25% капиталов­ложений в промышленность в 1928/29 году. Львиная доля шла на развитие тяжелой индустрии. В результате сценарий хлебозаготовок прошлого года повторилсяЗ.

1 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 375.

2 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 12. Л. 76.

3 Подробно об организации и проведении хлебозаготовительной кампании 1928/29

года см.: Трагедия советской деревни. Т. 1; Davies R.W. The Socialist Offensive: The

Collectivisation of Soviet Agriculture, 1929—1930. Harvard Un. Press. Cambridge, Mass.

London, 1980. P. 56-108.

59

Из-за распутицы заготовки начались с опозданием. Государственные заготовительные цены были повышены незначительно: на рожь от 15 до 30%, на пшеницу от 8 до 16%, частник же платил в 1,5—2 раза больше!. Нуждавшиеся в деньгах бедняки и маломощное середнячество сдали зерно сразу, и с ноября 1928 года ход хлебозаготовок резко упал. Крепкое серед­нячество и зажиточные, основные держатели товарного хлеба, недовольные условиями заготовок, продавали хлеб частнику или придерживали его, выплачивая налоги за счет сдачи государству технических культур и мяса. Крестьянская логика была проста:

«Хлеб своего места не пролежит». «Кто же враг своему хозяйству — продавать хлеб по 1 рублю, если же весной возьмет 4—5 рублей»!.

Появились и новые трудности. По сравнению с прошлым годом измени­лась география заготовок. Из-за неблагоприятных климатических условий и снижения урожаев в «близких» производящих регионах (Украина, Север­ный Кавказ, Крым) основная масса хлеба оказалась сосредоточена в отда­ленных районах с редкой транспортной, складской и мельничной сетью (Сибирь, Казахстан, Урал).

Хлебозаготовки шли на уровне прошлого года, а индустриальный бум нарастал. Численность рабочих, как и других «плановых потребителей», быстро увеличивалась. По сообщению Центросоюза, к осени 1928 года запасы хлеба в рабочих кооперативах важнейших промышленных районов были использованы практически полностью. В ряде мест выпечка ржаного хлеба была приостановлена. Многие рабочие кооперативы оказались перед угрозой закрытияЗ. Из-за нехватки зерна государство прекратило продавать муку населению. Домашняя выпечка, а во многих районах это был единст­венный источник обеспечения хлебом, сократилась.

Современному читателю этот хлебный ажиотаж может показаться стран­ным, но в рационе русских хлеб всегда занимал особое место, в периоды же продовольственных трудностей он являлся основной, а иногда и единст­венной пищей. По признанию рабочих, они за завтраком съедали по пол­кило, а то и по целому килограмму хлебав Хлебный ажиотаж питали не только трудности хлебозаготовок, но и слухи о голоде и скорой войне. Люди, наученные горьким опытом войн и кризисов, заготавливали хлеб впрок — сушили сухари. Крестьяне, кроме того, из-за отсутствия фуража и его дороговизны у частника пытались запасти хлеб на корм скоту.

К зиме 1928/29 года ситуация в городах далее обострилась. Прошлогод­ний объем заготовок выполнялся за счет кормовых культур (ячмень, куку­руза, крупяные, бобовые), в то время как по продовольственным (рожь и пшеница) государство явно недобирало по сравнению с прошлым годом. Страна встречала новый год длинными очередями за хлебом, разгромами хлебных будок, драками и давкой в очередях. По словам сводок ОГПУ, «хлеб получали с боя». Рабочие бросали работу и уходили в очереди, трудовая дисциплина падала, недовольство росло. ОГПУ сохранило для нас наиболее резкие высказывания, подслушанные его агентами:

«Жизнь дорожает. Нужда растет. Нет охоты работать, все равно толку от работы мало».

1 Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. С. 273.

2 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 1910. Л. 19.

3 РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 116. Л. 27.

4 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 7. Д. 599. Л. 238.

60