5 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

номические материалы ОГПУ1. В отличие от ЦУНХУ, ОГПУ констатирова­ло по основным промышленным районам ухудшение и хлебного снабже­ния.

Таблица 7 (прилож.) представляет данные о питании фабрично-завод­ских рабочих СССР за 1932—35 годы в сравнении с 1926 годом. Следует обратить внимание, что здесь учтено не только государственное снабжение (общественное питание, пайки, государственная коммерческая торговля), но и продукты, которые рабочие покупали на рынке. Это было то, что усилиями всей семьи, используя все источники снабжения, имели рабочие семьи.

Данные свидетельствуют о количественном уменьшении и о качествен­ных изменениях в питании рабочих. Дорогой и более калорийный белый пшеничный хлеб заменялся дешевым и грубым черным. Резко сократилось потребление мясо-молочных продуктов и жиров. Вместо 150 гр мяса вдень, как в 1926 году, рабочий в среднем ел 70 гр в 1932-м и 40 гр в 1933 году. Практически исчезли из рациона сливочное масло, яйца, молоко. Пример­но на уровне 1926 года оставалось только потребление хлеба, картофеля, крупы, рыбы. В целом, рацион становился более растительным, хотя по­требление растительных продуктов и не увеличивалось. В 1934—35 годах питание рабочих улучшилось, но все же ко времени отмены карточной системы восстановить уровень потребления мясо-молочных продуктов, су­ществовавший в конце 20-х годов, так и не удалось. Несмотря на скудость питания в период карточной системы, на покупку продуктов уходила льви­ная доля расходов в бюджете рабочей семьи (60%).

Что же в этом скудном рационе индустриального рабочего обеспечива­лось государственным пайковым снабжением? Обратимся к таблице 8 (прилож.), которая показывает средний ежедневный рацион рабочих без питания в заводских столовых2 и покупок продуктов на крестьянском рынке. Данные таблицы подтверждают выводы, сделанные ранее. Иерархия снабжения существовала. Питание рабочих Москвы и Ленинграда, отно­сившихся к привилегированным спискам снабжения, было лучше среднего уровня питания промышленных рабочих, существовавшего в стране. Инду­стриальные рабочие столиц ели белого пшеничного хлеба, мяса, рыбы, сахара больше, чем рабочие областных городов или текстильщики Иваново, относившиеся, по сравнению с Москвой и Ленинградом, к более низким спискам снабжения.

Подтверждается, однако, и другой вывод. Государственное снабжение создавало стратификацию в бедности. Все рабочие, включая и индустриаль­ный авангард, влачили полуголодное существование. Никто, даже семьи столичных индустриальных рабочих, практически не получали из государ­ственных фондов жиров, молочных продуктов, яиц, фруктов, чая. Снабже­ние мясом можно считать чисто символическим: член рабочей семьи в Московской или Ивановской области ел в среднем в день не более 10 гр. По сравнению с ними столичные рабочие получали больше — 35—40 гр в день, но этого было недостаточно для тех, кто занимался тяжелым физи­ческим трудом.  По данным бюджетов (табл.  8),  паек индустриального

1 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 10. Д. 116. Л. 66-69, 166-174.

2 Заводские столовые в годы карточной системы главным образом обеспечивались

продуктами из заводских подсобных хозяйств. Из государственных фондов туда

поступали в основном хлеб, крупа, чай.

123

рабочего Москвы, один из лучших в стране, обеспечивал в 1933 году на члена семьи полкило хлеба, 30 гр крупы, 350 гр картофеля и овощей, 30—40 гр мяса и рыбы, 40 гр сладостей и сахара в день, стакан молока в неделю.

Получая даже столь скудный паек, индустриальные рабочие имели ре­альные преимущества перед рабочими мелких предприятий, служащими, студентами, которые снабжались из государственных фондов в основном хлебом да по случаю получали немного крупы и сахара. Преимущества индустриальных рабочих выглядят еще более очевидными, если сравнивать с положением крестьян, которые практически не обеспечивались государ­ственным снабжением и в условиях роста государственных заготовок сель­скохозяйственной продукции были обречены на голод. Однако даже для индустриального авангарда, не говоря уже об остальных группах населения, государственного снабжения было недостаточно и рынок был жизненно необходим.

Централизованное распределение непродовольственных товаров повто­ряло иерархию продовольственного снабжения, с той лишь разницей, что здесь товарные ресурсы государства были еще более худосочными. Бюдже­ты фабрично-заводских рабочих СССР за 1932—33 годы являются свиде­тельством нищеты советского пролетариата!. В среднем в год на одного члена рабочей семьи покупалось (включая государственную торговлю и рынок) около 9 м ткани, в основном ситец. Реально это могло материали­зоваться в два летних платья или две-три рубахи в год. Шерстяные ткани практически отсутствовали — 40 см в год на человека. В соответствии с бюджетами, на одного члена рабочей семьи приходилось в год менее пары кожаной обуви (0,9), одна галоша (0,5 пары), а также кусок мыла (200 гр) и немногим более литра керосина в месяц2. Кроме того, рабочий в месяц приобретал около 12 кг угля для отопления жилья и немного дров (0,03 куб. м). Мебель, хозяйственные вещи практически не покупались. Расходы на них составляли около одного рубля на человека в месяц, столько же, сколько тратилось на покупку мыла. В целом на непродоволь­ственные товары в 1932—33 годах уходило всего лишь 10% расходов в бюджете рабочей семьи.

Сколь ни ничтожны эти данные, но не все из перечисленного обеспечи­валось государственным снабжением. На рынке покупалось 40—45% дров, 20% кожаной обуви, 10—15% швейных изделий, мыла, 7% угля. Только керосин и ситец поступали почти исключительно от государства.

Централизованное распределение непродовольственных товаров также подчинялось индустриальным приоритетам. В наилучшем положении нахо­дились московские рабочие. Но в чем реально состояли их преимущества? В 1932—33 годах московский пролетарий, по сравнению со средним про­мышленным рабочим в СССР, получал из государственных фондов на каждого члена своей семьи в год на 2 м ситца больше, кусок мыла в месяц весом не в 200, а в 350 гр, керосина на 2,5 л больше. Московский рабочий меньше, чем средний рабочий в стране, покупал товаров на рынке, что

1 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 12, 15, 16, 31, 82, 83.

2 Керосин играл исключительно важную роль в быту, так как являлся топливом

для примусов, на которых готовила пищу вся страна. Без преувеличения можно

сказать, что первые пятилетки шагали в жизнь не только под звуки рабочего молота,

но и шипение примусов.

124

делало для него жизнь дешевле'. В этом немногом реально и состояли преимущества индустриального авангарда в системе государственного снаб­жения непродовольственными товарами.

В условиях столь скудного товарного снабжения люди выглядели бедной, однообразно одетой массой. По словам одного из американских инженеров, в «России требовалось не умение одеваться, а умение во что одеваться». Вот некоторые высказывания сторонних наблюдателей:

«Все похожи друг на друга в однообразных одеждах. Отсутствуют наряд­ные женщины, привычные на Западе. Ты быстро начинаешь различать разницу в одежде полов, но никто не носит ничего, кроме коричневого и черного» (Москва, 1928)2.

«Теперь уже довольно холодно, а в Сталинграде есть тысячи людей, не имеющих даже сапог, не говоря уже о теплом платье. Они одеты в лохмотья, да и те так обтрепаны, как мне еще не случалось видеть ни на одном «тряпичном карнавале», — сообщал в конце 1930 года немецкий рабочий в письме своему другу!.

Эллери Уолтер вспоминает, как в «Национале» за подаренные им 4 носовых платка и кусок мыла ликующая прачка стирала ему рубашки за полцены (1931)4.

«Одежда, которую носили наши русские друзья, была главным образом стран­ной комбинацией пиджаков, жилеток и штанов — так трудно было достать целый костюм. Все, что мы могли предложить им из одежды, охотно принима­лось и высоко ценилось» (Грозный, 1932р.

В 1934 году Энн О.Маккормик писала: «Люди лучше одеты, чем раньше. Но одежда не имеет стиля, мало отличается и сшита из материала такого качества, что не могла бы быть продана в Западной Европе»^.

Плачевны были и жилищные условия. Официально индустриальный авангард имел преимущества при распределении жилья. Но опять же прак­тически реализовать их было трудно — города переживали острый жилищ­ный кризис. Средняя душевая норма по стране составляла менее 4 кв. м на человека, хотя во многих местах было и того хуже. В Донбассе, например, 40% рабочих имели менее 2 кв. м жилой площади на человека?. Население в городах жило скученно, главным образом, в коммуналках — квартирах, где семьи имели отдельные комнаты, но общую кухню и ванну. На ново­стройках — и того хуже, жили в землянках, палатках, бараках, общежитиях по нескольку семей в комнате. Бывало, что люди занимали кровать по­сменно: один пришел с работы, другой ушел на работу. Жили и на произ­водстве в подсобных помещениях, цехах.

Различия, которые создавала для основной массы населения иерархия государственного снабжения и централизованного распределения других благ, были невелики. Это, однако, не облегчает ответа на вопрос, насколь-

1 По данным бюджетов, в среднем по СССР рабочий покупал на рынке около

10—15% швейных изделий и мыла, 20% кожаной обуви, в то время как московский

рабочий соответственно 2—4 и 10%.

2 Ashmead-Bartlett E. The Riddle of Russia. P. 32.

3 РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 120. Д. 33. Л. 35, 36.

4 Walter E. Russia's Decisive Year. P. 24.

5 Burrell G.A. An American Engineer Looks at Russia. P. 126.

6 McCormick A. O'Hare. Russia's Trend — To Main Street? // The New York Times

Magazine. February 18, 1934. P. 20.

' The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 103.

125

ко существенными являлись эти различия для осознания людьми своей принадлежности к разным социальным группам. Для стороннего наблюда­теля из капиталистического общества, более сытого, более резко стратифи­цированного, те преимущества, которые обеспечивала государственная рас­пределительная система индустриальному авангарду, казались смехотвор­ными. По-другому мог оценивать эти преимущества человек, принадлежав­ший к советскому обществу 30-х годов. В его сознании лишний кусок хлеба и мяса, доступ в специальный распределитель (пусть даже его ассортимент мало чем отличался от других), лишний метр жилой площади, дополни­тельный рубль в зарплате могли восприниматься как существенные разли­чия и преимущества. Тем более, если об этом каждый день твердила официальная пропаганда. Обладание лишним куском хлеба и лишней парой штанов в обществе бедняков могло иметь не меньшее значение в сознании людей, чем обладание лишней машиной или домом в обществе состоятельных людей.

Хотя основные жертвы на алтарь индустриализации принесло сельское население, городское также не избежало тяжелых последствий полуголод­ного существования в период карточной системы. В 1933 году практически повсеместно, за исключением Московской, Ленинградской областей, Бело­руссии и Закавказья произошла убыль городского населения СССР, причи­ной которой стало резкое снижение рождаемости!. По масштабам убыли городского населения выделялись Нижняя и Средняя Волга, Северный Кавказ и Черноземный Центр, Крым. Это были регионы, охваченные массовым голодом в деревне, и одновременно территории с преобладанием неиндустриальных городов, попавших в низшие списки снабжения.

Тяжелые условия жизни питали антисоветские настроения в среде го­родского населения, толкали людей на крайние действия. Материалы ОГПУ свидетельствуют о забастовках, эксцессах в очередях, избиениях работников кооперации, самовольном расхищении продуктов и пр. К сожа­лению, невозможно оценить точные масштабы выступлений. Сводных дан­ных о забастовочном движении не удалось найти. Приведу лишь некоторые факты, которые попали в сводки. Крупнейшие в период карточной систе­мы стачки прошли на текстильных предприятиях Тейкова и Вычуги Ива­новской области в апреле 1932-го и феврале 1933 годов2. На Урале в первом квартале 1932 года по причине плохого снабжения прошло 10 забастовок, в апреле — еще 7. Крупнейшей из них стала забастовка на Боткинском заводе. В ней участвовало 580 человек. Плохое снабжение стало причиной забастовок, волынок, демонстраций в Донбассе, Нижегородском крае, Чер­номорском округе и других местахЗ.

Следует, однако, подчеркнуть, что в период карточной системы в горо­дах, несмотря на тяжелейшие условия жизни, недовольство не принимало формы общесоюзных выступлений. Оно чаще оборачивалось текучестью

1 По подсчетам ЦУНХУ, в 1931 году в городах РСФСР родилось 621 тыс. человек, в

1932-м — 713, а в 1933-м — всего лишь 445 тыс. человек. На Украине соответственно —

152, 167 и ПО тыс. человек (РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 107).

2 Подробно об этом см.: Rossman Jeffrey J. The Teikovo Cotton Workers' Strike of

April 1932: Class, Gender and Identity Politics in Stalin's Russia // The Russian Review 56.

January 1997. P. 44-69.

3 РГАЭ. Ф. 8043. On. 11.Д. 56.Л. 51;ЦАФСБ. Ф. 2. On. 10. Д. П6.Л. 69, 172-174.

126

кадров, практически бегством с предприятий, ростом аполитичности, сни­жением производственной активности и пр. Главной стратегией решения жизненных проблем являлась не открытая борьба, а приспособление. Люди изобретали множество способов, чтобы выжить. Предприимчивость и изво­ротливость создавали рынок товаров и услуг, который восполнял огрехи государственной системы снабжения.

Материальное положение элиты

В своей книге «Российский железный век» журналист Уильям Чембер-лин в начале 30-х годов писал:

«Когда я вернулся из Америки в Советский Союз и прочитал своим друзьям список продуктов, которые получают семьи безработных в Милуоки, они воскликнули: «Это больше похоже на нормы ответственных работников, чем на нормы наших обычных рабочих и служащих»^.

Автор других мемуаров подмечает:

«Новая классовая система начинает появляться в России. Ступени новой социальной лестницы расположены очень близко друг к другу, ее высшая пози­ция равна одной из низших в буржуазной системе»?-.

Вот свидетельство другого наблюдателя:

«Вся эта роскошь (имеются в виду товары, продаваемые в 1934 году в лучших советских магазинах. — Е. О.) не считалась бы роскошью где-либо еще. Даже самый большой комфорт, которым наслаждается советская элита, не удовлетворил бы представителя низших слоев среднего класса (the lower-mid­dle-class citizen) в Соединенных Штатах»!.

В то же время Троцкий считал, что сталинская бюрократия жила жиз­нью западноевропейских магнатов. Есть и современные российские иссле­дователи, которые видят в политическом руководстве СССР 30-х годов мультимиллионеров. Каким же в действительности было материальное по­ложение высшей политической элиты? Поскольку высшее руководство страны в огосударствленной экономике являлось наиболее обеспеченным слоем общества, мы можем поставить вопрос и так: как высоко располага­лась планка богатства в СССР?4

По свидетельствам мемуаров, в начале 30-х годов в Кремле жили до­вольно скромно, грубовато-просто, скорее по-солдатски, чем аристократи-чески5. Жизнь высшей политической элиты была далека от жизни бывшей российской аристократии и высшего общества Запада. Это определялось во многом вкусами и культурой самих обитателей Кремля, системой ценнос-

1 Chamberlin William Henry. Russia's Iron Age. Boston. Little, Brown, and Company,

1934. P. 96-97.

2 Thompson D. The New Russia. P. 37.

3 McCormick A. O'Hare. Russia's Trend — To Main Street? P. 2.

4 Говоря о высшем политическом руководстве или элите, автор имеет в виду

партийно-государственных руководителей, получавших в период карточной системы

наилучшее спецснабжение (пайки литеры «А» в закрытых распределителях для

руководящих работников центральных учреждений). О том, какие должности состав­

ляли эту группу, говорилось ранее.

5 Дмитриевский С. Советские портреты. С. 21, 22. Автор считает, что в 20-е годы

жизнь в Кремле была более роскошной и тон в этом задавали бывшие в силе

большевики-аристократы — Троцкий, Зиновьев, Каменев.

127

тей социализма, которой они должны были следовать, но имел значение и уровень экономического развития общества, тип господствовавшей в нем экономики.

Самой большой привилегией элиты в голодные годы первых пятилеток являлась сытая жизнь. Но, строго говоря, в стране был только один чело­век, который не жил «на пайке, по ордерам и талонам» — Сталин. Обиль­ные застолья в Кремле и на даче «хозяина» описаны в мемуарах. Остальное высшее политическое руководство получало паек. Паек был дешевым, почти даровым и достаточно сытным, но все же это был паек.

Вот один из примеров спецпайка. Его получали летом 1932 года жившие в Доме правительства на Болотной площади в Москве. Месячный паек включал 4 кг мяса и 4 кг колбасы; 1,5 кг сливочного и 2 л растительного масла; 6 кг свежей рыбы и 2 кг сельди; по 3 кг сахара и муки (не считая печеного хлеба, которого полагалось 800 гр в день); 3 кг различных круп; 8 банок консервов; 20 яиц; 2 кг сыра; 1 кг кетовой икры; 50 гр чая; 1200 штук папирос; 2 куска мыла; а также 1 литр молока в день1. Сытно, но, если не считать икры, без излишеств. В ассортименте были также конди­терские изделия, овощи и фрукты. Перебоев с продуктами в спецраспреде­лителях, как правило, не было. Нормы могли варьироваться, одни продук­ты заменяться другими, но всегда существовал выбор.

Одеждой и обувью высшее руководство страны обеспечивалось по орде­рам и талонам2. Источники снабжения были ограничены. В зависимости от ранга разрешалось определенное количество заказов на пошив в специаль­ных мастерских. По нормам и по очереди можно было купить вещи в специальных распределителях или получить со склада в Кремле. В послед­нем случае одежда бывала «с чужого плеча», бывшей в употреблении, конфискованной. Те руководители, кто ездил по службе за границу, приво­зили импортные вещи — шелковые чулки, шляпки, духи, белье, платья. Молодые жены кремлевских сановников старались следовать европейской моде по журналам, которые попадали в страну. (К слову сказать, одним из каналов проникновения иностранных журналов в СССР являлось ОГПУ/НКВД. Сотрудники получали их по служебным каналам, но часто использовали в личных целях.) Но в общем-то высшее руководство страны внешне выглядело скромно — пиджачки, мягкие рубашки, косоворотки,

1 Стоимость этого пайка (литера «А») составляла немногим более 147 руб. Паек

для ответственных работников (литера «Б») был скромнее. В конце 1931 года он

включал: 2 кг мяса и 3 кг колбасы, 3 кг рыбы, 2 кг сельди, 0,5 кг кетовой икры,

5 банок консервов, по 1 кг жиров и сыра, по 1,5 кг сахара и сухофруктов, 10 штук

яиц в месяц, а также 1 л молока в день. Ко времени отмены карточной системы нормы

рыбы, жиров, сахара были повышены (РГАЭ.Ф. 8043. Оп. 1.Д.71.Л. 107—108; Оп. 11.

Д. 32. Л. 30; ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 4-5).

2 Летом 1931 года Наркомснаб утвердил следующие нормы снабжения в закрытых

распределителях ответственных работников (литера «Б»): зимнее, демисезонное паль­

то, плащ, костюм, брюки, толстовка, 3 рубашки, 4 пары белья, 24 м ткани, 6 пар

носков, 12 кусков туалетного мыла, 2 пары обуви, 2 пары галош, 2 простыни на

человека в год. Ко времени отмены карточной системы руководящим работникам

(литера «А») полагалось товаров на 300 рублей в квартал, ответственным работникам

(литера «Б») - на 250 рублей (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 32. Л. 30; ГАРФ. Ф. 5446.

Оп. 16а. Д. 343. Л. 5).

128

толстовки, военная форма у мужчин, закрытые платья у женщин. Смокин­ги, фраки, вечерние платья были у тех, кто находился на дипломатической службе!.

Зарплата политического руководства была наивысшей в стране2. Канули в Лету времена, когда партиец на руководящей работе не мог получить больше партмаксимума — средней зарплаты рабочего. Руководству полага­лись и персональные пенсии. Существовали и другие дополнительные ис­точники денежных доходов. Так, для «помощи» руководящим работникам создавались «секретные денежные фонды». Секретными их называла сама власть. Они появились в 20-е годы, но в рассматриваемый период получили широкое распространение. Секретные фонды шли на оплату питания в закрытых столовых, спецбуфетах, покупку квартир, книг, пособий на лече­ние, оплату путевок, строительство закрытых домов отдыха и прА Однако в условиях скудной социалистической торговли и практически бесплатного государственного обеспечения деньги в материальном положении элиты не играли особой роли.

Как и вся страна, высшее партийное и советское руководство пережива­ло, на своем уровне, жилищный кризис. Получить квартиру в Кремле считалось престижным, но свободных мест не было. Обитатели Кремля в борьбе за жилую площадь мало отличались от простых обывателей. С начала 30-х годов новые квартиры в Кремле практически не предоставля­лись. На государственные средства велось специальное жилищное стро-

1 Интересный рассказ, правда, относящийся к более позднему времени, привлек

мое внимание в воспоминаниях Григория Климова. Еще одна черточка в портрете

номенклатуры, ее вкусах, системе ценностей, уровне обеспечения. Григорий Климов

вспоминает, что в конце войны наркоматчиков Москвы можно было безошибочно

узнать по светло-коричневым кожаным пальто. Эти пальто, в качестве спецодежды

для шоферов, вместе с автомашинами присылались американцами по лендлизу.

Машины уходили по назначению на фронт, а кожаные пальто оставались в Москве

(Hoover Institution Archives. Коллекция Б.Николаевского).

2 В октябре 1933 года постановлением ЦИК и СНК были установлены твердые

должностные оклады работникам советских организаций. Так, председатели и секре­

тари ЦИК СССР и союзных республик; СНК СССР и союзных республик, их замы;

председатели краевых, областных исполкомов и горсоветов Москвы, Ленинграда,

Харькова; наркомы СССР и РСФСР и их замы; председатели Верховного суда СССР,

РСФСР, краевых и областных судов; прокуроры СССР, союзных республик, краев,

областей; ректора Института Красной профессуры и ряда других университетов

получали оклад 500 рублей в месяц. Персональные зарплаты доходили до 800 рублей

в месяц.  Средняя зарплата рабочих в это время составляла 125 рублей. Лишь

небольшой слой высокооплачиваемых рабочих имел заработок 300—400 рублей в

месяц. Зарплата учителей начальной и средней школы составляла 100—130, врачей —

150—275 рублей в месяц. Существовали в стране и оклады 40—50 рублей в месяц,

которые получал, например, средний и младший медперсонал (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1.

Д. 90; Оп. 11. Д. 78. Л. 15-20; Д. 26. Л. 2-4; Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 1). О зарплате и

других денежных доходах высшего руководства СССР также см.: Matthews M. Privilege

in the Soviet Union. P. 91 —101.

3 В 1933 году в Наркомате снабжения СССР секретный денежный фонд для

помощи руководящим работникам составлял 600 тыс. рублей в год. Из этих средств

должны были выделяться дотации в столовую в размере 80 руб. в месяц на человека,

книжные абонементы — 50 руб. на человека в квартал, лечебный фонд в размере

400 руб. на человека в год, а также 7 тыс. руб. в месяц — на содержание закрытых

буфетов (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 74. Л. 146).

5-8" 129

ительство в городе!. Строительство элитных домов приравнивалось к удар­ным стройкам страны, к Днепрогэсу или Магнитке. Элитные дома имели обширный штат обслуги, который содержался за государственный счет. Дворники, слесари, электромонтеры, истопники и прочий обслуживающий персонал получали нормы индустриальных рабочих особого списка, охрана домов — нормы красноармейского пайка. Как правило, в доме располагал­ся свой закрытый распределитель и гараж. Квартплата составляла чисто условную сумму, а то и вообще все оплачивалось за счет учреждения, в котором работал сановник. По советским меркам жилищные условия были роскошными — три, четыре, пять комнат на семью. По западным же стандартам до роскошества было далеко.

Мебель и прочая домашняя утварь покупались или вьщавались с матери­ального склада Кремля. Те, кто имел вкус и желание, могли из бывшего дворцового имущества создать роскошную обстановку. Квартира Рудзутака, например, по свидетельствам, напоминала музей. Однако в 30-е годы стиль в Кремле задавал Сталин, квартира которого была скромной, почти спар­танской — «книги, несколько портретов, мебель простая, самая необходи­мая. Единственный комфорт — это диваны, их всегда у него по несколько в каждой комнате, разных форм, а иногда и цветов»2. Скромной была и квартира второго человека в государстве — Молотова. Обстановка боль­шинства кремлевских квартир, как свидетельствуют мемуары, была казен­ная, нежилая, не квартиры, а гостиничные номера. Мебель, утварь — сборные, разнокалиберные, безвкусно подобранные, старое дворцовое впе­ремежку с советским ширпотребом низкого качества. Для большинства руководителей квартира была местом, где ели и спали, все остальное время отдавалось работе, служебному кабинету.

Помимо квартир в городе, высшему руководству полагались государст­венные дачи. В зависимости от ранга в иерархии, это могли быть загород­ные дома или/и виллы на курортах в Крыму и на Кавказе. Дачи также содержались за государственный счет. Те, рангом ниже, у кого не было «своего» дома на курорте, пользовались ведомственными санаториями, до­мами отдыха. Нормы питания в элитных санаториях выгодно отличались от «общегражданских»з.

Личные машины были редкостью в первой половине 30-х годов, руко­водящие работники пользовались государственными машинами, не платя ни за бензин, ни за ремонт. За государственный счет оплачивались и их шоферы. В распоряжение высшей элиты предоставлялись личные салон-

1 Одним из таких элитных домов был Дом правительства, построенный в центре

Москвы, недалеко от Кремля, и известный, благодаря книге Юрия Трифонова как

«Дом на набережной». В наши дни серый фасад этого здания увешан мемориальными

досками с именами партийных и государственных сановников, военных и ученых,

живших в нем в сталинские годы. Этот мрачный «номенклатурный некрополь» —

один из первых рукотворных памятников иерархии советского общества.

2 «Иосиф бесконечно добр...». Дневник М.А.Сванидзе // Источник, 1993. № 1. С. 11.

3 В 1934 году нормы питания в санатории «10-летие Октября», предназначенного

для лечения партактива, в сравнении с нормами «общегражданского» санатория,

составляли в день на одного отдыхающего: сахара соответственно — 125 и 100 гр,

сливочного масла — 125 и 33 гр, мяса — 500 и 165—200 гр (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11.

Д. 85. Л. 112; Д. 116. Л. 126, 127).

130

вагоны для путешествия по железной дороге!. Проезд на транспорте был бесплатным. Обслуживание служебных вагонов проходило за государствен­ный счет. В 1933 году, в разгар массового голода в стране, по словам официального документа, «ежемесячное потребление продуктов служебны­ми вагонами ЦК» составило: 200 кг сливочного масла, 250 кг швейцарского сыра, 500 кг колбасы, 500 кг дичи, 550 кг разного мяса, 300 кг рыбы (кроме того, 350 кг рыбных консервов и 100 кг сельдей), 100 кг кетовой икры, 300 кг сахара, 160 кг шоколада и конфет, 100 ящиков фруктов и 60 тыс. штук экспортных папирос2.

Номенклатура имела и свое закрытое медицинское обслуживание, свой штат врачей, свои больницы. Высшее политическое руководство обслужи­валось Санупром Кремля бесплатно. (Остальное население страны также пользовалось бесплатным медицинским обеспечением, хотя качество его был несравненно хуже.) Путевки в санатории вьщавались за символическую плату. Но заграничные поездки на лечение в связи с валютной проблемой в 30-е годы сокращались.

Светская жизнь в западном понимании слова отсутствовала. Высшая политическая элита не ходила в рестораны и кафе, совнаркомовская столо­вая была ее рестораном. Никаких публичных развлечений, за исключением театров — там существовали правительственные ложи. Сталин, как извест­но, любил кино. Однако просмотр кинофильмов был закрытый, для узкого круга людей. Ни светских приемов, ни балов. Дипломатические приемы и правительственные банкеты по случаю советских праздников и в честь иностранных гостей представляли официальные мероприятия — скорее работа, чем развлечение. Светская жизнь в Кремле ограничивалась вече­ринками и «междусобойчиками», скорее напоминавшими чиновничьи ве­черинки дореволюционного провинциального города. По свидетельствам мемуаров, никакой особой сервировки, украшений, ритуалов в обычном обиходе не было. Советская элита была лишена также еще одного развлече­ния западной аристократии — праздных путешествий. Кроме ежегодного

1 Салон-вагоны изготовлялись по индивидуальному заказу на деньги ведомства,

в котором работал сановник, и стоили круглую сумму. При нормальной стоимости

мягкого вагона 70 тыс. руб. изготовление салон-вагона обходилось в 300—400 тыс.

руб., а были случаи, что и более миллиона руб. Вот описание одного из салон-вагонов,

предназначенного для наркома финансов Гринько: «Двери купе, спальни и ванной с

внутренней стороны зеркальные, внутренняя отделка — из дуба под красное дерево

с полировкой под лак, обивка потолка салона клеенкой, стен — линкрустом по сукну,

мебель особой конструкции под красное дерево, обитая шагреневой тканью». Про­

верка Комиссии советского контроля, показала, что вагоностроительный завод им.

Егорова к 1937 году был завален подобными заказами и только тем и занимался, что

изготовлял салон-вагоны. Заказчики же, по определению Комиссии, «бесились с

жиру». Так, в 1935 году по заказу начальника Главвагонпрома Фушмана был изго­

товлен салон-вагон длиной 25 м, стоимостью 1,5 млн. руб. (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 24а.

Д. 409. Л. 27).  Совнарком пересматривал списки организаций, которые могли

пользоваться служебными вагонами, пытаясь остановить разбазаривание государст­

венных средств. В 1932 году права на салон-вагоны имели секретари и члены

Политбюро ЦК ВКП(б),   председатели ЦИК СССР, СНК СССР и РСФСР, ОГПУ

СССР, наркомы СССР, командующие округов. Последующие проверки показали,

однако, что салон-вагонами продолжали пользоваться без разрешения правительства

областные и краевые руководители.

2 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 85. Л. 152-154.

5* 131

отпуска на советских курортах, все поездки по стране и за границу были служебно-деловыми. Не было и счетов в банках, вообще денежные накоп­ления, как правило, отсутствовали.

В оценке материального положения советской и западной элиты есть одно обстоятельство, которое затрудняет сравнение. Советская элита прак­тически ничего не имела своего. Она жила на казенный счет. В этом состо­яло ее преимущество — в отличие от западной аристократии, жизнь ей практически ничего не стоила, была даровой!. Но в этом заключалась и огромная слабость советской номенклатуры — с потерей должности теря­лось все2. «Вельможи», может, больше, чем нищие в стране, зависели от государства. Не случайно советские руководители держались за свои долж­ности буквально до конца и уходили с них прямо на кладбище. По мнению Егора Гайдара, зыбкость прав номенклатуры на приобретенное благополу­чие породила горбачевские рыночные реформы, которые в первую очередь преследовали цель создать частную собственность номенклатуры, отличную и отдельную от государственной собственности. Элита хотела «приватизиро­вать» свое материальное благополучие, получить право передавать его по на­следству, а не оставлять вместе с должностью своему преемнику по службе3.

Иерархия в бедности — подобная оценка советского общества в опреде­ленном смысле включает и элиту страны. Речь не идет о масштабах власти и влияния, речь не о том, чем могло бы пользоваться политическое руко­водство, имея в распоряжении богатейшую страну, а только о том, чем оно в действительности пользовалось, о том, что представляло ее реальное материальное благосостояние. Планка богатства в советском обществе пер­вой половины 30-х годов по западным меркам располагалась невысоко: обильная, но без особых изысков еда, скромный гардероб, квартира сред­них размеров, загородный дом для отдыха, казенная машина, походы в театр, вечеринки4. Обеспечение советской элиты вряд ли превышало, даже

1 Рассказывают случай, который произошел после войны. Дочь Сталина, Светлана,

пришла к отцу и попросила у него деньги на покупку машины. Сталин открыл ящик

стола и бросил пачку купюр на стол. Он очень удивился, когда узнал, что этой суммы

было недостаточно, чтобы купить машину. Живя за государственный счет, полити­

ческое руководство страны не знало действительных цен социалистической торговли.

2 Кроме того, понятие материально обеспеченной элиты в советском и западном

обществе не совпадало. Если в СССР партийно-государственное руководство, именно

в силу занятия высших должностей, составляло слой наиболее обеспеченных людей,

то в западном обществе лишь отдельные представители государственной администра­

ции являлись в то же время наиболее богатыми людьми. По мнению Мютьюза, в 70-е

годы только президент США получал достаточно высокую зарплату, чтобы быть

включенным в число элиты. Источники богатства в западном обществе являлись

иными, чем в советском обществе ( Matthews M. Privilege in the Soviet Union. С. 182).

3 Гайдар Е. Государство и эволюция. Гл. IV. Частная собственность номенклатуры.

С. 103-143.

4 В воспоминаниях И.Чекалина говорится о материальном положении сотрудни­

ков НКВД за период 1934—41 годов. Порядка 70% сотрудников и служащих, хотя и

жили лучше среднего советского гражданина, по мнению Чекалина, находились по

материальному положению ниже среднего уровня рабочего в западном обществе. К

концу 30-х годов их зарплата составляла в среднем 2 тыс. руб. в месяц. Кроме того,

работники НКВД имели бесплатную форму (шерстяной костюм, шинель, фуражка на 2

года, хлопчатобумажный костюм, сапоги, 3 пары белья на год). Раз в год полагалась

путевка на курорт и денежное пособие на отпуск. Для жилья семейным предоставлялось

2 комнаты, холостым — комната в коммуналке. Работники НКВД имели также свои

магазины, где покупали товары по более низким ценам, чем «обычное» население.

132

с учетом последствий мирового экономического кризиса, материальные возможности высших слоев среднего класса Запада!.

Высшее руководство НКВД к концу 30-х годов получало зарплату 3—4-тыс. рублей в месяц, денежные дотации из специальных фондов, квартиру из 3—4 комнат, государственную дачу и машину, бесплатное питание из особого ресторана — прямо в кабинет, продовольственные пакеты для семьи с доставкой на квартиру. Пошив одежды осуществлялся в специальных мастерских. Раз в год — отпуск на советском курорте. Ни одна категория нквдистов, по словам Чекалина, не имела накопленных средств. Деньги вкладывались в импортные вещи, это был капитал на черный день (Коллекция Б.Николаевского. Hoover Institution Archives).

1 Представление о жизни среднего класса США в 30-е годы дают материалы интервью, которые проводились в период с 1936 по 1940 год. Были опрошены тысячи человек по всей стране. Сбор информации осуществляли безработные писатели, юристы, учителя, библиотекари и другие. Интервьюеры выезжали на места и лично беседовали с людьми, которые вспоминали свою жизнь, в том числе и период первой половины 30-х годов. В обязанности интервьюера входил сбор информации о внеш­нем виде людей, условиях их жизни, образовании, работе, доходе, питании, время­препровождении, религиозных и политических взглядах и другое. В настоящий момент материалы коллекции «Истории жизни американцев» (American Life Histories) хранятся в отделе рукописей Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Коллекция насчитывает 2900 документов, представляющих работу 300 писателей из 24 штатов, и является частью огромного Федерального писательского проекта (The Federal Writers' Project), проводившегося администрацией президента Рузвельта в рамках Нового курса. Благодарю Ричарда Марка Лэнга за то, что он привлек мое внимание к этому проекту.

В соответствии с материалами, условия жизни среднего класса США варьирова­лись в зависимости от места жительства, доходов, размеров семьи и пр. Проводить обобщения непросто, так как в состав среднего класса входили рабочие, фермеры, служащие, люди интеллектуального труда, мелкие и средние предприниматели, доходы которых отличались. Тем не менее наиболее общие выводы можно сделать. Условия жизни американских рабочих выгодно отличались от положения их советских коллег. В одном из худших вариантов в крупных городах, как Нью-Йорк, рабочая семья располагала несколькими комнатами в квартире на 2—3 семьи с общей кухней и ванной. Но не редкостью были отдельные квартиры, а на периферии и собственные дома, особенно у рабочих со стажем. Одежда и питание везде описываются как хорошие. Мое внимание привлекло описание элитного дома в Гарлеме (этот район Нью-Йорка в 30-е роды имел, в отличие от нынешнего времени, хорошую репутацию): «Совершенно исключительное здание с большим великолепием и обилием услуг. Лифтеры, швейцары, носильщики в специальной форме, все помогают держать здание в безукоризненной чистоте». Этот элитный дом предназначался для ... высокоопла­чиваемых рабочих.

Те, кто занимался небольшим бизнесом (маленький магазин, изготовление одежды или продуктов на заказ и т.п.), как правило, имели 3—6-ти комнатные квартиры на семью в городах; дом или несколько домов в маленьких городах и сельских местнос­тях. Мебель, одежда, питание, образование, данное детям, описываются как хорошие. Приведу лишь один пример для иллюстрации. Некто Мэри Тейлор жила в бо.1ьшом (7 комнат), хорошо обставленном доме во Флориде, свой другой дом она сдавим и аренду, имела небольшую машину. Ее пять детей закончили колледж, старшая училась в престижном университете Джона Хопкинса. Семья питалась хорошо, в основном в ресторанах, так как готовить дома не хотелось. Свободное время проводили в клубе, играя в бридж, или устраивали вечеринки. Одежда была хорошая. Свой основной доход Мэри Тейлор получала от изготовления на заказ джемов и желе, работая вместе с помощницей ежедневно с 7 утра до 3 часов дня. Ее месячный доход не превышал $100. Своим материальным положением она не была довольна, так как в молодости, пока ее муж не разорился, жила гораздо лучше. Данное описание относится к среднему слою среднего класса США, но по набору материальных благ не очень уступает материальному положению советской элиты.

133

Российские исследователи, которые утверждают, что советское полити­ческое руководство 30-х годов жило жизнью западных мультимиллионеров, исходят в своих оценках либо из потенциальных возможностей власти в огосударствленной экономике, либо сравнивают обеспечение элиты с нищим положением большинства населения СССР1. Действительно, по сравнению с крестьянами, рабочими, служащими, большей частью интел­лигенции материальное обеспечение советского политического руководства выглядело верхом благополучия, в сравнении же с богачами капиталисти­ческого мира того времени оно не являлось блестящим. Не случайно, иностранцы, посетившие СССР в 30-е годы, как и современные западные исследователи, оценивающие положение советской элиты «извне», с пози­ций стратификации западного общества, не видят в ней мультимиллионе­ров. Советское общество, хотя и имело внутреннюю стратификацию, своих богатых и бедных, оставалось более однородным, чем западный мир. Но это было не равенство сытых и обеспеченных людей — идеал коммунизма, а неравенство, заметьте, не поравнение, а неравенство в бедности.

Эти черты советское общество сохраняло и в последующие десятилетия. Хотя жизнь улучшалась, численность и богатство элиты росли, советское общество по-прежнему оставалось более нивелированным в бедности, чем западное. В 70-е годы уровень жизни советской элиты, как показывает исследование Мэтьюза, примерно соответствовал среднему уровню жизни в США того времени. Материальное благосостояние советского общества повышалось медленно, его разрыв с материальным благополучием разви­тых капиталистических стран не сокращался2. Хотя в Кремле уже не сидели «солдаты революции», экономика дефицита, политическая система и идео­логия, созданные ими, продолжали определять уровень материальной жизни общества и их преемников у власти.

Численность элиты, которой централизованное распределение в первой половине 30-х годов обеспечивало сытую жизнь, была ничтожна. В архиве есть данные о спецснабжении высшей союзной и российской номенклату­ры. Ко времени отмены карточной системы число руководящих работников центральных учреждений, получавших лучший в стране паек литеры «А», составляло всего лишь 4,5 тыс. человек; группа ответственных работников, получавших паек литеры «Б», включая областной, районный и городской актив Москвы и Ленинграда, — 41,5 тыс.; высшая группа ученых — 1,9 тыс. человек (все данные приводятся без учета членов семей). Если прибавить сюда персональных пенсионеров союзного и республиканского значения, политкаторжан, то число пользовавшихся спецснабжением возрастет до 55,5 тысяч семей, из которых 45 тыс. жили в МосквеЗ.

1 Примером такой работы является книга В.Роговина «Сталинский неонэп». М.,

1994. На позицию автора в оценке материального положения советской элиты

повлияла также его приверженность к взглядам Троцкого, который стремился пока­

зать перерождение власти в 30-е годы, доказать, что сталинская бюрократия предала

идеалы революции. При этом и Роговин, и ранее его идейный герой «забывают» о

жизни самого Троцкого в 20-е годы в Кремле. Мягко говоря, она не была аскетичес­

кой.

2 Matthews M. Privilege in the Soviet Union.  С. 176—183.

3 Группа спецснабжения в общепите была больше за счет включения в списки

специалистов, работавших в центральных учреждениях. Без них число пользовавших­

ся спецстоловыми составляло 53 тыс., вместе с ними — 86,7 тыс. человек (ГАРФ.

Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 1-5).

134

Конечно, кроме тех, кто получил законные права на сытую жизнь, в стране были и те, кто незаконно пользовался спецснабжением. Местные партийные и советские лидеры, руководители крупных предприятий и строек, представители прокуратуры, политической полиции на местах, официально не получив спецснабжения, пользовались всем лучшим на своем уровне: все, что поступало в регион, попадало в их руки и распреде­лялось ими. Самоснабжение местного руководства шло за счет ухудшения снабжения населения данной территории, так как обеспечивалось не из дополнительных источников, а из общих государственных фондов, выделя­емых Наркомснабом для данной местности.

Однако в общей обстановке скудного снабжения периферии материаль­ные возможности местных руководителей были ограничены. Они зависели от размеров управляемой территории и ее важности в правительственных планах. Индустриальные районы с крупными промышленными объектами обеспечивались лучше, а значит, существовало больше возможностей по­живиться за государственный счет. На крупных предприятиях и стройках к тому же обязательно работали иностранцы, для которых правительство выделяло особые фонды. Официально распределители, снабжавшие ино­странцев, были недоступны советским гражданам, но с замечательной зако­номерностью к этим распределителям оказывалась прикрепленной вся местная верхушка!. Торгсин являлся еще одним источником самоснабже­ния местного руководства. Его магазины были открыты для любого, но за товары нужно было расплачиваться золотом или валютой. Местные руково­дители обходили это правило. Они рассматривали Торгсин как свою вотчи­ну: брали товары и платили совзнаками. В отношении других материальных благ (квартиры, дачи, санатории, больницы, зарплата, пенсия и пр.) мест­ная номенклатура также пользовалась лучшим на своем уровне, однако реальный объем получаемых благ зависел в конечном итоге от места в иерархии.

Положение руководства в аграрных регионах было хуже, чем в инду­стриальных: поступавшие фонды государственного снабжения невелики, меньше торгсинов и инснабов. Приходилось довольствоваться малым. Кроме того, обеспечение местного руководства зависело от его численнос­ти на местах. Шел стихийный рост номенклатуры, который стимулировали как стремление добраться до государственной кормушки, так и объектив­ная потребность в увеличении числа проводников политики Политбюро. Особенно много «толкачей» требовала коллективизация в аграрных регио­нах, ведь крестьяне сопротивлялись. Стихийный рост местной номенклату­ры вел к снижению доли получаемых ее представителями материальных благ.

В письме секретаря Северо-Кавказского краевого комитета, которое было направлено в мае 1933 года в ЦК ВКП(б), например, говорилось, что

1 Джон Скотт описал снабжение руководства Магнитки. Партийные лидеры, директорат и представители ОГПУ/НКВД покупали товары в распределителях для иностранных специалистов, работавших на строительстве. Там продавались и икра, и кавказские вина, импортные продукты и приличный по тем временам выбор обуви и одежды. Та же иерархия была и в жилищных условиях. В то время как рабочие жили в землянках и бараках, в лучшем случае в общежитиях, для руководства был построен специальный жилой район «Березки» с индивидуальными коттеджами. Та же иерар­хия была и в зарплате, хотя деньги не играли большой роли. Как писал Скотт, их имел каждый, но в полупустых распределителях нечего было купить (Scott J. Behind the Urals. P. 42).

135

Наркомснаб установил для центрального снабжения контингент в 1440 руководящих работников из расчета 20 человек на район. Между тем положение на Северном Кавказе, одном из основных сельскохозяйствен­ных районов страны, было тяжелым — шла насильственная коллективиза­ция, свирепствовал голод. Поэтому в действительности в районах было не по 20, а по 40—45 партийных и советских работников, а в национальных областях, где ситуация осложнялась и межнациональными конфликтами, по 60—200 человек. «И меньше этого при теперешнем положении в деревне на Северном Кавказе иметь не можем!» — восклицал секретарь крайкома. В результате фонды, которые Наркомснаб направлял для снабжения 1440 человек, шли на обеспечение 6000 руководящих работников в районах, национальных областях и городского актива Северного Кавказа. «До сих пор эти разрывы покрывались за счет общих фондов рабочего снабжения (читай: за счет ухудшения рабочего снабжения. — Е.О.), — писал секретарь крайкома, — но продолжать это при нынешнем состоянии рабочего снаб­жения нельзя». Одним из путей улучшения положения местного руководст­ва в аграрных регионах являлись конфискации у крестьян и частных тор­говцев.

Политика Центра по отношению к «периферийным руководителям» за­ключалась в том, чтобы держать под контролем «расширенное воспроиз­водство» местной номенклатуры и, не допуская ее к наивысшему в стране спецснабжению, все же подкармливать по мере возможности и в соответст­вии с внутренней иерархией. Своеобразным клановым кормлением из госу­дарственной кормушки являлись многочисленные съезды, конференции, другие партийные и советские собрания, на которые съезжались руководи­тели со всей страны. Для их обеспечения создавались особые фонды. Так, для питания участников сентябрьского 1932 года пленума партии (500 человек на 15 дней) был затребован ассортимент продуктов из 93 наимено­ваний: более 10 тонн мясных продуктов (мясо, колбаса, грудинка, ветчина, куры, гуси, утки и пр.), свыше 4 тонн рыбы (судак, осетр, севрюга, балык), 300 кг икры, 600 кг сыра, 1,5 тонны масла, 15 тыс. штук яиц, а также овощи, фрукты, ягоды, грибы, молочные продукты, кофе и другое!. Каждо­му давался и продовольственный паек «в дорогу». Аналогичные «товари­щеские» завтраки, обеды и ужины организовывались и для военных, уче­ных и артистов.

Периодически появлялись распоряжения Политбюро о выделении до­полнительных фондов продовольствия и ширпотреба, об организации спе­циальной медицинской помощи, строительстве новых санаториев, увеличе­нии количества путевок на курорты, повышении зарплаты для республи­канского, краевого и областного активов. Средства для этого, как правило, выделялись из местного бюджета. Так и просится аналогия между «номен­клатурными кормлениями» и феодальной системой кормлений за счет уп­равляемых территорий.

Оценивая материальное положение местных руководителей, следует ска­зать, что вряд ли кто-то из них достиг уровня благополучия высшего политического руководства СССР. Но даже при включении местного руко­водства в число «сытых» общее количество людей, которые в период кар-

1 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 52. Л. 146; Д. 73. Л. 26, 27; Д. 80. Л. 123; и другие. 136

точной системы во многомиллионной стране могли существовать за счет государственного снабжения без использования рынка, было ничтожно!.

«Трудно привыкать к социализму»: иностранцы в иерархии бедных

Попадая в материально бедное общество, приходилось жить по его возможностям. Острый продовольственный и товарный кризис определял не только положение советских граждан, но и иностранцев, живших в СССР. Бесспорно, что центральное и местное руководство пыталось со­здать для иностранных специалистов и рабочих наилучшие условия. Прак­тически на любом предприятии они обеспечивались лучше своих советских коллег. Среди иностранцев, работавших на одном и том же предприятии, инженеры и техники получали преимущества перед рабочими. Однако это была все та же иерархия в бедности.

В Карелии, например, на лесоразработках советские рабочие жили в бараках по 30 человек в комнате. Для американцев, приехавших из Аберди­на, штат Вашингтон, власти создали лучшие условия. Они жили в отдель­ных комнатах всего лишь (!) по три семьи в каждой, пользуясь общей кухней. Из специального распределителя, который находился в Петроза­водске, приехавшие абердинцы получали в месяц по килограмму масла, сала, макарон, 2,5 кг сахара, 3 буханки хлеба в день. Периодически в их распределителе появлялись ветчина, сыр, копченый лосось, орехи, ликер, сигареты, конфеты, фрукты. На фоне того, что получали советские рабо­чие — буханка хлеба в день, немного сахара и масла, — снабжение ино­странцев выгодно отличалось, но тем не менее оно было скудным и не обеспечивало сытой жизни.

По признанию американца Джэка Моррисея, который работал в Вороне­же, власти старались дать ему лучшее из того, что имели. Проблема заклю­чалась в том, что они не имели почти ничего. Американец жил в гостинице. Обычный его рацион состоял из омлета, чая и черного хлеба на завтрак, жареной в жиру конины, водянистого картофельного пюре, поли-того рас­тительным маслом, и чая на ланч. Обед отличался от ланча тем, что подава­лись капустные щи. Это было лучшее в Воронеже. Коммунистические бю­рократы, которые наполняли гостиницу, разделяли ту же, более чем скром­ную трапезу. Все остальное население получало только суп, черный хлеб и скудную порцию картофеля. Когда американец пожаловался своей перево­дчице на плохое питание, та была неподдельно изумлена: «Но Вы получаете мясо дважды в день!» — воскликнула она. Действительно — большая рос­кошь по тем временам, но, по сути, что это было за мясо — конина!2

Нормы, обещанные иностранцам в постановлениях Наркомснаба, прак­тически повсеместно не выполнялись. Исключения составляли немногие крупные центры — вновь географическая иерархия. В лучшем положении

1 Для 70-х годов, исходя из размеров зарплаты, Мэтьюз определяет численность

элиты в размере 227 тысяч человек. В его подсчетах социальный состав элиты шире,

чем в этом исследовании, что в определенной степени отражает рост материального

благосостояния в обществе. Однако даже в этом случае советская элита составляла

ничтожную долю трудоспособного населения СССР (Matthews M. Privilege in the Soviet

Union.  P. 30-33).

2 Morrissey Jack P. Forced Idleness // The Saturday Evening Post. December 26, 1931.

P. 17.

137

были те, кто работали в Москве и Ленинграде. На фоне жалкого ассорти­мента других магазинов американский распределитель в Москве впечатлял. По словам того же Джэка Моррисея, в нем было все, что душе угодно. Когда он привел туда свою голодную переводчицу, та буквально разрыда­лась при виде изобилия. Но это была, по его же словам, московская показуха — на всей остальной территории, от Балтики до Владивостока, ничего близкого к этому не существовало. Именно в Москве жили и работали наиболее привилегированные иностранцы. Например, берлинские строители, которые добились не ограниченного нормами снабжения. Срав­нительно неплохие условия были созданы в других крупных индустриаль­ных центрах — Свердловске, Магнитогорске, Горьком и других. Там рабо­тали большие группы иностранцев, а значит, государство выделяло больше фондов, открывало специальные распределители. Хуже было тем, кто рабо­тал в небольших городах, на новых, еще не обжитых строительствах. Там иностранцы голодали, болели, умирали. При недостаточном государствен­ном снабжении рынок в обеспечении иностранцев играл не менее важную роль, чем для остального населения страны.

Со всеми преимуществами и привилегиями уровень жизни иностранных рабочих и специалистов в СССР был существенно ниже их обеспечения на Западе, а для многих и хуже положения безработных в развитых капиталис­тических странах. Недовольство толкало порой на довольно резкие дейст­вия. Один из инженеров вспоминает, как в Грозном уставшие от обещаний американцы сбросили со второго этажа кровать на голову ответственного за их обеспечение!. Но чаще протестовали разрывом контрактов и бегством.

Почти для всех иностранных рабочих и специалистов пребывание в СССР закончилось глубоким разочарованием. Идеалисты, которые ехали в Россию по зову сердца, увидели бесправие, террор, проституцию, нищих и покидали первое пролетарское государство разуверившимися в идеях соци­ализма. Коммунистический рай не состоялся на Земле и так и остался утопией. Многие из них, вернувшись домой, выступали в прессе и на собраниях, подрывая своими рассказами многолетнюю пропагандистскую работу коммунистических и социалистических организаций. Те, в свою очередь, просили советские власти больше не вербовать рабочих.

Те же, кто поехал в Россию «за длинным рублем», поверив «сладким песням» Амторга и других вербующих организаций, в лучшем случае верну­лись с тем, что имели. Даже высокооплачиваемые инженеры и техники, которые выполнили свои контракты, мало что заработали. Советское руко­водство всячески старалось не обменивать получаемые иностранцами со­ветские рубли на иностранную валюту. В тех случаях, когда обмен все-таки происходил, он был убыточен для иностранцев, так как осуществлялся по заниженному принудительному курсу, установленному советскими властя-ми2. Для тех же, кто не выдержал тяжелейших условий и разорвал кон­тракт, оставался один путь — распродать все личное имущество, чтобы выручить деньги на билет домой. К сожалению, много было и таких, кто перед отъездом в СССР распродали имущество и в итоге потеряли все.

Не все иностранцы могли покинуть СССР. Те, кто поторопились при­нять советское гражданство, навсегда здесь и остались, многие из них

1 Burrell George A. An American Engineer Looks at Russia. P. 93.

2 Например, 0,5—0,6 марки за рубль при настоящем курсе 2,17 марки за рубль.

138

погибли во время массовых репрессий. Те же, кто, пленившись красотой и душой русских женщин, женились, оказались заложниками режима. При­ключенческие романы могли бы быть написаны о том, как иностранцы вывозили своих советских жен за границу. Вот одна из историй, которую рассказал Джон М.Пеликан.

Получив трижды отказ на выезд своей русской жены вместе с ним на родину в США, он попытался контрабандно переправить ее на моторной лодке Черным морем в Турцию. Попытка не удалась. Беглецы были оста­новлены советским патрульным кораблем и арестованы. После подтвержде­ния его американского гражданства господина Пеликана освободили, жена же его, оставаясь советской гражданкой, была отправлена в тюрьму в Батуми с перспективой получить за контрреволюционную деятельность от 1 до 3 лет ссылки в Сибирь. ГПУ Закавказья, однако, дало знать американ­цу, что его жена может быть освобождена. Для этого господин Пеликан должен был продлить на 1—2 года свой контракт и согласиться вести экономический шпионаж в пользу СССР.

Пытаясь спасти свою жену, Пеликан подписал договор с ГПУ. Спустя полчаса после этого его жену освободили (она провела в тюрьме 5 недель). История, однако, закончилась неожиданно быстро, и ОГПУ не смогло воспользоваться услугами новоприобретенного агента. Один из знакомых Пеликана, журналист «Чикаго трибун» Дональд Дэй, согласился помочь переправить русскую женщину через контрабандистов в Латвии в обмен на разрешение обнародовать в печати эту историю. Через неделю г-жа Пели­кан оказалась в Риге. Там же в Риге Джон Пеликан написал письменное показание под присягой и отказ от обязательств, данных ОГПУ1.

Не все истории заканчивались столь счастливо. Были выстраданы поте­ри близких. Люди приезжали неподготовленными. Вербующие организации давали неверные сведения не только о бытовых, но и даже о климатических условиях — иначе как же было выполнять вербовочные планы. Например, немецким рабочим, отъезжавшим на работу в Донбасс — степная зона СССР с тяжелейшими условиями быта и работы в старой каменноугольной промышленности, — была обещана «работа на новых предприятиях в мест­ности, богатой лесами и водой, еды вволю, новые жилища с центральным отоплением и ваннами и т.д.». Даже партийное руководство Донбасса не имело подобных жилищных условий, не говоря уже о том, что изменить природно-климатические условия степного Донбасса никому было не под силу. Вербовка в Германии проходила с большой шумихой. Немецких рабочих удерживали от привоза необходимых вещей и валюты. В результате целые семьи, некоторые с грудными детьми, поехали в СССР. Преодолев тяжелейшие условия пути, когда вагоны часами стояли без воды и нельзя было купить еды, рабочие прибыли в Донбасс, где и узнали об острейшем жилищном кризисе — 2 кв. м на рабочую семью, о плохой воде и отсутст­вии еды. Единственным продуктом, в котором не было недостатка, была водка. Многие из прибывших заболели дизентерией и тифом. Маленькие дети умерли в пути или вскоре после прибытия2.

1 Джон Пеликан находился в СССР с 1930 по 1931 год. Письмо, в котором он

описывает обстоятельства этого дела, датировано маем 1932 года (Hoover Institution

Archives. Коллекция документов Джона М.Пеликана).

2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 36. Л. 23-25.

139

«Знаешь, Якоб, — писал немецкий монтер из Сталинграда своему приятелю в Германию, — к чему меня больше всего тянет? К кружке пива и ломтю лимбургского сыра. Эх, вы не цените условий, в которых живете! Лишений, которые мы здесь переживаем, не пожелаешь и врагу. У нас животное живет лучше, чем здесь человек. Чего тут только не делают, в этом «отечестве»! Для многих было бы неплохо посмотреть, как проводится на практике их теория»^.

Почти каждый иностранец, работавший в СССР в ЗО-е годы, покидая страну, давал зарок никогда больше туда не возвращаться.

1 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 33. Л. 35-36. 140

ГЛАВА 3

СТРАТЕГИИ ВЫЖИВАНИЯ И СТИХИЯ РЫНКА

«Барахолка», «мертвые души», «прихлебатели», «несуны» и другие

Избирательность и скудность государственного снабжения заставляли людей искать дополнительные источники самообеспечения. Одним из них являлась «барахолка» — место обмена и продажи бывших в употреблении вещей 1. Барахолка составляла обязательную часть всех колхозных рынков. Существовали и специальные «блошиные» рынки, толкучки, разрешенные властями в выходные дни. На барахолках покупали одежду, обувь, домаш­нюю утварь, мебель. На вещи можно было выменять продукты, а продукты обменять на вещи. Индустриальные рабочие, например, обменивали деше­вый пайковый хлеб, который получали в достатке, донецкие рабочие — уголь, который имели в избытке2. По мере ухудшения обстановки в стране продажа и обмен личных вещей получали все большее значение. Голодной зимой—весной 1933 года они давали в бюджет рабочему более 9% всех доходов. С улучшением положения продажа личных вещей играла все меньшую роль в бюджете, а барахолка все более превращалась в место покупки новых вещей «у спекулянтов».

Огромное значение в период карточной системы барахолка играла в жизни лишенцев, которые не получали пайки и могли покупать продукты только в открытой торговле втридорога (Торгсин, коммерческие магазины, крестьянский рынок). Главным источником доходов и средством выжива­ния для лишенцев, в числе которых находилась и бывшая российская аристократия, становилась распродажа и обмен личного имущества. Цен­ности уходили в Торгсин или к иностранцам — лишенцы даже ходили по домам, предлагая их купить, остальное попадало на барахолку. Вот описа­ние знаменитого Смоленского рынка Москвы зимой 1930 года:

«Сейчас воскресное утро, и знакомая пригласила меня посетить то, что было описано мне как самая удивительная достопримечательность Москвы. Это — огромная распродажа под открытом небом личного имущества на Смоленской улице, разрешенная правительством по воскресеньям. Это уступ­ка тем, кто дошел до такой крайности, что не может заработать деньги другим способом.

Когда я прибыл на место, я с трудом мог поверить собственным глазам. Представьте, ужасно холодный день, термометр показывает 20—30 градусов мороза, земля покрыта снегом. Трамваи идут по центру улицы — их звонки

1 На особое значение рынка подержанных вещей в социалистической экономике

обратил внимание американский экономист Владимир Г. Тремль. См.: «A Coping

Mechanism: Redistribution of Assets in Soviet and Post-Soviet History». Paper for the Annual

Meeting of the Southern Conference on Slavic Studies, Ashville, NC, April 1996.

2 Поскольку к обмену или продаже части пайка прибегали чуть ли не все рабочие

и служащие, правительство вынуждено было заявить, что подобные сделки не являются

спекуляцией (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 15а. Д. 1071. Л. 30—31).

141

эхом раздаются в ушах, — разделяя на части эту огромную толпу. Мебель и другое домашнее имущество, растянувшись на мили, свалено в кучи по обеим сторонам улицы, оставляя тротуар свободным для предполагаемых покупате­лей. Рядом с этими грудами хлама — мужчины, женщины, девушки всех возрастов. Судя по внешнему виду и поведению, большинство из них принадле­жит к бывшим высшим и средним сословиям. Здесь час за часом они стоят или сидят на корточках, дрожа на морозе, в надежде продать последнее, оставшееся в их домах, чтобы выручить несколько рублей на еду. На их посиневших лицах, онемевших от голода и холода, — бессмысленное, покорное, лишенное эмоций выражение, как если бы всякая надежда давно покинула их души.

Ощущение такое, как если бы дома внезапно обвалились и ушли в матушку-землю, оставив на поверхности груды мебели и домашней утвари. Вы могли бы обставить свой дом подержанным имуществом, просто двигаясь вдоль этой линии оставшихся в живых замерзших представителей старого времени. Дву­спальные кровати, односпальные кровати, пианино, гардеробы, умывальники, горшки без ручек лежат на снегу бок о бок с сотнями священных икон, грудами старых рдеял и изношенных простыней. Старые жестяные ванны, ножи, вилки, тарелки, стаканы и блюда лежат вперемешку. Здесь же старые одежды всех фасонов и размеров, кочерги и совки, музыкальные инструменты, семейные портреты, картины, фотографии, странные туалетные принадлеж­ности, зеркала, электрическая арматура, коробки гвоздей, бывшие в употреб­лении кисточки для бритья и зубные щетки, гребни с выпавшими зубьями, наполовину измыленные куски мыла. Есть множество странных сапог и боти­нок — многие русские имеют только один ботинок и подыскивают к нему второй для пары. Покупатель движется вдоль линии, держа одинокий боти­нок или сапог, пока не найдет похожий в пару своему. Мир никогда доселе не видел столь беспорядочного смешения пестрого ничего не стоящего хлама, представляющего последнюю надежду тысяч людей.

Какая устрашающая трагедия лежит за этим! Я спешу прочь, так как зрелище оставляет болезненное впечатление в моем мозгу. Вы можете пред­ставить себе возвращение большинства этих несчастных с непроданным странным ботинком, старым гребнем для волос или семейным портретом в лишенную комфорта холодную комнату, теперь уже почти ободранную и пустую, без денег на покупку еды. Тогда мысли мои возвращаются к прошед­шему вечеру среди прекрасных балерин в Доме Харитоненко (где накануне автор посетил дипломатический прием с обилием еды и напитков, устроенный НКИД СССР. — Е.О.). Я бросаю еще один взгляд на замерзшую, голодную группу «людей из прошлого». Многие из них, должно быть, когда-то танцевали в этом доме или посещали блиставшие там приемы. Некоторые, возможно, продают сейчас части костюма, который они одевали на последний бал»1.

Среди множества путей самоснабжения следует назвать распространен­ную практику «мертвых душ» и «прихлебателей». По закону те, кто уволь­нялись с предприятия, теряли право на получение пайка. Карточки в этом случае должны были выдаваться им на новом месте работы. Администра­ция предприятий, однако, частенько оставляла в списках на получение продуктов тех, кто уволился, или даже вносила в списки вымышленные имена. Это и были «мертвые души». При огромной текучести кадров в годы

1 Ashmead-Bartlett E. The Riddle of Russia. P. 207—209. Перевод с английского Е.А.Осокиной.

142

первых пятилеток их число достигало внушительных размеров. Пайками «мертвых душ» распоряжалась, как правило, заводская администрация, но могли поживиться на этом и люди, занимавшиеся выдачей карточек.

Карточки продавались, подделывались. Махинации с карточками были облегчены халатностью в их хранении, о чем свидетельствуют материалы бесчисленных правительственных проверок. На многих предприятиях про­дуктовые карточки лежали без всякого присмотра, хотя по правилам долж­ны были запираться в сейф, а на некоторых — распределялись между цехами не поштучно, а на вес. Документы зафиксировали случаи, когда рабочие имели сверх нормы до 20 карточек.

«Прихлебателями» называли тех, кто не работал на данном предприятии, но получал его пайки. Незаконно прикрепиться к распределителю можно было за взятку, за услуги, по знакомству, по родству. Система личных связей и обмена услугами, по советской терминологии — «блат», играла огромную роль в жизни общества. Блат был одним из основных путей добывания продуктов и товаров. За взятку или по блату можно было прикрепиться даже к спецраспределителю ответственных работников. Не удивительно, что система спецснабжения разбухала, как на дрожжах. Чтобы остановить махинации, руководство принимало меры. Прикрепления к спецснабжению стали возможны по особому распоряжению наркома снаб­жения или его замов. В 1933 году при Наркомате снабжения создали специальное бюро прикрепления к спецснабжению. «За подрыв государст­венной системы снабжения» правительство ввело уголовную ответствен­ность. Действовали правительственные комиссии по чистке ведомственных систем снабжения от «прихлебателей» и «мертвых душ». Однако практика, позволявшая выжить одним и обогатиться другим, была неистребима.

Мешочничество являлось верным признаком продовольственных кризи­сов и проверенным способом выживания. Жители небольших городов, крестьяне с котомками, заручившись справками сельсоветов о своем бедст­венном положении, ехали в крупные города за продовольствием. Скопле­ния мешочников на вокзалах в ожидании поездов, по сведениям ОГПУ, ежесуточно достигали тысяч человек. Отход на заработки был для крестьян еще одним способом добыть средства. Крестьяне пополняли ряды кадрово­го пролетариата в городах, становились сезонными рабочими на близлежа­щих предприятиях, стройках, совхозах. Как правило, их жены и дети оста­вались в деревне, получая от мужей помощь деньгами и вещами.

Определенную экономию средств и возможность выжить населению давали «социальные преимущества социализма». Жилищные условия были ужасны, но жилье обходилось дешево. В соответствии с бюджетами инду­стриальных рабочих в 1932—33 годах на жилье уходило 4—5% всех расходов семьи. Экономить средства позволяли также бесплатное медицинское об­служивание, бесплатная система образования, различные социальные посо­бия и выплаты. В таких условиях люди могли тратить почти весь свой заработок на питание.

Кризис и голод первой половины 30-х годов сопровождались ростом преступности в СССР. Всплеск пришелся на 1929—33 годы. Документы свидетельствуют, что основную массу преступлений представляли денеж­ные растраты, крупные хищения товаров, мелкое воровство «социалисти­ческой собственности». К 1934 году они составили две трети всех зареги-

143

стрированных преступлений'. Правительство принимало драконовские по­становления, пытаясь остановить воровство и хищения.

Некоторые историки видят в росте экономических преступлений прояв­ление осознанного социального сопротивления режиму. С этим трудно согласиться. Крупные хищения преследуют цель обогащения, и примеры их вы найдете в любой стране. Мелкое же воровство, которое в СССР в первой половине 30-х годов приняло гигантские масштабы, скорее пред­ставляло способ выживания и самоснабжения в условиях хронического дефицита товаров, чем сопротивление власти. Не случайно наибольшего размаха воровство достигло в смертоносном 1933 году. С нормализацией экономической обстановки в стране в середине и второй половине 30-х годов число экономических преступлений снизилось. Новый подъем пре­ступности вызвала только война2. Окраску социально-политического со­противления экономическим преступлениям придавало само государство, которое называло их не иначе как преступления против социалистической собственности. Но ведь никакой другой собственности в стране не сущест­вовал оЗ.

Размеры хищений были огромны. Основной урон государству наносили не банды, совершавшие вооруженные грабежи и налеты на поезда, склады, магазины, а «преступления по месту работы» — крупные хищения денег и товаров, которые совершались администрацией, и мелкое воровство про­стых работников. При пустых полках магазинов всякая мелочь имела цен­ность, «несуны» становились бичом социалистической экономики. «Несли» с работы то, что производили, либо то, что лежало без присмотра.

Вот лишь некоторые факты. На предприятиях легкой промышленности стоимость украденных товаров на каждого рабочего в год превышала 150 рублей. На Горьковском автомобильном заводе машины исчезали прямо со сборочного конвейера. На заводе «Треугольник», выпускавшем галоши, в 1932 году было украдено более 100 тысяч пар4. Бюджеты показывают, что член шахтерской семьи в Донецкой области имел в месяц более 70 кг угля, в то время как в среднем по СССР рабочий — 12,5 кг. В 1932 году в мясосовхозах было расхищено около  10 тысяч голов крупного рогатого

1 Анализ статистики преступности первой половины 30-х годов дан в работе:

Shearer D. R. Crime and Order in Stalin's Russia During the 1930s. A Reassessment of the

Great Retreat and the Origins of Mass Repression. Presentation at the 6th Meeting of the

Seminar on Russian and Soviet History: New Directions in Research on the 1930s. Paris.

May, 1996.

2 Количество осужденных общими судами РСФСР в 1927 году и второй половине

30-х годов составляло порядка 700 тыс. человек в год, в период же 1929—33 годов

больше 1 млн. человек в год (ГАРФ. Ф. 9492. Оп. 2. Д. 42. Л. 125).

3 С.Коткин, анализируя работу черного рынка в Магнитогорске, тоже приходит к

выводу о том, что для людей запрещенная рыночная деятельность являлась борьбой

за выживание или средством  наживы.  Именно власть с ее неприятием рынка

рассматривала подобную деятельность как сопротивление. Сопротивление, таким

образом, проявлялось не в осознанной антиправительственной деятельности, а в

экономическом противостоянии власти. Другими словами, сам факт существования

экономической сферы вне контроля власти, сферы, где люди могли принимать

решения и заключать сделки по своему усмотрению, был ненавистен режиму и

противоречил его политэкономическим идеалам. Только в этом смысле можно

говорить об экономических преступлениях как о форме сопротивления власти (Kot-

kin S. Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. P. 277—278).

4 ГАРФ. Ф. 5446. On. 14a. Л. 2-3.

144

скота, в овцеводческих совхозах тысячами пропадали овцы, в зерновых исчезали сотни тысяч пудов хлеба, десятки стогов сена и т.д.1.

Воровство процветало и в системе государственного нормированного снабжения. Произведенная весной 1932 года органами ОГПУ в Москве проверка показала, что в среднем ежесуточно со всех вокзалов мешочника­ми вывозилось до 17 тыс. пудов хлеба. Источник хлеба — хищения из торговой сети потребительских кооперативов, хлеб из-под прилавка прода­вался без карточек2. По словам Микояна, проверка хлебных магазинов в Москве показала, что воровали по 12 вагонов в день. На совещании дирек­торов ГОРТа в апреле 1932 года он говорил:

«Воруют все, вплоть до коммунистов. Коммунисту легче воровать, чем другому. Он забронирован партбилетом, на него меньше подозрений»^.

Отсутствуют данные об общем количестве потерь по причине воровства, есть только фрагментарные сведения. Только за март—апрель 1932 года по 11 областям и краям РСФСР потери от хищений составили около 5 млн. рублей. В 1933 году, по неполным данным, только по Москве и области, и только в кооперативной торговле, потери от воровства исчислялись суммой более 25 млн. рублей4.

Продажа личного имущества, незаконные прикрепления к распределите­лям, мешочничество, воровство играли важную роль в самоснабжении насе­ления, смягчали крайности и исправляли изъяны государственной системы снабжения. С их помощью имевшийся товарный фонд перераспределялся по принципам, отличным от принципов государственного снабжения. За редким исключением в основе этого перераспределения лежали рыночные отношения — товар получал тот, кто имел достаточно денег, чтобы запла­тить, цены определялись спросом и предложением. Основным механизмом перераспределения являлась спекуляция — незаконная частная торговля.

Спекуляция окутывала и масштабно превосходила каждую из легальных форм торговли. Социалистическое законодательство 30-х годов трактовало спекуляцию очень широко. В понятие спекуляции попадала перепродажа краденого, купленного и даже собственно произведенного товара, если он продавался по ценам, превышавшим государственно-кооперативные. Толь­ко крестьянам и колхозам разрешалось продавать свою продукцию по рыночным ценам. Но в случае, если ту же продукцию продавал перекуп­щик, он тоже попадал в разряд спекулянтов. Спекулянтами считались и кустари, которые продавали свою продукцию не через кооперацию, а по рыночным ценам. Не удивительно, что спекуляция представляла один из наиболее распространенных видов экономических преступлений.

Спекулятивный рынок паразитировал на социалистическом хозяйстве. Туда «перетекали» пайковые товары, товары Торгсина, коммерческих мага­зинов, продукция кустарного производства, колхозов и совхозов. Тогда как магазины стояли полупустые, а люди часами простаивали в огромных очередях, на черном рынке можно было купить все необходимое. Завися от социалистической торговли, спекулятивный рынок менял свое лицо по мере ее успехов и улучшения экономической ситуации в стране. К концу карточной системы спекулятивный рынок походил на своеобразный фили­ал образцовых универмагов и фирменных продуктовых магазинов.  Его

1 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 14а. Д. 755. Л. 3.

2 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 10. Д. 116. Л. 133-134.

3 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 12, 31; Ф. 8043. Оп. 1. Д. 72. Л. 1.

4 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 14а. Л. 2-3.

145

основной ассортимент составляли уже не подержанные вещи, излишки пайка, а дефицитные товары промышленного производства.

Причиной перетекания товаров из легальной торговли на черный рынок являлись баснословно высокие спекулятивные цены — результат острого товарного дефицита и голодного покупательского спроса. Они в несколько раз превышали даже цены коммерческих магазинов!. Доходы от спекуля­ции представляли круглые суммы. По данным фининспекции, минималь­ные обороты в мелочной торговле составляли 200—300, в крупной — 1000 и более рублей в день. Чем выше поднимались прибыли на черном рынке, тем более росли потери государства от неуплаты налогов и сборов. Только по городу Киеву, например, в 1934 году потери от неуплаты налогов составляли от 500 тысяч до 1 млн. рублей ежемесячно.

Масштабы спекулятивной деятельности невозможно точно оценить. Любой город имел рынки, в крупных городах через них в воскресные дни «проходили» сотни тысяч человек2. Толпы народа заполняли не только отведенную для торговли площадку, но и прилегающие улицы, переулки. Только небольшая часть продавцов, те, кто имел разрешение на продажу, регистрировались у рыночной администрации. Остальные продавали товар на ходу с рук, из-под полы. Внешне отличить трудящегося от спекулянта было практически невозможно. Да чаще всего никакой разницы и не было. Проверки показывали, что среди спекулянтов и перекупщиков преобладали простые трудящиесяЗ. Не будет преувеличением сказать, что каждый граж­данин в той или иной степени участвовал в спекулятивной деятельности на черном рынке, а каждый профессиональный спекулянт имел для прикры­тия легальное место работы1*. В Москве, например, существовала своеоб-

1 В 1935 году мужские ботинки, которые в коммерческом магазине стоили 77 руб., на рынке продавались за 130; мужской костюм, купленный в коммерческой торговле за 130 руб., на рынке шел за 320; цены на женский костюм соответственно составляли 108 и 200, мужское пальто — 180 и 375, велосипед — 250 и 650—800 руб. (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 404. Л. 12).

2 По данным Комиссии партийного контроля, осенью 1935 года посещаемость рынка в Ростове-на-Дону составляла 10 тыс. человек в выходной день, Ярославского рынка в Москве — 300 тыс. человек (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 404. Л. И).

3 Проверка рынков Ленинграда в 1934 году показала, что среди спекулянтов

профессионалы занимали только 10%, треть задержанных составляли рабочие, еще

треть — домохозяйки, 10% — служащие. В Киеве 27% среди задержанных составили

колхозники, 10% — кустари, около трети — иждивенцы рабочих и служащих, на долю

профессионалов перекупщиков приходилось только 5%. В Москве самыми больши­

ми группами среди спекулянтов при проверке оказались домохозяйки — 20% и

кустари - 15-20%  (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 15а. Д. 1071. Л. 16-20).

4 Занималась спекуляцией и советская элита. В одной из автобиографических повес­

тей Ю.М.Нагибин рассказывает о своеобразном бизнесе жены и дочери директора

крупнейшего в Москве автомобильного завода И.АЛихачева. Для себя дамы шили одежду

и обувь на заказ в закрытом ателье, а те вещи, которые получали в закрытом распреде­

лителе на Петровке продавали на Тишинском рынке: «На каждую (имеются в виду дочь

Лихачева и домработница. — Е. О.) напяливалось по две дамские шубы, через левую руку

перекидывались мелкие вещи: кофты, платья, юбки, комбинации. Они шли на промысел

в кишащую глубину рынка...» Жена Лихачева осуществляла общее руководство и ожидала

в это время в машине. Семья красного директора обеспечивалась хорошо и перепродавала

вещи не из нужды. Жены других сановников также занимались «реализацией промто­

варного лимита». Эпизод относится к концу войны, но вряд ли 10 лет что-то изменили

в поведении людей. Они продолжали заниматься тем, что привыкли делать (Наги­

бин Ю.М. Моя золотая теща // Тьма в конце туннеля. М., 1996. С. 219—221).

146

разная биржа по устройству спекулянтов на работу — артель по обслужи­ванию гардеробов в учреждениях и театрах. Подобная работа оставляла много свободного времени и была находкой для тех, кто занимался перепродажами.

Незаконная частная торговля стала головной болью для Политбюро и Совнаркома. Число постановлений по борьбе со спекуляцией все увеличи­валось. В августе 1934 года была образована правительственная комиссия по борьбе со спекуляцией во главе с Рудзутаком. На борьбу были брошены НКВД, фининспекция, милиция. По словам Ягоды, в начале 1934 года милиция рассматривала около 10 тысяч случаев спекуляции ежемесячно. Это не включало крупную спекуляцию, которой занималось экономическое управление ОГПУ. За первую половину 1934 года за спекуляцию было привлечено к ответственности более 58 тыс. человек, за 1935 год — около 105 тысяч!. По приказанию Политбюро устраивались показательные про­цессы с заранее известным приговором — расстрел2. Приведенные данные, однако, скорее показывают результаты отдельных рейдов по чистке рынков и городов «от паразитического и чуждого элемента», чем действительные размеры незаконных продаж. По признанию Ягоды, несмотря на меры, рынки по-прежнему «были наводнены спекулятивным элементом».

Кроме перераспределения товарного фонда в арсенале методов выжива­ния присутствовали и стратегии, связанные с дополнительным производст­вом товаров. Они также определяли развитие легальных и подпольных рыночных отношений в стране.

«Днепрострои капустного производства»

«Спасение утопающих — дело рук самих утопающих» — по сути, сказало руководство страны, когда призвало всех создавать «огородные кольца вокруг городов», строить «Днепрострои капустного производства» и «Маг-нитострои птичьих инкубаторов», осваивать прудовое хозяйство «на основе мирного содружества и сожительства зеркального карпа, и гуся, и утки»3. Правительство стало стимулировать развитие подсобных хозяйств.

Предприятия строили свои свинарники, крольчатники, молочные, рыб­ные фермы, вели самозаготовки в деревне (это разрешалось после заверше­ния госзаготовок). Автозавод им. Сталина, например, для снабжения своих рабочих купил несколько совхозов в Подмосковье, имел подшефные сви­новодческие, мясо-молочные, овощные совхозы и колхозы, водоемы в Московской области и Астрахани, кроме того, свои пригородные хозяйст­ва. Правительство выделило автозаводу семь районов для ведения заготовок сельскохозяйственной продукции. Ведущие индустриальные производства получили от Политбюро наибольшие льготы в проведении заготовок и развитии подсобных хозяйств.

Правительство также разрешило предприятиям заключать шефские до­говоры с колхозами и совхозами. В обмен на помощь запчастями, специа-

1 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 15а. Д. 1071. Л. 16-20; Д. 1073. Л. 186; Оп. 18а. Д. 904. Л. 4.

2 В протоколе Политбюро от 23.4.32 значится: «О хищениях продовольственных

и промышленных товаров. Поручить комиссии выбрать для постановки в суде из

представленных дел 4 дела с применением ВМН, по одному делу в Москве, Ленинграде,

Харькове и Сталинграде. Остальные дела направить во внесудебном порядке» (РЦХИДНИ.

Ф. 17. Оп. 162. Д. 12. Л. 107).

3 Болотин 3. Вопросы снабжения. М.—Л., 1935. С. 84.

147

листами и рабочей силой, которых предприятия посылали на уборочные, посевные кампании, строительство ферм, силосных башен и пр., колхозы и совхозы выделяли рабочим продовольствие. Однако опять же это разреша­лось только после выполнения плана государственных заготовок.

Шефство в реальной жизни служило «фиговым листком» для прикрытия бурного развития запрещенного правительством «бартера». По-своему решая проблему снабжения рабочих, предприятия браковали часть произ­веденной продукции и напрямую обменивали ее в колхозах и совхозах на продукты. При обмене повсеместно нарушалось правило, по которому колхозы могли предоставлять продовольствие только после выполнения государственных планов заготовок. Натуральный обмен, как паутина, свя­зывал государственные предприятия, кооперативы, колхозы в единую сеть. Ни постановлениями, ни проверками, ни комиссиями Политбюро не могло остановить эту практику.

Продукты, которые выменивались у колхозов/совхозов или производи­лись в подсобных хозяйствах промышленных предприятий, составляли главный источник снабжения заводских столовых. От государства в завод­ской общепит поступало немного, в основном мука, крупа, чай. В голодные годы первой пятилетки общепит переживал подлинный взрыв. Рабочие ходили в столовые целыми семьями. Обороты общепита выросли в период с 1928 по 1932 год с 0,4 до 4,9 млрд. руб. К 1933 году в общественных столовых питалось более 70% всех рабочих основных отраслей промышлен­ности. Это в шесть раз превышало плановое задание на пятилетку. Вплоть до отмены карточной системы доля рабочих, евших в общепите, оставалась высокой: в 1935 году — более 60% семейных рабочих СССР, а в Москве и Ленинграде около 80%'.

Бюджеты рабочих показывают, сколь важную роль заводские столовые играли в рабочем питании. В 1932—33 годах в рационе рабочего они обеспечивали до трети крупы, картофеля, овощей, 30—40% мяса, рыбы, молочных продуктов, половину жиров (прилож., табл. 9). Только в 1935 году с отменой карточной системы значение общественного питания в рабочем рационе стало падать2.

Организация самоснабжения на промышленных предприятиях отнимала немало времени у производства. Вот описание одного из предприятий — образцового с точки зрения организации рабочего снабжения. Для проведе­ния сельхозработ в своих собственных и подшефных хозяйствах постоянно проходила мобилизация рабочих и технических кадров. За цехами закреп­лялись определенные участки работы, и заводское радио каждый день обътвляло, сколько требуется рабочих рук на поля и фермы. Собрания по вопросам снабжения шли на заводе одно за другим: совещания секторов по распределению продуктов, составление списков по категориям снабжения и обсуждение их на собраниях (два раза в месяц списки пересматривались), распределение талонов между цехами, продажа обеденных талонов, сове­щания уполномоченных по общественному питанию, совещания продавцов

1 Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 304—305. Причиной

бурного развития общепита был не только голод, но и рост женской занятости. В

условиях скудного пайкового снабжения было невыгодно оставаться домохозяйкой.

В начале 1932 года правительственным декретом все домохозяйки моложе 56 лет были

лишены карточек. Чтобы получать пайки, они должны были идти работать.

2 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 8, 10, 86, 88.

148