6 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

с участием рабочих, дежурства и проверка работы столовых, баз, складов, для чего создавались специальные лавочные комиссии, летучие отряды, добровольческие активы, хлебные инспекции и прочее. Формировалась огромная армия «снабженцев», не участвовавшая в производстве'. При знакомстве с этим положительным опытом невольно возникает вопрос: кто же работал, если только для того, чтобы обратиться с заявлением на хлебо­завод, мобилизовывали целую бригаду? Подсчитать убытки, которые нане­сла производству организация снабжения, конечно, невозможно, но они огромны. Получался заколдованный круг: либо рабочие плохо работали, потому что были голодны, либо они были сыты, но не работали, так как все время уходило на обеспечение их питания.

Подсобные хозяйства были палочкой-выручалочкой не только для рабо­тавших на промышленных предприятиях, но буквально для всех. Коопера­тивы, школы, больницы, санатории, союзы деятелей науки и искусства заводили свои крольчатники, свинарники, парники. Свои подсобные хо­зяйства имели и Совнарком, и ОГПУ, и ЦК ВКП(б). Выращенная продук­ция поступала в ведомственные столовые и буфеты.

Да что организации! Каждая городская семья имела свой огородик. Земля для этого выделялась государством, но могла захватываться людьми и безо всякого на то разрешения. Каждый подходящий участок за городом или в городской черте раскапывался, в основном под картошку — второй после хлеба продукт питания в России. Горожане заводили также скот и птицу, которых держали не только в сараях при огородах, но и в своих жилищах. В архиве Уилларда Гортона, американского инженера, который работал в начале 30-х годов в Ташкенте, сохранился типографский текст любопытного приказа, изданного комендантом одного общежития:

«Приказ 2. Пункт 2. Также воспрещается водить в комнатах кур, собак, поросят и всяких животных до медведей включительно, как было замечено, коих приказываю с сего числа ликвидировать бесследно»^.

В рабочих бюджетах есть графа — «процент безденежных поступлений продуктов домашнего питания». Она показывает, что давало рабочему его подсобное хозяйство и что поступало от родственников из деревни. В голодных 1932—33 годах подсобное хозяйство обеспечивало в домашнем питании промышленных рабочих до трети молока, яиц, около 10% карто­феля, овощей, фруктов, сала.

Гораздо более важную роль, чем огороды горожан, в питании населения в годы первых пятилеток сыграли приусадебные хозяйства крестьян. Они были разрешены в 1930 году уставом сельскохозяйственной артели. Однако устав не определял ни размеров подсобного хозяйства, ни гарантий от посягательств на него государства. Неопределенность устава объяснялась

1 Салов А. Организация рабочего снабжения. М., 1933.

2 Другие пункты этого приказа не менее интересны. Так, пункты 1 и 3 гласили:

«С сего числа строжайше воспрещается выбрасывать в окна и форточки и иным путем

во двор дома и на улицу сор и очистки, также выливать помои и горшки, равно

мочиться с балконов вниз, кои должны быть, как и окна, ввиду зимнего времени,

наглухо закрыты во избежание порчи водопроводных труб, а также (выбрасывать)

человеческие экскременты, завернувши в бумажку, как неоднократно было замечено

и поступали жалобы ввиду бездействующих уборных, что совершенно недопустимо

и источник заразы...   3. Также воспрещается заходить в чужие комнаты, для чего

необходимо стучать в дверь до ответа живущего гражданина. Виновные в неисполне­

нии замеченных проступков будут выселены в 24 часа и наложены административные

взыскания» (Hoover Institution archives. Коллекция Уилларда Л.Гортона).

149

тем официальным мнением, что с развитием коллективизации личное хо­зяйство потеряет свое значение. Жизнь доказала обратное, и в 1935 году, в соответствии с новым уставом, крестьяне получили юридически гарантиро­ванные права на личное подсобное хозяйство. К этому времени оно доказа­ло свою важность в обеспечении как самих крестьян, так и городских жителей.

Разрешенные размеры личного хозяйства оказались более чем скромны­ми. Еще в 1934 году специальная комиссия ЦК рассматривала, но не реши­ла «проблему двух коров» в личном подсобном хозяйстве колхозников. От­сутствие решения определялось вмешательством Сталина, который считал, что две коровы для крестьянина — это слишком много. Даже напор крес­тьянских делегатов на Втором съезде колхозников-ударников в феврале 1935 года, внесших множество поправок в новый устав сельскохозяйственной артели, не позволил им получить разрешение на слишком большое личное хозяйство. В соответствии с новым уставом размеры личного хозяйства не могли превышать 0,5—1 га земли, 1—3 коровы (только для районов кочевого животноводства допускались большие размеры).

Вообще логика, по которой Сталин согласился гарантировать колхозни­кам права на личное подсобное хозяйство, была своеобразна. Следовало показать единоличнику, а к 1935 году вне колхозов оставалось еще около пятой части крестьянских хозяйств, что жизнь в коллективе была лучше, чем вне его. Контролируя рост хозяйства крестьян-единоличников, Полит­бюро запретило им арендовать колхозную землю, установило для них еди­новременный налог!.

Личное хозяйство крестьян являлось основным источником их продо­вольственного обеспечения и развития крестьянского рынка. Именно крес­тьянин, торгующий продукцией со своего подсобного хозяйства, был там главным продавцом, колхозы после выполнения планов государственных заготовок мало что имели для продажи2. Это поистине был крестьянский, а не колхозный рынок.

Хотя формально крестьянский рынок не был запрещен правительством и раньше, активно стимулировать его развитие руководство страны начало в голодном 1932 году. Для этого Политбюро сократило экспорт, несколько снизило планы сельскохозяйственных заготовок, предоставило торгующим налоговые льготы, но главное, приняло постановления о важности колхоз­ного рынка и его якобы социалистической природе, чем остановило анти­рыночные акции властей на местах.

Колхозы, колхозники, единоличники могли продавать часть своей про­дукции по рыночным ценам, складывавшимся в зависимости от соотно­шения спроса и предложения. Начать рыночную торговлю разрешалось только после выполнения планов государственных заготовок и следовало немедленно прекратить с началом нового урожая. По основным продо­вольственным культурам — хлебу и картофелю — Политбюро принимало специальные для каждого региона постановления, которыми разрешало начать .рыночную продажу.

В реальной жизни сроки рыночной торговли не соблюдались, о чем свидетельствуют материалы Политбюро, Наркомснаба, ОГПУ. Крестьяне

1 Зеленин И.Е. Коллективизация и единоличник // Отечественная история. 1993.

№3.

2 Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 358.

150

потихоньку вывозили на рынок небольшие партии продуктов даже в перио­ды запрета их рыночной продажи. Милиция совместно с ОГПУ периоди­чески совершала рейды на рынки, конфисковывала запрещенные к вывозу продукты, устраивала облавы и засады. Конфискованное засчитывалось в счет плановых поставок. Одновременно выявлялись держатели крупных партий товаров, которых ОГПУ брало на учет как спекулянтов. Тем не менее нелегальная торговля не останавливалась.

Роль крестьянского рынка в снабжении горожан в период карточной системы трудно переоценить. Бюджеты свидетельствуют, что в питании рабочих он обеспечивал от 50 до 80% картофеля, молока, яиц, сала, сливоч­ного масла, 20—30% мяса, крупы, овощей, фруктов, растительного масла, муки (прилож., табл. 9). Те группы населения, которые плохо или вообще не обеспечивались по карточкам, жили почти исключительно за счет крес­тьянского рынка.

В условиях голодного спроса цены на рынке «кусались». В 1932—33 годах по карточкам ржаной хлеб по стране стоил 14—27, пшеничный — 36—60 копеек. Рыночная же средняя цена на ржаной в начале 1932 года составляла 2, а в 1933 году подскочила до 5 рублей, пшеничный хлеб в те годы стоил соответственно 2,5 и 8 рублей килограмм. Мясо в государствен­ном секторе тогда же обходилось рабочему от 2 до 4 рублей за килограмм, а на рынке — 5—12 рублей; картофель стоил около 20 копеек в государствен­ной торговле и 1—2 рубля на рынке; молоко у государства рабочий покупал от 40 копеек до рубля за литр, на рынке же платил за него 1,5—3 рубля; масло коровье стоило 6—10 рублей по карточкам и 20—45 рублей на рынке; яйца — соответственно 2,5—9 и 10—22 рублей!. Своего пика рыночные цены достигли весной—летом 1933 года. В следующем году началось сбли­жение цен государственной и рыночной торговли2.

Высокие рыночные цены были главным источником денежных доходов крестьян и позволяли им покупать товары в государственной коммерческой торговле. Однако в голодные годы крестьяне охотнее обменивали продо­вольствие на промышленные товары, чем брали деньги. В этих случаях они даже снижали цену на свою продукцию.

Значение подсобных хозяйств и крестьянского рынка в снабжении насе­ления признавали и правительственные органы. В одной из записок ЦУНХУ сообщалось, что продовольственные фонды, поступившие в 1932 году на снабжение населения, приблизительно равнялись фондам 1931 года. Но то была заслуга не государства, говорилось в записке, а крестьян­ского рынка и пригородных хозяйств. Действительно, государственное снабжение в 1932 году резко сократилось. По сравнению с предыдущим годом фонд мясопродуктов составлял половину, фонд животного масла — меньше 40%, фонды рыбопродуктов, картофеля, овощей — около 70%. Развитие крестьянского рынка и подсобных хозяйств компенсировало это сокращение3. Если кто-нибудь задался бы мыслью увековечить память о

1 Чтобы подчеркнуть дороговизну рынка, укажу, что, по данным бюджетов,

средний доход на каждого члена семьи индустриального рабочего, с учетом всех

денежных поступлений, составлял в 1932—33 годах 55—65 рублей в месяц (РГАЭ.

Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 17-18).

2 В первой половине 1934 года рыночные цены по сравнению с первой половиной

1933 года снизились в 2 раза (РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 39).

3 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 137.

151

голодных первых пятилетках, то он должен был бы создать памятник небольшому участку земли — огороду.

Предприимчивость людей двигала развитие рыночных отношений. Но приведенные факты показывают и другое. Рынок развивался не только энергией и изобретательностью людей, но и действиями власти. Неизбеж­ное возвращение к рынку было трагедией советского руководства, которое и хотело бы обойтись без него, да не могло этого сделать: при каждой попытке воплотить в жизнь утопию безрыночной экономики страна оказы­валась в кризисе. Плановое хозяйство нуждалось в рынке. Кризис и голод убедили в этом. Ввергнув форсированным огосударствлением экономику в хаос, руководство использовало предпринимательство и рынок, чтобы нор­мализовать продовольственную обстановку в стране. Конечно, не было пересмотра постулатов марксистской политэкономии, но был принят ряд постановлений, которые создавали некоторую легальную основу для разви­тия рыночных отношений.

Однако пределы для развития легальных рыночных отношений, установ­ленные руководством страны, были очень узки. По замыслу, частное пред­принимательство могло быть только индивидуальной мелкой деятельнос­тью по самообеспечению, дополнением к государственному снабжению, но не источником обогащения. Политбюро старалось втиснуть рынок и част­ное предпринимательство в прокрустово ложе политэкономии социализма. Остались незыблемыми постулаты о недопущении частной собственности на землю и средства производства. Использование найма рабочей силы запрещалось.

Масштабы легальной частной деятельности, допущенные Политбюро, были значительно уже не только капиталистического рынка царской Рос­сии, но даже ограниченного рынка периода нэпа1. Так, в 20-е годы произ­водство сельскохозяйственной продукции практически полностью являлось частным делом. В 30-е же годы частное аграрное производство, помимо оставшихся крестьян-единоличников, было представлено лишь огородами горожан и небольшими подсобными хозяйствами колхозников. Ограниче­ние частной инициативы в сельскохозяйственном производстве приводило к тому, что предложение продуктов на рынке оставалось недостаточным, а материальное обеспечение населения даже с учетом покупок на рынке — невысоким. Бюджеты свидетельствуют, что усилиями всей семьи, с учетом всех источников снабжения, примерное ежедневное меню члена рабочей семьи в 1932—33 годах, выглядело так: треть буханки черного хлеба, два-три ломтя белого, тарелка каши, слегка сдобренная постным маслом, тарелка овощного или рыбного супа с крошечным кусочком рыбы в 30 гр, две-три картофелины с кусочком мяса в 40—70 гр, стакан молока каждые четыре дня, которое отдавалось в семье детям, кипяток почти без заварки, не­сколько кусков сахара, горстка дешевых конфет.

1 Рынок 30-х годов был уже и рынка периода военного коммунизма. Как показывают исследования, голод в период гражданской войны гнал на запрещенный рынок не только обывателя, но и государственные учреждения. Во время успешных наступлений «белых» на рынке шла продажа национализированных фабрик, заводов, имений их бывшими владельцами. Складывается впечатление, что рынок в период военного коммунизма, хотя и был ограничен декретами, во многом работал по инерции дооктябрьского времени (Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России. С. 229-250).

152

Сужение границ легальных рыночных отношений существовало и в сфере торговли, и в промышленном производстве. Частная торговля огра­ничивалась колхозным рынком, продажей бывших в употреблении вещей (продажа новых вещей запрещалась), а также мелочной торговлей с лот­ков по установленному правительством ассортименту!. Частное производ­ство предметов одежды и обихода в 30-е годы представляло мелкую кустарную деятельность. Продавать свою продукцию кустари могли по ценам государственных и кооперативных организаций. Политбюро огра­ничивало масштабы кустарного производства, стремилось свести его к работе на заказ. В конце 1935 года постановление ЦИК и СНК СССР запретило выдавать регистрационные удостоверения на занятие кустарны­ми промыслами тем, кто работал «из своего сырья на рынок». Разреша­лась только работа из материала заказчика. Заниматься кустарными про­мыслами можно было только во внеурочное время при наличии письмен­ного разрешения руководителя предприятия, где протекала основная тру­довая деятельность кустаря2.

Предпринимательство и рынок не умещались в отведенном для них легальном экономическом пространстве и развивались за его пределами. Все, что выходило за рамки разрешенной Политбюро рыночной деятель­ности, составляло империю черного рынка и было наказуемоЗ. Политбюро пыталось решить свои разногласия с нелегальным рынком не путем расши­рения экономической свободы, а запретами и ограничениями. Противоза­конный характер черного рынка определялся не только и не столько кри­миналом в деятельности людей, сколько ограниченностью проведенных рыночных реформ. Подавляющая часть рыночной активности, которая в СССР 30-х годов являлась незаконной, не считалась бы таковой в странах рыночной экономики. Значение черного рынка в обеспечении населения в годы карточной системы великой А заправлял там частный капитал.

1 В постановлении ЦИК и СНК СССР от 20 мая 1932 года о порядке проведения

колхозной торговли говорилось: «Не допускать, чтобы частные торговцы открывали

лавки и магазины». Инструкция Наркомфина СССР от 10 июня 1934 года позволяла

финорганам выдавать частным лицам разрешение только на мелкую торговлю с рук

и лотков такими товарами, как мелкая галантерея, замазка, сода, синька, вакса,

мелкие железо-скобяные изделия, щепные изделия для хозяйственных нужд, игруш­

ки, фрукты, ягоды, орехи, семечки, прохладительные напитки, сладости, сырки,

простокваша, варенец, СТАРАЯ (значит, бывшая в употреблении, выделено мной. —

Е.О.) одежда и обувь (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 15а. Д. 1071. Л. 14).

2 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 404. Л. 1-3.

3 Постановление ЦИК и СНК СССР от 22 августа 1932 устанавливало в качестве

меры наказания для спекулянтов и перекупщиков от 5 до 10 лет концлагерей без

применения амнистии. Суровость наказания вредила делу борьбы со спекуляцией:

суды не решались применять столь суровые приговоры к мелким спекулянтам,

которые буквально наводняли рынки и создавали главную проблему. Они отделыва­

лись легкими штрафами. В конце 1934 года НКВД просил ввести, в качестве наказания

для мелких спекулянтов, штраф в размере 500 рублей или 3 месяца принудительных

работ с конфискацией имущества, сохранив для крупных спекулянтов в силе закон

1932 года.

4 Вот только один из примеров. Опрос рабочих Челябинского тракторного завода

в 1935 году показал, что 6 человек покупали одежду в комиссионках, 8 — по ордеру

в закрытом распределителе, 180 — в коммерческих магазинах, а подавляющее боль­

шинство — 512 человек — на толкучке (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 404. Л. 11).

153

Мимикрия частного предпринимательства

Частное нелегальное предпринимательство не всегда легко разглядеть за фасадом огосударствленной экономики, так как, будучи преследуемо по закону, оно маскировалось под ту или иную форму социалистического хозяйства. Частный капитал прикрывался колхозными справками, патента­ми на кустарную деятельность, государственными должностями, вывесками общественных организаций. Материалы Наркомфина, ОГПУ/НКВД, ко­миссий партийного и советского контроля помогают увидеть многообразие форм частного капитала в социалистической экономике.

Частное предпринимательство развивалось под прикрытием государст­венных учреждений. Продавцы в ларьках, столовых, буфетах, палатках вместе с государственным товаром продавали «свой». Это мог быть и товар собственного производства, и купленный у кооператоров, в магазинах, на складах. «Свой» товар не регистрировался в документах, и наценки на него доходили до 100%. Частыми представителями подобного бизнеса являлись, например, продавцы минеральных и газированных вод, которые торговали на улицах в ларьках. Кроме торговли государственной продукцией, они могли производить и свою: на собственные деньги закупали баллоны угле­кислоты и с помощью наемных рабочих вырабатывали минеральные воды. Доход исчислялся тысячами рублей. Парикмахеры, фотографы и т.п. в государственных учреждениях также «работали на сторону». Работники пе­карен покупали муку на свои средства, выпекали хлеб в государственных или кооперативных пекарнях, а затем продавали его на рынке.

Среди государственных учреждений особым размахом предприниматель­ской деятельности прославились комиссионные магазины!. Они создава­лись для того, чтобы «помочь трудящимся продать ненужные вещи без перекупщиков и спекулянтов». В реальной жизни, однако, работники ко­миссионок отказывались принимать у населения поношенные или дешевые вещи, говоря, что это барахло, немодно, неизящно, зато искали большие партии дефицитного товара. Для поиска, скупки и реализации товаров комиссионные магазины имели специальных агентов. Кроме зарплаты, суточных, командировочных агенты получали проценты с оборота. Постав­щиками в комиссионные магазины были и «спекулянты», которые скупали товар в государственных магазинах либо приносили краденое со складов, фабрик, заводов, из магазинов.

Цены в комиссионных магазинах назначались очень высокие, даже выше цен государственной коммерческой торговли. Например, хромовые мужские ботинки в магазине стоили 76, а в комиссионке шли за 143—172 рубля; 3 метра импортного бостона, которые в магазине стоили 550 рублей, в комиссионке продавались за 1000 рублей. Стоимость трех метров сукна в универмаге составляла 600, а в комиссионке — 945 рублей. Из прибыли 100 рублей шло поставщику, 245 — магазину2. Несмотря на высокие цены, товар в комиссионках раскупался быстро, ведь в других магазинах за ним нужно было гоняться и стоять часами в очередях.

1 Комиссионные магазины принимали от населения вещи, оценивали их и затем

продавали. Определенный процент с продажи составлял доход магазина.

2 Здесь и далее используются факты из «Докладной записки о широком исполь­

зовании частником комиссионных магазинов», составленной Комиссией партийного

контроля для СНК СССР в мае 1935 года (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 402. Л. 1-13).

154

Доходы от продажи товаров через комиссионные магазины составляли внушительные по тем временам суммы. Гражданин Краснов, например, через комиссионный магазин продал в 1934 году обуви на 100 тыс. рублей, а граждане Сахаров, Волков, Смирнов — на 400 тысяч. Некто Рыжиков продал через магазин № 93 Гормосторга более тысячи часов. Если учесть, что в Москве и Ленинграде работало около ста комиссионных магазинов, то масштабы «комиссионной деятельности» выглядят внушительно.

Товар в комиссионные магазины поступал и от кустарей. Например, магазин № 23 на Красной Пресне за 1934 и два месяца 1935 года продал электронагревательных приборов (плиты, печи, кипятильники и т.п.) на сумму 150 тыс. рублей. Эти приборы изготовлял кустарь Каменев, который имел мастерскую во дворе магазина. Материалы и сырье он покупал в государственных организациях по доверенности магазина. Деньги от прода­жи магазин переводил на текущий счет Каменева, который к тому же был освобожден от уплаты налогов, так как имел от психиатра справку о том, что он душевнобольной.

Ошибочно думать, что комиссионки продавали только ширпотреб. В них существовали специальные отделы продажи стали, алмазов, деталей, проводов, станков и машинного оборудования. Тот же магазин на Красной Пресне продал Туркменской высшей сельскохозяйственной школе, Черки­зовской авторемонтной мастерской Метростроя и другим организациям 183 пуда стали и на 300 тыс. рублей фрезерных, револьверных и токарных станков. Покупателями сырья и средств производства являлись учреждения и организации, а поставщиками могли быть и частные лица (воровали ведь не только галоши). Выявление «собственников средств производства» за­труднялось тем, что товар сдавался под вымышленными именами и адреса­ми. Магазин часто в таких случаях выступал лишь посредником между владельцем товара и агентом государственного учреждения, покупавшим его. Сделка лишь оформлялась через магазин, товар же хранился на част­ных квартирах. Бумаги в магазине составлялись так, что определить, сколь­ко продано, кому и от кого, было порой невозможно.

Большие доходы комиссионным магазинам приносила продажа «стиль­ной мебели». Источниками ее поступления являлись «бывшие люди», вы­сланные НКВД, перекупщики и другие. В комиссионных магазинах мебель слегка реставрировали — «восстанавливали стиль эпохи» — и перепродава­ли организациям по баснословно высоким ценам. Руководители учрежде­ний тратили огромные (государственные) средства, чтобы обставить свои кабинеты старинной мебелью. Например, представитель Кабардино-Бал­карского исполкома Никонов закупил в комиссионном магазине на 300 тыс. рублей старинной мебели, причем не только кабинеты, но и три гостиные и даже четыре спальни. С этой целью он провел в Ленинграде два месяца. Наркомсовхоз в Москве купил семь кабинетов стиля «ренессанс» и две гостиные в стиле «ампир», заплатив 91 тыс. рублей (магазин приобрел эту мебель за 60 тыс. рублей). Наркомвнуторг купил два кабинета и т.д. Только два комиссионных магазина Ленпромторга продали старинной ме­бели пяти учреждениям на 800 тыс. рублей.

Комиссионные магазины являлись государственными учреждениями и доход от их работы поступал в госбюджет. Однако путем махинаций с товарами и работники комиссионок зарабатывали немало. Они могли умышленно задерживать товар, заставляя сдатчика понизить цену, а затем по сниженной цене покупали товар сами с тем, чтобы перепродать его дороже. Другой пример. От органов НКВД, суда, Наркомфина конфискаты для продажи поступали с указанием общей суммы стоимости на всю пар-

155

тию товаров. Работники магазина в этой партии товаров наиболее ценные вещи оценивали дешево и покупали сами для дальнейшей перепродажи, худшие — оценивали по более высокой цене. В итоге общая сумма стои­мости товара соблюдалась, работники же клали кругленькую сумму денег в карман.

Анализируя предпринимательскую деятельность комиссионных магази­нов и лично их работников, Комиссия партийного контроля пришла к выводу, что комиссионки являлись «частнокапиталистическим сектором в социалистическом хозяйстве». Будь то рыночная экономика, государство легализовало бы предпринимательскую деятельность комиссионных мага­зинов, обложив ее налогом, запретив при этом принимать краденое и тратить государственные средства на покупку стильных кабинетов. В огосу­дарствленной же экономике выводы вновь шли по запретительной линии. КПК предложила сократить сеть комиссионных магазинов, ограничить прием вещей только теми, что были в употреблении, запретить устанавли­вать цены выше цен государственной и кооперативной торговли. В пред­принимательстве виделся порок, испорченность, а не закономерный ответ на покупательский спрос. В случае реализации рекомендаций КПК пред­принимательство вряд ли бы остановилось, оно просто приняло бы новые формы мимикрии.

Частный бизнес развивался и под прикрытием общественных организа­ций: райкомов, Осоавиахима, товариществ «Долой неграмотность», комите­тов Красного Креста и других. Вопреки запретам, при общественных орга­низациях на частные средства открывались столовые, буфеты, кондитер­ские, пекарни, слесарные мастерские и т.п. По договору частник должен был уплачивать ежемесячно определенную сумму организации, под «кры­шей» которой он работал, остальные доходы брал себе. Работа велась на собственном материале и на собственные средства предпринимателя. Орга­низация обеспечивала частнику легальное прикрытие, предоставляла доку­менты на закупку материалов и продуктов.

Вот лишь некоторые примеры!, в Киевской области, в селе Лукашевка, 13 частников организовали под вывеской Украинского Красного Креста «комбинат», в состав которого входили пекарня, кондитерская, завод мине­ральных вод, буфет, парикмахерская. Оборотные средства комбината состо­яли из вкладов частников. В г.Черняхове Комиссия красных партизан открыла буфет-столовую на средства гражданина Борятинского (3600 руб.). Сам Борятинский работал в качестве заведующего буфетом, закупку про­дуктов вел на свои деньги на частном рынке и в Торгсине. Бизнес делали и те, кто занимался закупкой продуктов по заданию государственных и обще­ственных организаций (частные закупки были запрещены). Часть продук­тов покупалась на собственные средства и сбывалась «на сторону».

Частный капитал действовал и под прикрытием колхозов. В Винницкой области колхоз им. Ворошилова, например, заключил договор с кустарем-одиночкой по фамилии Шрифтелих. По доверенности колхоза он закупал сырье и изготовлял повидло, которое продавал от имени колхоза. Сам кол-

1 Здесь и далее используется «Материал о выявленных случаях проникновения частника в государственные и кооперативные предприятия», подготовленный Нар-комфиномСССРдляСНК СССР в ноябре 1934 года (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 15а. Д. 1071. Л. 40—57). Примеры частного предпринимательства в социалистической экономике 30-х годов приводятся в упоминавшемся ранее докладе Д.Шерера, а также, на примере Магнитогорска, в книге С.Коткина.

156

хоз не имел сырья и не производил повидла. В течение 1933 года Шрифте-лих продал разным организациям повидла на более чем 71 тыс. рублей, колхоз же, а лучше сказать — его администрация, получила 8% комиссион­ных. После того как факт предпринимательства стал известен финорганам, все участники этого бизнеса были наказаны в судебном порядке.

Частный предприниматель скрывался и под личиной колхозника, торгу­ющего на рынке якобы своей продукцией. Проверки показывали, что часто продавцы ничего общего с колхозами не имели. Под видом «колхозников» работали перекупщики, которые скупали товар у крестьян на подъездах к городу либо привозили для продажи на рынке купленное в других регио­нах. По сообщениям Наркомфина, например, на рынки Харьковской об­ласти осенью 1934 года поступило из Закавказья большое количество фрук­тов и орехов. Продавцы предъявляли справки якобы уполномоченных кол­хозов, посланных продать колхозную продукцию. При проверке справки оказывались фиктивными. В частности, граждане Басаевы, Дмитрий и Артем, привезли в Харьков 50 ящиков яблок на 7 тыс. рублей. Они имели документы от колхоза «Революция» (Южная Осетия). Их частые приезды вызвали подозрение финнадзора, который задержал продавцов с товаром. В результате специальной инспекторской поездки в Осетию было установле­но, что справки на реализацию являлись фиктивными и выдавались за взятку председателем колхоза Хабуловым. В колхозе «Революция» не име­лось ни одного фруктового дерева. Весь товар закупался предприимчивыми продавцами в соседних районах. Другой пример. Некто Алиев-Абас прода­вал в Харькове сушеные фрукты по фиктивным документам колхоза «Имени 26 бакинских комиссаров». За два месяца он наторговал на 28 тыс. рублей. Во время обыска у него также нашли мешок серебряных денег. Еще пример. Председатель инвалидной артели в Ставрополье и еще два ее члена покупали в местном колхозе подсолнечное масло по 6 руб. за литр, а продавали в Харькове на рынке по 18 рублей.

Частное предпринимательство подпольно развивалось и в кустарно-про­мысловой деятельности. В первой половине 30-х годов большая часть кус­тарей была кооперирована. Они покупали сырье у государства и должны были сбывать произведенную продукцию через кооперативы по установ­ленным государством ценам. Однако в реальной жизни лишь небольшая часть произведенной кустарями продукции продавалась через кооперативы по государственным ценам, львиная доля шла на черный рынок. Патент почти всегда служил прикрытием нелегальной деятельности, приносившей немалые доходы.

В докладной записке КПК в октябре 1935 года говорилось, что из 8000 кустарей, зарегистрированных в Москве, только 4—5% продавали продук­цию через кооперативы!. Остальные, либо сами, либо через мелких оптови­ков, сбывали произведенный товар на черном рынке по «высоким спекуля­тивным ценам». Вопреки запретам применялся наем подсобных рабочих для расширения производства. Сырье покупалась нелегально на государст­венных фабриках и заводах через работавших там «несунов». Доходы утаи­вались от фининспекции. Кустарь получал десятки тысяч рублей в год чистой прибыли. Деньги по тем временам немалые. Зарплата главного конструктора на станкостроительном заводе, например, составляла немно­гим более 19 тыс. рублей в год.

1 Докладная записка «О спекуляции промтоварами на базарах» (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 404. Л. 13-14).

157

Та же докладная записка приводит примеры предпринимательства кус­тарей. Машинист Люберецкого завода Янбаев имел патент на производство юбок. Продавая их не через кооператив, а на черном рынке, он зарабатывал более 20 тыс. рублей в год. Для сравнения: его зарплата как машиниста составляла 300 руб. в месяц. Гражданину Конкину кустарное производство и торговля одеждой приносили доход в 11 тыс. рублей в год. При этом его легальный заработок (пенсия + зарплата сторожа) составлял всего лишь 160 рублей в месяц.

На черном рынке действовали не только кустари-одиночки, но и целые подпольные фирмы. «Предприниматели с размахом» подкупали заводскую и колхозную администрацию и так получали сырье. Для производства товаров нанимали кустарей в городах и деревнях (чем не рассеянная ману­фактура!), снабжали их сырьем, а затем сбывали продукцию на рынках и барахолках в крупных городах. Для прикрытия нелегальной деятельности всегда имелся государственный патент. Однако он не отражал действитель­ных размеров предпринимательства. Налоги, которые подобные фирмы платили государству, не соответствовали их доходам.

«Киевские кустари» представляют один из примеров подобной рассеян­ной мануфактуры. Кустари на дому работали для этой «фирмы» — шили женскую обувь. Организаторы бизнеса затем отправляли товар в Ленин­град, где он хранился в арендованных квартирах. Предприниматели совер­шали в Ленинград «челночные рейсы», подкупали администрацию рынков и продавали продукцию. Затем исчезали из города, с тем чтобы вновь вернуться с очередной партией товара.

Вот еще пример частной рассеянной мануфактуры. Граждане Ильев-ский, Щедровский, Фельтейштейнт имели патенты кустарей-одиночек для производства фетровых шляп и беретов. На деле же они являлись организа­торами и руководителями фирмы, в которой работало 12 наемных рабочих. Организаторы снабжали их сырьем и продавали произведенную продукцию на черном рынке!.

В Харьковской области снабженческо-сбытовое товарищество «Кооп-кустарь» фактически являлось прикрытием подпольной фирмы. За 1933 и первую половину 1934 года оборот товарищества составил 8 млн. рублей. Товарищество составляли группы предпринимателей, каждая из которых имела свой бизнес. Одна группа из восьми человек покупала на фабриках отходы, а после сортировки продавала их другим государственным пред­приятиям с наценкой в 40—50, а то и 100%. Так, трикотажные обрезки, которые покупались по 800—830 рублей за тонну, продавались затем заво­дам в виде обтирочных концов по 1800—1900 рублей за тонну. Оборот этой группы составлял 413 тыс. рублей. Другие члены товарищества покупали жестяные отходы на заводах по 200 рублей за тонну, а после сортировки и обрезки продавали их для обивки ящиков по 790 рублей за тонну. Гр. Вызгородинекий только за март месяц продал 24 тонны жестяных отходов на 19 тысяч рублей. Как говорят документы, предприниматель использовал наемных рабочих, т.к. он один вряд ли мог за месяц пересортировать более двух тонн отходов. Еще одна группа членов товарищества покупала скот у частников, перерабатывала на колбасу и продавала на рынке. Для фининс-пекции колбаса именовалась «паштет из растительного вещества», что по­зволило укрыть от обложения налогом 237 тыс. рублей. За полтора года 13

1 Докладная записка «О спекуляции промтоварами на базарах» (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 404. Л. 13-14).

158

человек этой группы переработали 39 тонн мяса, 5,5 тонн сала. Их доход составил 552 тыс. рублей. Другая группа «вырабатывала» вафли с начинкой. Оборот по продаже составил 870 тыс. рублей. Были и предприниматели широкого профиля. Гр. Кричевский, например, одновременно «выделывал» пирожные-микадо, мухоморы, стироль, желе, перец, лавровый лист и крас­ку для материй. Оборот его предприятия составил 70 тыс. рублей.

Артель «Транспорт» в составе 33 человек, используя два-три воза и пять-шесть лошадей, заработала за полтора года 400 тыс. рублей. Организа­торы этого бизнеса сами не занимались извозом, а только нанимали рабо­чих и обеспечивали их средствами производства. Доход организаторов со­ставлял 20—30 тыс. рублей в год. Товарищество «Гумхимпром», которое занималось производством химических изделий, одновременно изготавли­вало кондитерские изделия, галантерею, занималось фасовкой кофе, перца, ванилина, красок.

В стране существовал и подпольный рынок услуг. Нэп остался позади, но люди продолжали зарабатывать деньги привычными способами. Порт­нихи шили на дому, прачки стирали, стоматологи лечили зубы, ювелиры изготовляли украшения на заказ, репетиторы давали уроки и т.д. В каждой семье был свой способ подработать. Нелегальная деятельность и доходы от нее тщательно скрывались от соседей и фининспекции, клиентура форми­ровалась через друзей и знакомых.

Милиция, ОГПУ/НКВД, фининспекция призваны были бороться с под­польным предпринимательством. Периодически проводились рейды по очистке рынков, инспекторские проверки учреждений и организаций, аресты подпольных предпринимателей на дому «по доносу». Но хотя нема­ло людей было осуждено, черный рынок продолжал жить. Распыленность и масштабы подпольного предпринимательства были настолько широки, что органы правопорядка физически не могли справиться. А часто и не очень старались — городские власти получали доход с рынков и смотрели на «беззакония», которые там творились, сквозь пальцы, милиция и фининс­пекторы брали взятки.

Определить точные размеры частного предпринимательства и количест­венно оценить его вклад в экономику не представляется возможным. Па­тенты не отражали действительных масштабов производства и торговли, а выплачиваемые налоги — действительных размеров доходов. Однако неко­торые общие выводы можно сделать.

Советский подпольный предприниматель, как правило, являлся пред­ставителем мелкого бизнеса. Это был кустарь-одиночка или кустарь с одним-двумя наемными рабочими. Производитель, как правило, был и продавцом своего товара. Конечно, возникали и подпольные «фирмы» средних размеров, рассеянные мануфактуры, где существовало разделение труда (руководители, производители, продавцы), но чем шире были мас­штабы деятельности, тем быстрее фининспекция и карательные органы раскрывали фирму и ликвидировали ее. Частный бизнес обречен был оста­ваться мелким.

Закон преследовал частного производителя, торговца не только за то, что тот скрывал от фининспекции свои доходы и не платил все налоги, а также и за расширение предпринимательства и получение прибыли, наем рабочих, продажу по рыночным ценам. В этих условиях утаивание доходов не только являлось средством уменьшить налоги, но и сокрытием масшта­бов деятельности, которая по определению не могла быть большой. Отка­зываясь предоставить частнику больше прав и возможностей, государство

159

несло колоссальные убытки от неуплаты налогов, разворовывания сырья и товаров с государственных предприятий.

В целом, оценивая черный рынок, следует сказать, что во всем многооб­разии частной деятельности преобладало не производство, а спекуляция — перепродажа товара с целью получения прибыли. Главной фигурой черного рынка все же был не подпольный промышленник-производитель, а пере­купщик-спекулянт. Ограничивая частное производство, Политбюро созда­вало идеальные условия для развития спекулятивного паразитического рынка.

Борясь с частным предпринимательством, государство значительно су­жало спектр легальных стратегий выживания. Государство не только не справлялось со снабжением населения, но часто мешало людям самим решать проблему самообеспечения.

Черный рынок являлся порождением товарного дефицита, и бороться с ним можно было только насыщением потребительского рынка товарами. Одним из средств к этому являлось предоставление предпринимательству больше экономической свободы. Запретительные же меры государства, на­правленные на сокращение частного производства и торговли, увековечи­вали товарный дефицит, а вместе с ним и черный рынок. В этом смысле бесполезность репрессий в борьбе с черным рынком очевидна.

За зеркальной дверью ТОРГСИНА

Государство участвовало в развитии рынка. Более того, только оно и имело право на крупномасштабное предпринимательство. В океане закры­тых пайковых распределителей, закрытых кооперативов, закрытых столо­вых в период карточной системы существовали оазисы государственной открытой торговли, где цены определялись голодным спросом. Речь идет о Торгсине и государственных коммерческих магазинах. Населению они да­вали дополнительные возможности выжить, государству — немалые денеж­ные средства. Особой славой пользовались магазины Торгсина!. Для голод­ных людей они казались островками изобилия. Недаром в одном из писем того времени Торгсин был назван «Америкой в миниатюре». В определен­ной мере государственное предпринимательство представляли и комисси­онные магазины, о которых говорилось ранее.

Торгсин (Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами) был вначале небольшой конторой Наркомторга, которая продавала антиквари­ат, продовольствие и дефицитный ширпотреб иностранным туристам. Вход советским гражданам в эти магазины был закрыт. Более того, ост­ровки изобилия засекречивались — не рекомендовалось прибегать к рек­ламе и выставлять в витринах ширпотреб.

Ситуация изменилась осенью 1931 года — правительство открыло совет­ским гражданам двери Торгсина. Дело в том, что с началом индустриализа­ции остро встала валютная проблема. Гиганты пятилетки ждали импортно­го оборудования. Для покупки оборудования и сырья нужна была валюта. Много валюты. Между тем советский экспорт, главный источник валютных поступлений, в условиях мирового экономического кризиса становился убыточен. Основную статью в советском экспорте составляли сельскохо-

1 О деятельности Торгсина читай также: Осокина Е.А. За зеркальной дверью Торгсина // Отечественная история. 1995. № 2.

160

зяйственная продукция и сырье, мировые цены на которые падали. Миро­вые же цены на оборудование и машины, которые импортировал СССР, росли.

Политбюро лихорадочно искало источники валюты. Иностранный ту­ризм, распродажа произведений искусства не давали желаемого результа­та. Между тем внутри страны имелись ценные сбережения. По подсчетам властей, на руках у населения к началу 30-х годов, несмотря на конфис­кации ВЧК/ОГПУ, оставалось около 100 млн. рублей золотом и, кроме этого, бытовое золото, ориентировочно еще 100 млн. рублей1. Торгсин должен был получить эти миллионы.

Советские люди могли покупать товары в Торгсине при условии сдачи золота: ювелирных изделий, утвари, монет старого чекана. Позже в Торгси­не была разрешена сдача серебра, бриллиантов, произведений искусства. В обмен на ценности «сдатчики» получали деньги Торгсина — ордера, книж­ки, разовые талоны. Другим каналом проникновения в Торгсин и средст­вом выжить были валютные переводы от родственников и друзей из-за границы. Однако, если валютный перевод, как того требовали правила, поступал в Госбанк (с пометкой для Торгсина), советский получатель попа­дал в невыгодные условия. При категорическом требовании в лучшем случае он мог получить в наличной, так называемой «эффективной» валюте только 25% переведенной суммы. Остальное — в рублях по принудительно­му официальному курсу2. В стране существовал черный рынок, где можно было выгодно продать или обменять валюту. Люди поэтому старались получить валюту из-за границы, минуя государство. Деньги шли в письмах через почту, передавались с оказией. В Европе, в частности в Париже, где было много русских эмигрантов, почти легально действовали фирмы, кото­рые контрабандно доставляли валюту в СССР.

Помимо розничной торговли Торгсин занимался посылочными опера­циями. Это была еще одна возможность для людей, особенно живших «в глубинке», получить продукты. Родственники или друзья за границей выби­рали один из вариантов стандартной посылки Торгсина, переводили валюту в его адрес, и в течение 48 часов после получения перевода Торгсин должен был отправить посылку по указанному адресу. Советские граждане могли и сами выбрать продукты по прейскуранту Торгсина и получить их по почте после того, как в адрес Торгсина был сделан валютный перевод. Можно было получить продукты и из-за границы от иностранных фирм — Торгсин продавал фирмам лицензии, дающие право отправлять посылки в СССР. Однако, стремясь к монополии, Торгсин постепенно свертывал лицензион­ную деятельность.

После того как Торгсин открыл двери для советского покупателя, его деятельность стала молниеносно расти. Не маленькая контора с десятком магазинов, а полторы тысячи магазинов внутри страны и широкое предста­вительство за рубежом — таким стал Торгсин в период своего расцвета. Бурный расцвет Торгсина нельзя объяснить только желанием правительст­ва изъять валютные накопления населения и обратить их в станки для первенцев пятилетки. Сталинское руководство хотело получить золото, но

1 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 19. Л. 20-22.

2 По официальному курсу доллар равнялся 1 руб. 94 коп. В действительности же,

как показывали американские инженеры, покупательная способность рубля в начале

30-х годов составляла 4—10 центов. При таком соотношении за доллар следовало бы

давать от 10 до 25 рублей.

8-899

161

во власти людей было не отдавать его. Тем не менее население добровольно отнесло ценности в Торгсин.

Историю Торгсина определяла не только индустриализация, но и голод первых пятилеток. Чтобы выжить, люди были готовы отдать все, что имели. И за рубежом молва о Торгсине ширилась не только благодаря рекламе его представителей, но и вследствие потока писем, идущих из голодной стра­ны. «Шлите доллары на Торгсин» — письма молили о помощи.

Правительство использовало голод, чтобы изъять сбережения граждан. Услуги ОГПУ для этого уже не требовались1. Люди сами понесли ценности в Торгсин, порой как бы подсказывая правительству, что еще можно обра­тить в импортные станки и турбины. В материалах Торгсина описан, на­пример, такой факт: «На днях в московский магазин были принесены две картины фламандской и голландской школы, за которые собственник желал получить 50 рублей. За границей же они могли быть проданы за тысячу марок»2. Случай этот произошел в апреле 1933 года, когда у Торгси­на еще не было права приобретать антиквариат у частных лиц. Однако уже летом того же года Торгсин это право получил.

Голод гнал людей в Торгсин, доходы которого возрастали по мере ухудшения продовольственной ситуации в стране. Торгсиновский «взлет» пришелся на страшный 1933 год. Если в 1932 году Торгсин продал товаров на сумму 49,3 млн. рублей, то в 1933-м — в 2,5 раза больше — на 106,5 млн. (прилож., табл. 10) С января по май, когда голод достиг своего апогея, поступление валютных ценностей в Торгсин удвоилось.

Что же покупали? — Более 80% товаров, проданных Торгсином в 1933 году, составляли продукты. Львиная доля (более 60%) приходилась на хлеб. Хотя доля наличной валюты и валютных переводов в платежах в Торгсине в абсолютном выражении и росла, однако относительно роста поступлений «бытовых» ценностей граждан (ювелирные изделия, монеты старой чеканки и пр.) она стремительно уменьшалась3. Таким был звездный час Торгсина: голодные люди меняли свои сбережения на хлеб. В период голода резко возросла сдача серебра.

Случай с серебром интересен, так как показывает стратегии выживания в то тяжелое время. После того как в октябре 1932 года правительство разрешило сдавать в Торгсин серебро, предприимчивые люди начали ску­пать серебряные монеты советской чеканки, сплавлять их и сдавать слитки в Торгсин. Вначале слитки имели явные признаки своего происхождения: изображение серпа и молота, надпись «Пролетарии всех стран...», но затем, по словам одного из донесений, «деклассированный и преступный элемент умудрился улучшить свою работу», и явные признаки сплава исчезли. В

1 С появлением Торгсина охота ОГПУ за золотом, конечно, не прекратилась. Более

того, ОГПУ/НКВД использовало Торгсин, который, как лакмусовая бумажка, выяв­

лял крупных держателей ценностей и позволял «брать их с поличным». Аресты

сдатчиков золота при выходе из магазинов, обыски их квартир и конфискация

купленных товаров были частыми явлениями в начале деятельности Торгсина. Они

сохранились в практике ОГПУ/НКВД и в последующие годы. Это грозило падением

валютных поступлений. Торгсин бил тревогу, требуя соблюдения прав владельцев

валюты. Правительство также требовало от ОГПУ/НКВД проводить операции, не

дискредитируя Торгсин.

2 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 88. Л. 14.

3 В 1932 году доля наличной иностранной валюты и валютных переводов из-за

границы составляла почти половину (41%) доходов Торгсина. В 1933-м— только —

21% (РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 14. Л. 29-36).

162

ответ на это Наркомфин запретил принимать серебро 500-й, а затем и 750-й пробы. Однако люди вскоре приспособились и к фабрикации слит­ков соответствующей пробы'.

По сравнению с другими видами открытой торговли (коммерческие государственные магазины, крестьянский рынок) цены Торгсина, при переводе золотых рублей в совзнаки по официальному курсу, являлись наиболее низкими в стране. Однако эта дешевизна была кажущейся. Ведь за торгсиновским рублем стояли сданное золото и валюта. Известно, что доллары в Торгсине принимались по низкому принудительному курсу. Известно также, что скупочные цены на серебро были ниже мировых. Что касается золота, то материалы не позволяют сравнить скупочные цены Торгсина с мировыми2.

Государство наживалось на Торгсине. Поскольку практически любая предпринимательская деятельность, по официальной терминологии, явля­лась спекуляцией, то в истории с Торгсином государство показало себя самым большим спекулянтом в стране. Цены в торгсиновских магазинах значительно превышали советские экспортные цены. В 1933 году цена животного масла в Торгсине составила 170%, растительного масла — 381%, сахара — 300% их экспортной цены. Государство продавало товары своим гражданам в несколько раз дороже, чем за границу. По признанию, сохра­нившемуся в одном документе, для выручки за границей по экспортным ценам привлеченной через Торгсин суммы валютных ценностей потребова­лось бы вывезти на внешний рынок товаров экспортного качества в 3,3 раза больше, чем было продано через ТоргсинЗ. По мнению работников Наркомснаба и отзывам иностранного дипкорпуса, который обеспечивался через Торгсин, товары в торгсиновских магазинах стоили дороже, чем в магазинах Польши, Германии, Франции, Японии, Китая4. Но дороговизна не останавливала от покупок в Торгсине. Спрос на его товары и деньги был огромен.

1 «Серебряной проблемой» занимались специальные комиссии Политбюро и СНК,

но не могли остановить махинации, которые приносили предпринимателям огромную

прибыль. Например, 50 банковских серебряных рублей после переплавки давали

слиток весом в 1 кг. Торгсин за него выдавал 14 валютных рублей, которые на черном

рынке шли по курсу 40—65 обычных советских рублей за каждый валютный торгси-

новский. Летом 1934 года, поданным Госбанка, числились не изъятыми из обращения

65 млн. банковской и 165 млн. разменной серебряной монеты. Махинации с серебром

грозили государству огромными убытками, так как Торгсин для выполнения плана

принимал слитки любого изготовления. Решить проблему можно было только запре­

тив прием серебра в Торгсине, но Политбюро не делало этого из-за валютных

соображений. В ход, как обычно, шли репрессии. За укрывательство серебра можно

было получить расстрел или от 3 до 10 лет концлагерей (РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 63.

Л. 11; Д. 74. Л. 2; ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 15а. Д. 1071. Л. 2-10; РЦХИДНИ.Ф. 17. Оп. 162.

Д. 9. Л. 39).

2 В одной из записок за 1934 год сказано, что скупочные цены Торгсина на золото

были на уровне мировых, но не ясно, имеет ли это заявление силу только для 1934

года, или его можно отнести ко всему периоду существования Торгсина (РГАЭ.

Ф. 4433. Оп. 1. Д. 101. Л. 44)

3 Отчет об итогах деятельности Торгсина, составленный в феврале 1936 года (РГАЭ.

Ф. 4433. Оп. 1. Д. 133. Л. 141-143).

4 В справке председателя Торгсина М.АЛевенсона, составленной осенью 1935

года, говорилось, что на один доллар в магазинах Польши можно было купить

1,3—1,8 кг масла; во Франции — 600—750 гр.; в СССР же — только 250—400 гр. Соответст­

венно по мясу данные были: 1,7—3,8 кг в Польше; 2,3—0,5 кг во Франции; 1—0,6 кг

8*

163

Голод, дефицит и инфляция формировали огромный черный рынок и постоянный штат перекупщиков, «валютчиков» вокруг легальной деятель­ности Торгсина. Спекулянты наведывались в Торгсин по нескольку раз в день, покупали все подряд, а затем перепродавали втридорога.. Золотой рубль Торгсина по официальному курсу равнялся 6 руб. 60 коп. в совзна-ках. На черном же рынке обменный курс «золотого» торгсиновского рубля и стоимость его и без того дорогих товаров подскакивали в десятки раз. В начале 1934 года обменный курс черного рынка составлял 60 простых советских рублей к одному золотому торгсиновскому. Шло сращивание руководства и персонала Торгсина со спекулянтами.

Процветало воровство. Наряду с мелкими несунами были и крупные воры. В 1933 году «за полное разложение, выразившееся в самоснабжении», был исключен из партии и отдан под суд директор московского универмага № 1, совершивший хищения на сумму 70 тыс. рублей золотом 1. Чтобы меньше воровали, работникам Торгсина выдавался специальный «золотой» паек. По тем голодным временам паек был действительно «золотым». В него входили дефицитные товары Торгсина, но платили за них не золоты­ми, а соврублями по низким пайковым ценам. Тем не менее воровство и утечка торгсиновских товаров через спекулянтов на черный рынок не пре­кращались.

Частью черного рынка, формировавшегося вокруг Торгсина, была про­ституция. Продажа женского тела за продукты и товары представляла еще один способ выжить в голодное время. Кроме профессиональной проститу­ции, склонение к сожительству за продукты и товары не являлось столь уж редким бытовым явлением. Скандальную репутацию имели торгсины, об­служивавшие иностранные суда в советских портах. По инициативе их директоров, при попустительстве местных властей и поддержке ОГПУ/НКВД, портовые торгсины почти легально действовали как разре­шенные дома терпимости. Проститутки работали и на пятилетку, завлекая иностранцев в бары, рестораны и магазины, и на себя, получая от ино­странцев за услуги сахар, хлеб и другие продукты. Подобная деятельность вызывала нарекания иностранных коммунистов и социалистов. В их возму­щенных письмах говорилось, что моряк может пробыть в Торгсине от прихода парохода до его ухода, отдавая валюту для пятилетки, и не узнать при этом о существовании пятилетнего плана. Вместе с тем за килограмм сахара моряк проводил ночь с женщиной, которая уверяла его, что в СССР умирают с голоду2.

Торгсин сыграл важную роль в снабжении населения в период карточ­ной системы. В его магазинах покупали деликатесы те, кто жил безбед­но, — дипломаты, иностранцы, советские ювелиры и зубные врачи, у кото­рых водилось золотишко. Но чаще в Торгсин приходили простые люди за самыми обычными продуктами и товарами. Он спасал тех, кого государство

в СССР; по сахару — 3—3,3; 3—4 и 1,2 кг; крупе — 10, 3 и 1 кг. Заметим, что в этих подсчетах доллар уже принимался равным 5 руб. 75 коп., что было значительно выше официального обменного курса, принятого в СССР в начале 30-х годов (1 руб. 94 коп. за доллар). Следовательно, покупательная способность доллара, а значит, и торгсиновского рубля в начале 30-х могла быть еще ниже, чем следует из справки Левенсона (РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 138. Л. 66).

1 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 71. Л. 161.

2 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 73. Л. 24, 41, 42.

164

оставило на произвол судьбы. Литература сохранила тому свидетельства и отпрысков российской аристократии, и простых крестьян1.

Но Торгсин не мог накормить всех. Его изобилие было относительным, товаров не хватало. Хронически повторялись перебои в снабжении, шла бездумная засылка товаров, несообразная с заявками и сезоном, при кото­рой зонты и галоши попадали в Северный край, а валенки — в Закавказье. Обладание книжкой Торгсина еще не означало получения желаемых про­дуктов. Мука, крупа, сахар — товары повышенного спроса в условиях голода были в особом дефиците. Люди стояли днями и ночами, чтобы получить их. Срок же торгсиновской книжки ограничивался, значит, надо было брать что-то другое. Процветала практика «нагрузок» — чтобы полу­чить муку, крупу, надо было взять добавочно мыло, галоши, селедку, а то и пионерский горн или бюст Калинина2. Как писалось в одном письме: «Круп мне не дали, сахару — тоже. Зато пришлось взять материи на рубаху, но шить ее нечем, так как ниток в продаже нет. Хорошо, что муки дали 5 кило»з.

Голодным людям Торгсин мог казаться островком изобилия. Однако действительно великолепных магазинов, подобно тому зеркальному торгси-ну на Смоленском рынке в Москве, который описал Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите», было немного. Проверки контор Торгсина показы­вали, что большинство из них являлись плотью от плоти советской торгов­ли — мелкие грязные лавочки, с огромными очередями, ежедневными драками и привычной для советских людей грубостью.

Квалификация работников Торгсина была низкой, уровень обслужива­ния кустарный. Мелкой разменной валюты частенько не хватало, поэтому сдачу либо давали в совзнаках, либо заставляли подгонять покупку под сумму. Образцов и рисунков для приема валюты и ценностей не было. Где-то вдали от Москвы кассир попавшую в руки золотую монету копиро­вал карандашом в тетрадь, тем и руководствовался в дальнейшей работе.

Техника приема ценностей была варварской, камни выламывались, зо­лото принималось как лом, старинные русские монеты переплавлялись в слитки. А ведь люди часто сдавали высокохудожественные изделия, пред­меты старины. Не говоря о их художественной и исторической ценности, рыночная стоимость целых вещей порой превышала стоимость полученно­го из них лома. Приемщику это было безразлично, либо он, в силу своей

1 Анатолий Жигулин, потомок декабриста Владимира Раевского, вспоминает, как

в голодные дни были снесены в Торгсин золотые ордена деда вместе с золотыми

нательными крестами и перстнями. Виктор Астафьев пишет о страшном 1933 годе,

когда «в заведении под загадочным названием «Торгсин», которое произносилось в

селе с почтительностью и даже трепетом», в обмен на золотые серьги получили пуд

муки, бутылку конопляного масла и горсть сладких маковух (Жигулин А. Черные

камни. М., 1989. С. 6; Астафьев В. Последний поклон // Собр. соч. М., 1980. Т. 3.

С. 139).

2 Система «нагрузок», принудительных добавлений к покупке,    сопровождала

социалистическую торговлю все годы ее существования. Нагрузки были порождением

товарного голода, при котором покупатель соглашался брать ненужные ему вещи и

продукты, чтобы получить дефицитный товар, а также идиотизма планирования, при

котором фонды распределялись без учета покупательского спроса, что приводило к

затовариванию. В нагрузку выдавался залежавшийся на полках и складах товар. При

этом в других местностях он мог быть в дефиците. Комбинации нагрузок получались

самые неожиданные. С чаем, например, заставляли покупать синьку, вазелин, гре­

бенки, мыльный порошок.

3 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 27. Л. 75.

165

низкой квалификации, не мог определить ценность сдаваемой вещи. В письме управляющего Таджикской конторой Торгсина описан, например, такой случай: «При отгрузке сданного серебра в декабре были по неопытности оценщика-приемщика в общем мешке отгружены две вазы, совершенно одина­ковые, прекрасной гравированной работы. Фигуры, имеющиеся на них, — всевозможные звери и фигуры гладиаторов, вступающих, видимо, с ними в бой. Считаем эти вазы весьма ценными и, узнав о их приемке и сдаче лишь сегодня, сообщаем об этом для Вашего сведения для проверки получения»^.

Неизвестно, были ли найдены эти вазы и сколько бесценных произведе­ний искусства превратилось в руках приемщиков Торгсина в простой, хотя и золотой, лом.

Много изъянов имела и посылочная деятельность Торгсина. Переводы и посылки задерживались, терялись, товары недокладывались, плохо па­ковались, продукты приходили испорченными. На анекдоты похожи слу­чаи, приведенные в материалах проверок работы Торгсина: «Одного кли­ента, которому были переведены деньги через Торгсин, вызвали из Ново­российска в Ростов-на-Дону за получением посылки. Вызванный гражда­нин здорово издержался на дорогу, а когда он приехал, то вместо посылки получил червонные рубли, которые не покрыли проездных расходов». Или: «Переводополучатель через два месяца со дня перевода умер, не дождавшись получения денег, которые были предназначены для поддерж­ки его здоровья»2.

Неприглядный вид имели портовые торгсины. Вот описание одного из них:

«Стойка в буфете, высотой с табуретку, покрыта старым куском лино­леума, каким обычно в Англии покрывают полы в уборных. От этого получа­ется, что англичане преспокойно садятся на эту стойку и, повернувшись к буфетчице спиной, занимаются разговорами друг с другом»^.

Да и внешний вид самих работников портовых торгсинов был оттал­кивающим. По словам самого же заведующего шипчандлерством (обслу­живание иностранных судов в советских портах) Торгсина:

«Один ходит в обтрепанной или, еще лучше, в рваной кожаной тужурке, без подметок ботинки, подозрительного цвета и фасона фуражка. Другой — в пиджаке, сделанном из четвертого срока шинели без подкладки, с обтрепан­ными рукавами, и если воротник этого пиджака вытопить, то мыльный завод может получить пуда два сала. Или еще хуже — в темно-синих брюках, сзади серая заплата»*.

Блистающий Торгсин — не несколько магазинов в крупных городах, а Торгсин как распространенная практика торговли — один из мифов 30-х годов. В «зеркальных» дверях Торгсина отразились все неприглядные сто­роны советской торговли.

После того как голод в стране был преодолен, а ценности населения поступили в распоряжение государства, существование Торгсина стало не­нужным и даже убыточным. Конкуренцию Торгсину стали составлять не только коммерческие государственные магазины, но и появившиеся после отмены карточек магазины «свободного доступа». Хотя цены в них были

1 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 129. Л. 1.

2 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 27. Л. 118. Д. 90. Л. 164.

3 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 164. Л. 82.

4 РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1. Д. 5. Л. 8.

166

высоки по сравнению с прежними пайковыми, но все же это были цены в простых, а не золотых рублях. Чтобы купить продукты в этих магазинах, не нужно было нести на алтарь индустриализации бабушкины бриллианты или дорогое сердцу обручальное кольцо. Улучшился ассортимент и упали цены на колхозном рынке. Торгсин, в том виде, в котором он существовал, не мог конкурировать с открытой торговлей. Его цены были в золотых рублях, а ассортимент ничем особенным уже не отличался.

Покупательский спрос в магазинах Торгсина снижался и перемещался на непродовольственные товары. Стоимость торгсиновского рубля на чер­ном рынке падала. Товарооборот Торгсина уменьшился. Началось затова­ривание. Уже в 1934 году запасы товаров в Торгсине более чем на 20 млн. рублей превышали нормальные запасы, необходимые для бесперебойной торговли. В связи с нормализацией продовольственной ситуации в СССР стали падать и валютные переводы из-за границы. Торгсин перестал выпол­нять валютный план.

Хотя правительство рассчитывало, что Торгсин продержится дольше, о чем свидетельствует план Торгсина на 1933—37 годы, его убыточность заставила приступить к реорганизации. Уменьшались торговая сеть и аппа­рат Торгсина, снижались валютные планы, свертывалось зарубежное пред­ставительство. Бывшие магазины Торгсина становились невалютными, за­лежавшиеся на его складах товары передавались в обычную торговую сеть. С конца 1935 года прекратился прием золота, серебра, драгоценных метал­лов, монет. Всесоюзное объединение Торгсин официально прекратило свое существование с 1 февраля 1936 года, хотя оставшиеся на руках населения его книжки подлежали отовариванию до 1 июля. Валютная торговля верну­лась к своим истокам — торговле с иностранцами. Валютные магазины вновь стали недоступны советским гражданам.

За время существования Торгсина общая сумма «привлеченных через него ценностей» составила 287,2 млн. рублей. В отчете об итогах работы Торгсина говорилось, что это немного превышало стоимость импортного оборудования для десяти индустриальных гигантов: Горьковского автозаво­да (42,3 млн. руб.), Сталинградского тракторного завода (35 млн.), автоза­вода им. Сталина (27,9 млн.), Днепростроя (31 млн.), «Господшипника» (22,5 млн.), Челябинского тракторного (23 млн.), Харьковского тракторного (15,3 млн.), Магнитостроя (44 млн.), Кузнецкстроя (25,9 млн.) и Уралмаша (15 млн.)1.

Только треть доходов Торгсина представляли переводы из-за фаницы и наличная иностранная валюта. Львиную долю (70%) составили ценные сбережения советских фаждан — монеты, ювелирные и художественные изделия из драгоценных металлов2. Золотые ордена, обручальные кольца и серьги незримо мерцают в станинах станков, турбинах и двигателях инду­стриальных гигантов. Благодаря голодному спросу и высоким ценам Торг­син частично компенсировал неэффективность советского экспорта и при­мерно пятую часть затрат на импорт оборудования и сырья в первой половине 30-х годов. Звездные годы Торгсина, 1933-й и 1934-й, покрыли около трети импорта этих лет.

1 Чистая валютная выручка Торгсина составила 273,4 млн. рублей (РГАЭ. Ф. 4433.

Оп. 1. Д. 133. Л. 136).

2 Из этих 70% на золотой лом приходилось 28,5%; на драгоценные камни,

серебро — 25%; на золотые монеты старого чекана — 15,5% (РГАЭ. Ф. 4433. Оп. 1.

Д. 133. Л. 141-143).

167

Невалютными торгсинами в СССР в первой половине 30-х годов явля­лись государственные коммерческие магазины. Они были открыты для каждого, но цены в них в несколько раз превышали пайковые. Из-за дороговизны люди называли коммерческие магазины музеями. Сахар, на­пример, который стоил по карточкам 92 коп. килограмм, в коммерческом магазине продавался по 8 рублей; сыр — соответственно 5—7 и 13—24 рублей; сметана — 2—3 и 6—8 рублей (1931); масло сливочное по карточкам стоило 4—5 рублей, а в коммерческой торговле государство брало за него 20-26 рублей (1933)1.

Разрыв пайковых и коммерческих цен на одежду и обувь также был большим. В 1931 году по карточкам обувь стоила 11—12 рублей, а в коммерческой продаже — 30—40 рублей; демисезонное пальто — соответст­венно 25 и 56 рублей, брюки — 9 и 17; платье — 12 и 26; джемпер — 26 и 50 рублей2. В легальной торговле цены коммерческих магазинов относились к числу наиболее высоких в стране. Принимая во внимание все, что ранее было сказано о ценах Торгсина и колхозного рынка, следует констатиро­вать крайнюю дороговизну открытой торговли в СССР в первой половине 30-х годов.

Коммерческая торговля открылась летом 1929 года, когда правительство выделило фонд сахара для продажи по повышенным ценам. Но, как и Торгсин, расцвела она во время голода. В начале 1933 года продажа хлеба по коммерческим ценам велась только в 4 городах, к концу года — в 255, а в 1934 году — в 746 городах. Открытие коммерческих магазинов проходило по специальному разрешению Политбюро. Если в 1929 году коммерческая торговля составляла только 3% в товарообороте страны, то к 1934 году она покрывала уже четверть всего товарооборота и 40% государственной тор­говли3. Расширялся ассортимент товаров, в который вначале входили толь­ко сахар и хлеб.

Коммерческая торговля, как и торгсины, для населения представляла важнейший источник снабжения. Дороговизна не останавливала. В числе постоянных покупателей в коммерческих магазинах были индустриальные рабочие, которые хорошо зарабатывали в годы первых пятилеток и получа­ли дешевые пайки от государства, а также крестьяне, чьи денежные доходы от рыночной торговли росли. Голодный спрос приводил к тому, что, не­смотря на высокие цены, очереди были нормальным явлением и в коммер­ческих магазинах. Товары быстро раскупались. Оборачиваемость товаров в коммерческой торговле была выше, чем пайковых, и выше средней обора­чиваемости во всех видах торговли по стране. Высокий спрос и дефицит порой заставляли вводить нормы продажи даже в коммерческих магазинах.

Коммерческая торговля, кроме снабжения населения, выполняла и дру­гие важные функции. Правительству она позволяла за счет высоких про­дажных цен аккумулировать средства в госбюджет. Судя по документам, наряду с постоянными денежными эмиссиями, коммерческая торговля предоставляла государству средства для ликвидации задолженности по вы-

1 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 9. Л. 186; Оп 11. Д. 19. Л. 202-205; Д. 24. Л. 1-12; Д. 38.

Л. 46 и другие.

2 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 19. Л. 205.

3 Нейман Г.Я. Внутренняя торговля СССР. М., 1935. С. 239; Болотин 3. Вопросы

снабжения. М.—Л., 1935. С. 11.

168

плате зарплаты рабочим и служащим — проблема, которая приобрела ост­рый, хронический характер в годы первых пятилеток. Таким образом, в определенной мере зарплата трудящимся выплачивалась за их же счет — на это шли деньги, которые они переплачивали за товары в коммерческой торговле. Этот факт тщательно скрывался правительством. С помощью коммерческой торговли правительство также сбивало цены крестьянского рынка, действуя вполне в соответствии с законами рыночной экономики. По секретному решению Политбюро выделялся фонд, в основном хлеб­ный, который «выбрасывался» для продажи по коммерческим ценам. Политбюро называло это «экономической интервенцией».

Таким образом, рынок, который развивался в рамках плановой центра­лизованной экономики, решениями власти и предприимчивостью людей выполнял важнейшие функции. Он закрывал «бреши», исправлял огрехи системы централизованного распределения. Он предоставлял населению товары, которые не распределялись по карточкам, обеспечивал группы населения, которые плохо или вообще не снабжались пайками, поглощал избыточный покупательский спрос в городе и деревне!, создавал матери­альные стимулы к труду, а также предоставлял дополнительные финансо­вые средства для государства.

Рынок улучшал материальное положение людей и формировал свою иерархию, отличную от иерархии централизованного распределения. Она определялась не решениями Политбюро в разделе «государственного пиро­га», а успехом личной инициативы. Однако в иерархию, формируемую рынком, государство активно вмешивалось, проводя аресты «спекулянтов», ограничивая размеры подсобного хозяйства, увеличивая налоги: одной рукой создавая рынок, другой рукой Политбюро разрушало его.

В итоге уровень и качество снабжения первой половины 30-х годов определялись обоюдными усилиями государственной системы снабжения и рынка. На этой взаимозависимости и взаимодополняемости и основывался союз централизованного распределения и рынка.

1 Расчет примерного баланса денежных доходов и расходов населения в 1933—36 годах см.: Осокина Е.А. Иерархия потребления. С. 119—121.

169