1 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

«СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ XX ВЕКА»

Российская академия наук Институт Российской истории

Елена Осокина

ЗА ФАСАДОМ «СТАЛИНСКОГО ИЗОБИЛИЯ»

Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации

1927- 1941

Москва

РОССПЭН

1999

https://docs.google.com/file/d/0B96SnjoTQuH_RjJvcWpyc1o5eW8/edit?usp=sharing

ББК 63.3(2)6-2 О 75

Издание

осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда

(РГНФ) проект №98-01-16089

Осокина Е.А.

О 75 За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927—1941.— М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. —

271 с, илл.

Парадокс полупустых магазинов и полных холодильников отмечал буквально каждый, приезжавший в СССР в годы социалистического застоя Загадка имеет простое объяснение Государственная торговля при социализме никогда не была единственным источником снабжения населения В стране всегда существовал обширный легальный и подпольный рынок товаров и услуг Эта книга возвраща­ет читателя к истокам социалистической торговли, в легендарные первые пяти­летки В центре внимания — повседневная жизнь общества в условиях огосудар­ствления экономики, разрушения и возрождения рынка Книга написана на ра­нее закрытых архивных материалах, включая и документы архива ОГПУ/НКВД Она богато иллюстрирована фотографиями 30-х годов, которые ранее не публи­ковались Книга написана ярким, образным языком и будет интересна любому, кому небезразлична история Отечества

ББК 63.3(2)6-2

© «Российская политическая энциклопе­

дия» (РОССПЭН), 1999

ISBN 5-86004-155-1

© Осокина Е А , 1999

Памяти Сергея Семичева

Автор благодарит организации и фонды, предоставившие стипендии и гранты

для работы над этой книгой, —

International Research and Exchange Board (IREX, USA),

Fulbright (USA), Kennan Institute for Advanced Russian Studies, Woodrow Wilson Center

(USA), Maison des Sciences de ГНоггапе (France),

а также Институт российской истории Российской академии наук и

Российский гуманитарный научный фонд за финансовую помощь в издании книги в России.

Я глубоко признательна моим российским и зарубежным коллегам,

прочитавшим рукопись и сделавшим интересные замечания:

Ю.С.Борисову, МЛ.Вылцану, Саре Дэвис, С.В.Журавлеву, В.В.Кабанову,

Тамаре Кондратьевой, Н.Л.Кременцову, СА.Павлюченкову, Жаку Сапиру,

А.К.Соколову, О.В.Хлевнюку.

Я благодарю также аспирантов и студентов университета Северной Каролины

в Чапел-Хилле (США) — участников моих семинаров, где обсуждались положения этой книги, а также ученых университетов и институтов России,

Великобритании, Германии, Канады, США, Финляндии, Франции, приглашавших меня сделать доклады по теме этой работы и принимавших

участие в их обсуждении.

Эту книгу я посвящаю памяти мужа Сергея Витальевича Семичева. Судьба связывала нас без малого двадцать лет.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь

О ЧЕМ ЭТА КНИГА

Каждому человеку приходится заниматься покупкой продуктов, одежды, предметов домашнего обихода и прочего имущества, необходимого для жизни. В обществах рыночной экономики это занятие не составляет про­блемы и даже превратилось в особый вид досуга и развлечения: были бы деньги, а товаров сколько душе угодно. Покупатель, живущий в условиях рыночной экономики, не ищет, где купить нужный товар, он, как правило, ищет место, где купить его дешевле. Иначе обстояло дело в социалистичес­кой экономике в СССР.

Ныне живет несколько поколений россиян, в том числе и мое поколе­ние, которые знают о социалистической торговле не понаслышке, не из архивных документов, а из собственного жизненного опыта. Даже в период зрелости планового социалистического хозяйства — в годы брежневского «застоя» — наличие денег не было достаточным условием для покупки: полупустые полки магазинов, скудный ассортимент, низкое качество. По­купка превращалась в добывание товаров. Слово «купить» в быту заменя­лось словом «достать». «Где достал?» — этот короткий вопрос был много­сложен. Ответ на него предполагал не только указать магазин, куда завезли дефицитный товар, но и через каких друзей и знакомых смог получить его или сколько часов отстоял в очереди, сколько переплатил за товар и многое другое. В наших квартирах еще есть вещи — мебель, посуда, одежда и прочее, которые приходилось не покупать, а добывать через знакомых или в длинных очередях.

Поколения, жившие при социалистической торговле, помнят и другое. Даже в голодные 30-е, военные 40-е и тяжелые послевоенные годы люди обеспечивали себя необходимым, несмотря на плохое государственное снабжение, а в последующие, более благополучные десятилетия при полу­пустых магазинах неплохо одевались, часто устраивали празднества и засто­лья — домашние холодильники не стояли пустыми. Люди старшего поколе­ния часто приводят это в доказательство преимущества планового социа­листического хозяйства над рыночным. Парадокс полупустых магазинов и полных холодильников отмечал буквально каждый, приезжавший в СССР в годы социалистического застоя. Загадка имеет простое объяснение. Госу­дарственная торговля в социалистической экономике никогда не являлась единственным источником снабжения населения. Наряду с плановым централизованным распределением товаров, которое составляло суть госу­дарственной торговли, в стране существовал обширный легальный и «чер­ный» рынок товаров и услуг!.

Рынок в плановом хозяйстве не составлял автономной, независимо раз­вивавшейся системы отношений. Он никогда не существовал рядом с плановой распределительной экономикой. Рынок развивался в органичес­ком единстве, в симбиозе с ней. Исправляя огрехи и заполняя прорехи централизованного распределения, рынок приспосабливался к существо­вавшей системе экономических отношений, более того, использовал ее. Рынок превратился в неотъемлемую часть социалистического хозяйства. В этом союзе планового централизованного распределения и рынка обе сто­роны зависели друг от друга, влияли друг на друга и не могли существовать друг без друга2.

Признание того, что торговля в социалистической экономике представ­ляла своеобразный синтез централизованного распределения и рынка, по­зволяет понять, почему и как люди выживали в условиях хронических кризисов снабжения, обеспечивали себя необходимым, когда полки мага­зинов были пусты, и даже становились миллионерами от социалистической экономики.

Сейчас социалистическая торговля становится достоянием истории. Современная экономическая ситуация в России в результате демонтажа

1 Термины «советская торговля», «социалистическая торговля» используются в этой книге для обозначения всей совокупности форм товарооборота в рассматривае­мый период. Эти термины включают не только централизованное распределение, но и рынок во всех его проявлениях, так как, с точки зрения автора, специфический рынок составлял неотъемлемую, органическую часть социалистической экономики. Термин «централизованное распределение» обозначает в книге государственно-ко­оперативную торговлю, систему государственного снабжения. В отождествлении государственно-кооперативной торговли с централизованным распределением есть определенное упрощение, так как и в государственно-кооперативной торговле суще­ствовали элементы рыночных отношений. Однако такое упрощение допустимо, потому что, с точки зрения автора, централизованное распределение являлось сутью и механизмом системы снабжения, в которой заправляло государство. Термин «рынок» в книге представляет отношения, остававшиеся преимущественно вне сферь^ государственного планирования и централизованного распределения. Этот термин включает как крестьянскую/колхозную рыночную торговлю, черный подпольный рынокч бартер и многое другое, так и рыночные отношения, скрывавшиеся за фасадом государ­ственно-кооперативной торговли.

2 В рамках рыночной (капиталистической) экономики также существует своеоб­разный союз государственного регулирования, даже планирования, и рынка, однако соотношение этих элементов и условия их развития в рыночной экономике иные.

централизованного хозяйства и развития рыночных отношений измени­лась. Проблем с покупкой продуктов и вещей больше не существует, были бы деньги. Люди уже привыкли к новой ситуации и постепенно забывают свое экономическое прошлое. Приходит время историков понять и объ­яснить его.

Эта книга предлагает вернуться к истокам социалистической торговли и понять, почему и как сложился симбиоз централизованного распределения и рынка, в чем состояло своеобразие рынка в социалистической экономи­ке, как сосуществовали и взаимодействовали в рамках планового хозяйства распределение и рынок, какую роль играли они в снабжении населения. Следует, однако, подчеркнуть, что это не экономическое, а историческое исследование. Экономические механизмы не являются здесь главным пред­метом анализа. В центре внимания — повседневная жизнь общества времен первых пятилеток в условиях огосударствления экономики, разрушения и возрождения рынка. Взаимодействие централизованного распределения и рынка показано в книге через действия власти и людей.

Потребительский рынок являлся сферой экономики и жизни, которая наиболее сильно пострадала в результате форсированного развития тяже­лой индустрии и насильственной коллективизации в годы первых пятиле­ток. Цель этой книги — показать социалистическую торговлю такой, какой она была в реальности, за декоративным фасадом плакатов, рекламы, фильмов и прочей пропаганды, формировавшей у поколений миф о благо­получии и даже изобилии, якобы существовавших при Сталине!.

Централизованное распределение и рынок сосуществовали в торговле на всем протяжении советской истории, но первые предвоенные пятилетки — хронологические рамки этой книги, представляют особый этап. Предшест­вующие им годы советской власти были временем господства частника и

1 Примеров подобной пропаганды достаточно. Это — художественные фильмы 30-х годов, которые создают атмосферу радостной и благополучной жизни, ни в одном нет реальностей быта того времени, застолья составляют важную часть многих из них. Другой пример — изобразительное искусство. Советские художники создали не только индустриальный пейзаж (абсурдное по сути название), но и особый советский натюрморт. Главным в нем стало выражение общественного содержания и бытовых функций предмета. Натюрморт превращался в «активное средство пропаганды задач партии и социалистического строительства». Приведем для примера хотя бы творче­ство Б.Н.Яковлева, художника большого таланта. Наряду с классическими натюрмор­тами, лиричными и изысканными, у него есть и иные полотна. Картина «Что дает соя» (1931) показывает разнообразие продуктов, которые можно получить из этого растения, и «помогает пропаганде одной из задач партии в области реконструкции сельского хозяйства». Картина с передвижной выставкой путешествовала по колхозам, представляя средство наглядной агитации. Кисти Яковлева принадлежит и картина «Советские консервы» (X., м. 138x162, 1939. Государственная Третьяковская галерея. Не исключено, что в момент создания она называлась «Сталинские консервы»). Хотя изобилие, которое представляет эта картина, может показаться скромным, сам выбор сюжета для художественного полотна знаменателен. Эта картина — скорее реклама, чем живопись: банки со всякой снедью призваны были показать успехи советской ".онсервной промышленности, созданной в 1930-е годы. Яковлеву принадлежит и ругая картина подобного рода — «Советское вино» (X., м. 139x161, 1939. Государст-1енный художественный музей. Кишинев). Но, наверно, наилучшим примером деко­ративного фасада, скрывавшего реальность экономики страны, являлась ВДНХ — Выставка достижений народного хозяйства, открытая в 1939 году. Неудивительно, что она закончила свое существование вместе с политическим строем и экономикой, породившими ее.

рынка в торговле!. Централизованное государственное распределение това­ров еще только начинало свое становление2. С началом индустриализации, с конца 20-х годов, соотношение централизованного распределения и рынка стало быстро меняться. Стремясь к монопольному распоряжению ресурсами, сталинское Политбюро удар за ударом уничтожало частный сектор в стране. Были запрещены частные производство и торговля в городе (кроме индивидуальной кустарной деятельности и мелочной торгов­ли), проведена насильственная коллективизация крестьянских хозяйств. В результате экономических мер и репрессий централизованная экономика стала господствующей, система рыночных отношений, существовавшая в предшествующие годы, разрушена. Началась эпоха социалистической тор­говли, где государству отводилась основная роль.

Последствия разрушения рынка и «избиения» частника не замедлили сказаться. 1926 год стал последним благополучным годом, завершающим цепочку нэповских лет. С 1927 года в стране развивался товарный кризис, нормирование. В 1928 году по всей стране распространились хлебные кар­точки. Страна шла к голоду. Об этом повествует первая часть книги — «РАЗРУШЕНИЕ РЫНКА», которая охватывает период с кризиса хлебоза­готовок 1927/28 года до введения в 1931 году всесоюзной карточной систе­мы на основные продукты и товары.

К началу 30-х годов под ударами экономических мер и репрессий ры­ночное пространство резко сузилось, но рынок не исчез. Он стал приспо­сабливаться к новым отношениям в стране. Восстановление и трансформа­ция рынка происходили в тесной взаимосвязи с развитием плановой цент-

1 В период гражданской войны и военного коммунизма, хотя легальная частная

торговля была весьма ограничена, в стране существовал обширный вольный рынок.

По подсчетам Крицмана, несмотря на реквизиции хлеба у крестьян, государственное

снабжение обеспечивало только 20—30% потребления хлеба в городах, остальное

поступало нелегальными путями через рынок. Из новых исследований см.: Павлю-

ченков С.А. Военный коммунизм в России: Власть и массы. М., 1997. Гл. 7. «Тени»

военного коммунизма — спекулятивный рынок и спецраспределение. С. 229—250. Во

время нэпа частник продолжал господствовать в розничной торговле. Это была

главная сфера действия частного капитала (Дмитренко В.П. Торговая политика

советского государства после перехода к нэпу. 1921—1924; Banerji A. Merchants and

Markets in Revolutionary Russia, 1917—30). Преобладание частника и рынка в торговле

периода военного коммунизма основывалось на существовании единоличного крес­

тьянского хозяйства и сохранении многих традиций торговли дореволюционного

времени. В период нэпа к этому добавился еще один фактор — предоставление

известной экономической свободы частным торговцам.

2 В годы военного коммунизма централизованное государственное распределение

представляли продразверстка и карточная система снабжения. Подробно о ней читай

в очерке: Россия и мировой опыт государственного регулирования снабжения (за­

ключение к этой книге). Начало собственно планирования в торговле относится к

периоду нэпа, четвертому кварталу 1924/25 года. Планы завоза в тот год были

составлены только для трех районов (Украина, Северный Кавказ, Поволжье) и только

по отдельным товарам. Первым планом завоза для всех районов СССР стал план

второго квартала 1925/26 года. Вначале планы охватывали лишь немногие показатели

торговли, оставляя свободу действий для сбытовых объединений промышленности v

торговых организаций. С разработкой первого пятилетнего плана развития народного

хозяйства, частью которого был и торговый план, охват планированием показателей

торговли резко расширился и далее все возрастал (Нейман Г.Я. Советская торговля

СССР. С. 142—143; Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. С. 253—

259 и другие).

8

рализованной экономики. В результате формировалась единая экономичес­кая система, в которой централизованное распределение и рынок сосуще­ствовали в тесном союзе. Вторая часть книги — «НЕИЗБЕЖНОСТЬ РЫНКА» — охватывает период карточной системы 1931—35 годов и рас­сказывает о том, как советское общество пережило тяжелейшее время первой пятилетки и вступило в относительное благополучие середины деся­тилетия. Огромную роль в снабжении населения в период карточной систе­мы играл рынок.

Экономическая необходимость и, следовательно, неизбежность рынка определялись, во-первых, избирательностью государственного снабжения. В условиях кризиса Политбюро, не имея возможности обеспечить всех, пыталось кормить индустриальный авангард, оставляя других на произвол судьбы. Другой причиной необходимости рынка являлась скудость государ­ственного снабжения, которая создавала иерархию в бедности. Даже при­вилегированным потребителям, за исключением небольшой элиты, госу­дарство не обеспечивало сытой жизни. В период карточной системы госу­дарственное снабжение обрекало городское население на полуголодное существование, а сельское — на голодную смерть. Рынок спасал людей.

В восстановлении рыночных отношений участвовали две силы: власть и люди. Кризис заставил Политбюро провести в конце первой пятилетки реформы в пользу внутреннего рынка. Среди них: переход к более умерен­ному и сбалансированному планированию, снижение экспорта, стимулиро­вание развития так называемого колхозного рынка, подсобных хозяйств и другие. Однако реформы не затронули священных догм политэкономии социализма — недопущение частной собственности на средства производ­ства, крупного частного предпринимательства, найма рабочей силы. Эко­номическая необходимость рыночных отношений в сочетании с незыбле­мостью политэкономических догм определили сложность взимоотношении государства и рынка: Политбюро одной рукой создавало рынок, используя его в своих целях и предоставляя некоторую свободу предпринимательства людям, другой рукой разрушало его, ограничивая частную инициативу антирыночными кампаниями и законами.

Правительственные декреты легализовали определенную часть рыноч­ных отношений и стимулировали их развитие. Однако главным двигателем в развитии рынка были не декреты, а предприимчивость людей. В условиях скудного и избирательного государственного снабжения людям приходи­лось самим заботиться о себе. В голодные годы они изобрели множество способов выжить. По мере улучшения обстановки в стране способы выжи­вания в рыночной деятельности все более замещались способами обогаще­ния. К концу карточной системы, в относительно благополучные 1934—36 годы, рынок скорее представлял собой арену частного предпринимательст­ва, нежели спасительный оазис.

Рынок в плановой централизованной экономике был специфическим. Его своеобразие определялось, в первую очередь, развитием в условиях крайне урезанной экономической свободы. Легальное экономическое про­странство, отведенное ему, оставалось узким. Товарный дефицит и голод-'ный покупательский спрос, а не свобода предпринимательства были глав­ными двигателями его развития. Как гриб, растущий в тесноте под стволом упавшего  дерева,   предпринимательство   и   рынок   приспосабливались   к централизованной экономике, принимая своеобразные, нередко уродливые формы.

Лишь небольшая часть рыночных отношений развивалась в форме раз­решенного правительством легального рынка. Политбюро четко Определи­ло его пределы: колхозный рынок, где продавалась продукция, выращенная в подсобных хозяйствах крестьян и горожан, а также колхозная продукция, оставшаяся после выполнения государственных заготовок, индивидуальные кустарные промыслы, мелочная торговля со строго определенным ассорти­ментом товаров, частная практика при наличии патента. Законодательство регулировало размеры частной активности, которая могла быть только мелкой индивидуальной деятельностью.

Но в условиях острого товарного дефицита и голодного спроса ограни­чения, которые законодательство ставило на пути частной инициативы, не могли остановить развитие рынка. Он явно не умещался в прокрустовом ложе политэкономии социализма. Легальный рынок был только видимой вершиной айсберга. Его подводную часть составлял необъятный черный рынок. Под вывесками государственных, общественных, кооперативных учреждений, под прикрытием патентов на индивидуальную деятельность, колхозной торговли, шефских отношений развивалось частное предприни­мательство. Формы экономической мимикрии частного капитала, который маскировался под социалистическое производство и торговлю, были разно­образны.

В большинстве своих проявлений черный рынок являлся криминальным только с точки зрения социалистического законодательства. Именно огра­ничение экономической свободы превращало огромную часть рыночных отношений в подпольные, незаконные. Ни крупное, с применением наем­ной силы, предпринимательство крестьян и кустарей, ни бартер, ни пре­словутая спекуляция — перепродажа товаров с целью получения прибыли, куда относилась даже незаконная продажа продуктов собственного труда, не считались бы преступлением (за исключением торговли краденым) в обществе рыночной экономики. Понятия законного и незаконного в соци­алистической торговле являлись относительными и изменчивыми. Они определялись властью в зависимости от политической и социально-эконо­мической ситуации в стране, а порой зависели и от прихоти какого-нибуд' местного руководителя.

Деформация рынка состояла не только в том, что нормальной формой его развития стала криминальная, подпольная деятельность. Антирыноч­ные законы и преследования обрекали частное предпринимательство оста­ваться незначительным, мелким. Расширение частной деятельности было не только экономически затруднено, но и опасно для самих предпринима­телей. Фининспекция и карательные органы ликвидировали «фирму» и привлекали ее организаторов к суду, вменяя в вину не только неуплату налогов, но и применение найма рабочей силы, продажу по рыночным ценам, погоню за прибылью. В результате «фирмы» не работали долго, отсутствовал долговременный и стабильный «бизнес», большинство сделок носило разовый, случайный характер. Хотя существовали места концентра­ции подпольных сделок — колхозные рынки, базары, толкучки, но необхо­димость прятаться вела к распыленности частного предпринимательства. Именно поэтому точные масштабы рыночной деятельности не поддаются определению.

Там, где слабо развито производство и существует голодный покупатель­ский спрос, большие прибыли дает перепродажа товаров — черный рынок в социалистической экономике все более приобретал спекулятивный харак­тер. Гипертрофия перепродаж представляла еще одну деформацию рыноч­ных отношений в плановом хозяйстве. Спекуляция являлась одним из

10

наиболее распространенных экономических преступлений 30-х годов. Бас­нословные цены черного рынка выкачивали сырье и товары из сферы легальной экономики: государственных магазинов, мастерских кустарей, хозяйств крестьян, колхозов. Черный рынок паразитировал на социалисти­ческом хозяйстве.

Государство было не в состоянии подавить огромный черный рынок. Он не исчезал при появлении грозных постановлений, а изобретал новые формы мимикрии. Антирыночные акции не уничтожали рынок, а уродова­ли его. Однако государство не могло и оставить черный рынок в покое. Антипредпринимательская политика, малоэффективная, а то и просто бес­полезная, стоила больших средств. Дефицит госбюджета усугубляли не только прямые расходы на антирыночные мероприятия, но и неуплата налогов предпринимателями, хищения государственного сырья и товаров. Огромные размеры этих преступлений определялись во многом вынужден­но подпольным характером частного предпринимательства. Ограничение частной инициативы имело и долговременные последствия: оно увековечи­вало товарный дефицит и кризисы снабжения в социалистической эконо­мике, они, в свою очередь, увековечивали черный рынок и спекуляцию.

Благодаря частичным экономическим реформам, проведенным на ру­беже первой и второй пятилеток, страна преодолела голод. В 1935—36 годах отменили карточки, наступило время открытой торговли. Советская историография всегда противопоставляла открытую торговлю второй по­ловины 30-х годов карточкам первой половины десятилетия. Третья часть книги - «СОЮЗ ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО РАСПРЕДЕЛЕНИЯ И РЫНКА» — показывает, что переход к открытой торговле не внес прин­ципиальных изменений в систему снабжения населения.

Острый товарный дефицит, хотя несколько и ослаб по сравнению со временем карточной системы, сохранялся в годы второй и усилился в годы третьей пятилетки. В условиях дефицита государственная торговля, по сути, оставалась централизованным распределением. Перед войной, к концу тре­тьей пятилетки, централизация усилилась. Стратификация государственно--i. го снабжения также сохранялась, хотя и освободилась от крайностей пе­риода карточной системы. Сохранялось и нормирование: хотя пайковая / карточная система была отменена, в открытой торговле существовали «нормы отпуска в одни руки».

Открытая торговля второй половины 30-х годов не избежала и товарных кризисов'. Во время кризиса 1936—37 годов, который сопровождался ло­кальным голодом в деревне, и предвоенного кризиса 1939—41 в стране сти­хийно возродилась карточная система на хлеб. Таким образом, карточки, официально признанные руководством страны или распространившиеся вопреки его желанию решениями местной власти и «творчеством масс», сопровождали все предвоенные пятилетки.

В период открытой торговли второй половины 30-х годов, коль скоро сохранялся острый товарный дефицит и продолжались кризисы снабже­ния, рынок по-прежнему играл важную роль в снабжении населения. В рыночной деятельности население использовало те же способы выжива-

1 Впервые материалы о кризисах снабжения второй половины 30-х годов были опубликованы автором в статьях: Люди и власть в условиях кризиса снабжения 1939—1941 гг. // Отечественная история. 1995. № 3; Кризис снабжения 1939—1941 годов в письмах советских людей // Вопросы истории. 1996. № 1; Легенда о мешке с хлебом: кризис снабжения 1936—37 гг. // Отечественная  история. 1998. № 2.

11

ния и предпринимательства, что и в период карточной системы. Остава-^ лись в силе все характеристики, данные рынку ранее,  —  необъятный черный рынок, незначительные масштабы частного производства, гипер-1 трофия перепродаж, паразитизм и другие.   Сохранение этих'особенностей* рынка определялось тем,  что  границы легального допущения  частной-' инициативы и в период открытой торговли оставались узкими. Рынку все так же было тесно, приходилось приспосабливаться, ловчить, паразитиро-1 вать, нарушать социалистическую законность. Рынок, как и создаваемое им богатство, рос, но сущность его не менялась.

В периоды, когда административный контроль ослабевал и антирыноч­ные мероприятия стихали, рынок быстро отвоевывал экономическое про­странство у планового хозяйства. Один из примеров тому — бурное разви-, тие в годы второй пятилетки личного подсобного хозяйства крестьян на, основе незаконной частной аренды и даже купли-продажи колхозных зе­мель. Однако частная инициатива процветала до очередной антирыночной кампании Политбюро, которое пыталось, вопреки экономической целесо­образности, сохранить безрыночную девственность социализма. Антиры­ночные акции вели к обострению положения на потребительском рынке.

Распределение и рынок, каждый по-своему, влияли на социальную структуру советского общества. Централизованное распределение матери­альных благ (политика зарплаты, распределение квартир, пенсий и других видов социального обеспечения, в том числе и государственное снабжение) формировало свою социальную иерархию. Позиции в ней определялись близостью к власти и нужностью для выполнения государственных планов. Однако иерархия, которую на деле формировала государственная система снабжения, представляла иерархию в бедности. Различия в материальном положении групп были невелики, планка богатства располагалась невысо­ко. Советская элита по уровню жизни уступала богатым людям западного общества.

Рынок также участвовал в формировании социальной структуры. Он улучшал материальное положение людей (в отношении крестьян, напри­мер, улучшал весьма существенно, компенсируя скудость государственного обеспечения деревни) и создавал свою иерархию. Место в ней определя­лось не решениями Политбюро, а личной инициативой и удачей. К концу 30-х годов богатство частного бизнеса заметно выросло. Однако в условиях, когда основная рыночная активность развивалась нелегально, богатство, формируемое рынком, обречено было оставаться незаконным, а его милли­онеры — подпольными. В архивах НКВД хранятся дела на подпольных миллионеров, которые по материальному состоянию не уступали «закон­ной» элите, формируемой системой государственного распределения!.

В реальной жизни иерархии, формируемые централизованным распреде­лением и рынком, причудливо переплетались, как и силы, которые их формировали. Богатство, создаваемое централизованным распределением и рынком, существовало как параллельно (советская элита и миллионеры подпольного бизнеса), так и сращивалось (положение в системе централи­зованного распределения давало и преимущества в подпольной рыночной деятельности). В этом сращивании вновь проявился паразитизм черного

1 Слово «миллионеры» не стоит здесь понимать буквально. Оно не выражение размеров состояния, а синоним материального богатства в обществе.

12

рынка: миллионерами подпольного бизнеса становились, в первую очередь, работники государственной торговли — директора и заведующие складов, магазинов, баз, продавцы. Они ничего сами не производили, но имели тгоступ к товарному фонду страны, что открывало широкие возможности ля спекуляции.

Другим проявлением сращивания системы государственного распределе­ния и подпольного рынка стала коррупция. Партийно-советское руководст­во, работники судебно-следственных органов, органов правопорядка взаи­мовыгодно обменивались услугами с работниками государственной торгов­ли, которые богатели и повышали свой социальный статус за счет махина­ций с товарами. Судя по документам, коррупция еще не проникла в высшие эшелоны власти — в Политбюро, руководство СНК. СССР, но охватила местную власть и центральные ведомства, например, наркоматы. Союз распределения и рынка, таким образом, развивался не только в экономике, но и в социально-политической сфере. Централизованное рас­пределение и рынок поистине шли рука об руку в жизни первых пятилеток.

ИСТОРИОГРАФИЯ; ПЛАН И РЫНОК

Проблема взаимодействия плана и рынка в рамках социалистического хозяйства имеет свою историографию. Поскольку она никогда не носила чисто академического характера, а была связана с практической разработ­кой экономического курса страны, в обсуждении этой проблемы принима­ли участие не только историки, но и политики, экономисты, журналисты.

Первая серьезная дискуссия о соотношении государственного регулиро­вания и рынка прошла в 20-е годы1. Дискуссию вызвал переход к новой экономической политике и поиск путей индустриализации страны. Споры экономистов о том, что представляют собой экономика переходного перио­да к социализму и сам социализм, сопрягались с борьбой за власть в коммунистическом руководстве. В дискуссиях участвовали сторонники продолжения и развития смешанной экономики нэпа (Н.И.Бухарин), пере­хода к свободному рынку (Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Юровский), развития ко­операции и управляемого государством социалистического рынка (А.В.Чая-нов, В.Г.Громан, В.А.Базаров), а также те, кто ратовал за «большой скачок» (Е.А.Преображенский, С.Г.Струмилин), неминуемо, независимо от того, говорили об этом авторы или нет, ведший к огосударствлению, усилению централизованного распределения.

Поскольку страна только начинала свой социалистический путь, дискус­сии более разворачивались вокруг перспектив, чем вокруг анализа реально существовавшего социализма. С победой сталинской перспективы и уста­новлением длительного господства плановой централизованной экономики у ученых появилась возможность не только строить планы на будущее, но и проанализировать то, что уже существовало в действительности под назва­нием социалистической экономики и социалистической торговли.

Советская историография, хотя и представляла длительный этап в изуче­нии социалистической экономики, но мало внесла нового в разработку проблемы плана и рынка. Более того, многие достижения экономистов 20-х годов были утеряны и забыты. Установилось серое однообразие, перепевы сталинской политэкономии социализма, редко нарушаемые безуспешными попытками всколыхнуть стоячее болото советской экономической мысли.

В своих теоретических построениях советские исследователи социалис­тической торговли следовали постулатам политэкономии с теми измене­ниями, которые внесла в нее практика «социалистического строительства». Главные из этих корректив: признание элементами социалистического хо­зяйства денег и торговли, а не прямого продуктообмена, допущение в

1 Об анализе взглядов экономистов 20-х годов, их вкладе в мировую науку см.: Рынок и реформы в России: исторические и теоретические предпосылки. Мосгорар-хив, 1995; May B.A. Реформы и догмы 1914—1929. М., 1993; Бокарев Ю.П. Социалис­тическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы. М., 1989; Nove A. An Economic History of the USSR. 1917—1991. 1992; Jasny N. Soviet Economists of the Twenties. Cambridge, 1972; Erlich A. The Soviet Industrialization Debate. 1924—1928. Harvard Un. Press, 1960; и другие.

14

политэкономическую схему социализма колхозного рынка, якобы имевше­го социалистическую природу.

Преимущество плановой государственной экономики (социалистичес­кой) над рыночной (капиталистической) являлось аксиомой для советских ученых. Из этой аксиомы следовала другая — преимущество плановой социалистической торговли над рыночной. В определении природы тор­говли при социализме советские авторы по инерции продолжали дискус­сию периода нэпа. Они видели двух врагов и боролись с ними. Их врагом слева была концепция безденежного, бестоварного хозяйства, прямого продуктообмена при социализме. Их врагом справа — концепция свобод­ного рынка.

Критикуя оппонентов «справа» и «слева», советские историки и эконо­мисты, с одной стороны, доказывали необходимость товарно-денежных отношений при социализме, с другой — подчеркивали, что социалистичес­кая торговля имеет иную природу, чем рыночная. Основу социалистичес­кой торговли составляет план, а не стихия рынка. Цель торговли — не прибыль, а удовлетворение потребностей населения. При социализме в отсутствии частной собственности на средства производства ни земля, ни предприятия, ни другие средства производства не являются предметами купли-продажи. Главной фигурой выступает государство — держатель и распорядитель товарных фондов в стране. Сами того не заметив, советские историки в своих работах доказали, что сутью социалистической торговли было централизованное распределение. Главное достижение советской ис­ториографии заключалось не в теоретических разработках, а в анализе развития системы планирования, усиления централизации, структуры орга­нов, занимавшихся распределением, в анализе торговой политики государ­ства. При этом планирование и централизация безусловно имели позитив­ную оценку.

В советской историографии существование стихии рынка признавалось главным образом для периода нэпа. Поэтому и сама проблема «план и частник», «план и рынок» ставилась советскими исследователями только применительно к этому периоду. Следует отметить, что советская историо­графия справедливо рассматривала экономику нэпа как смешанную, а не чисто рыночную. Эта оценка была утеряна некоторыми участниками недав­ней дискуссии периода перестройки, которые в пылу критики плановой централизованной экономики нередко абсолютизировали рыночную сторо­ну нэпа.

По сей день единственными специальными исследованиями социалис­тической торговли 20—30-х годов остаются монографии В.ПДмитренко, ГАДихтяра и Г.Л.Рубинштейна!. Применительно к нэпу эти авторы пока­зали взаимодействие частника и государства, плана и рынка в сфере тор­говли. Их труды содержат материал о разработке торговой политики, усло­виях допущения частника, сферах действия частного капитала, размерах частного предпринимательства в торговле, а также и о начале развития

1 Дмитренко В. П. Торговая политика советского государства после перехода к нэпу. 1921—1924. М., 1971. В работе есть библиография советских исследований. Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма. М., 1961; Его же. Советская торговля в период социализма и развернутого строительства коммунизма. М., 1965; Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР. Л., 1964. Кроме этих специальных исторических исследований существует огромная литература по теории социалистической торговли, написанная экономистами.

15

планового централизованного распределения товаров. Меньше заслуг со­ветской историографии в разработке вопроса о вытеснении частника из экономики. Показывались в основном экономические меры — налоговая, кредитная политика, снабжение сырьем. Применение репрессий против частных производителей и торговцев было запретной темой.

Советская историография рассматривала взаимоотношения частного сектора с социалистическим хозяйством во время нэпа узко и крайне политизированно — борьба. Причем речь шла не столько об экономичес­кой борьбе, что на неполитизированном языке называлось бы конкурен­цией, сколько о политической, классовой борьбе. Она описывалась форму­лой «кто—кого», которая не предполагала сосуществования. Использовав­шаяся терминология — «временное отступление», «вынужденный компро­мисс» и, наконец, желанное «вытеснение частника» — говорит сама за себя. План и рынок, государство и частник почти всегда противопоставлялись. Частник и рынок считались опасными для социализма, в них мерещилась реставрация капитализма. Даже в отношении колхозного рынка, который был официально признан частью социалистической экономики, нет-нет да и вылезало явно неприязненное отношение.

Нельзя сказать, что описание взаимоотношений государства и частника, плана и рынка терминами борьбы является абсолютно ошибочным. Но этим раскрывалась только одна из сторон их сложных взаимоотношений. Причем оставался без внимания тот факт, что политическая борьба при­вносилась во взаимоотношения плана и рынка именно руководством стра­ны, которое боролось с частником не только экономическими, но и поли­тическими мерами. Терминами политической борьбы описывалась и эко­номическая конкуренция.

Для советской историографии не существовало проблемы альтернативы нэпу, как и не ставилась под сомнение своевременность вытеснения част­ника, готовность государственного сектора заменить частный. Сами успехи развития социалистического сектора, в том числе и социалистической тор­говли, нередко оценивались не по росту ее показателей, а по снижению показателей частной торговли. Именно поэтому советским исследователям после описания успехов социалистической торговли и экономики в целом было довольно трудно объяснить кризис и карточки первой половины 30-х годов — результат развала рынка в стране. О другом результате — голоде 1932—33 годов — советская историография хранила гробовое молчание. Вытеснение частника из экономики страны в советской историографии преподносилось как победа социализма, только оставалось непонятным, почему эта победа оказалась пирровой.

Данное исследование свидетельствует, что государственная торговля на рубеже 20—30-х годов не только не была готова заменить частную, что показали дальнейшие события, но и сама постановка вопроса о «замене» не является правомерной. Правомерным, на мой взгляд, является вопрос — могла ли вообще плановая государственная экономика существовать без рынка и частника и существовала ли она без них когда-нибудь?

Советская историография не отрицала карточек первой половины 30-х годов и даже указывала на связь карточной системы с индустриализацией. Однако советская историофафия не признавала существования кризиса — следствия индустриализации и коллективизации. Успехи индустриализации и коллективизации абсолютизировались. Поскольку советская историофа­фия отрицала кризис в первой пятилетке, карточная система 1931—35 годов противопоставлялась карточкам фажданской войны. Тогда, дескать, был «настоящий голод» и не хватало основных продуктов питания и предметов

16

потребления, в то время как в первой половине 30-х карточки были введены из-за опережающего роста благосостояния населения по сравне­нию с темпами развития промышленного производства и сельского хозяй­ства. Особенно не справлялось, по мнению советской историографии, с обеспечением потребностей населения «отсталое» единоличное крестьян­ское хозяйство, что оправдывало коллективизацию.

Советская историография вообще никогда не писала о «товарном голо­де» и тем более голоде применительно к социализму, а только об относи­тельном недостатке товаров и продовольствия. Товарный дефицит не рас­сматривался как имманентная, неотъемлемая черта социалистической эко­номики и системы централизованного распределения. Советские историки видели хронические кризисы перепроизводства в капиталистической эко­номике, но не видели хронических кризисов снабжения и карточек в своей собственной. Проблема товарного дефицита при социализме рассматрива­лась как временная и объяснялась, наряду с ростом денежных доходов населения, отдельными просчетами, ошибками в планировании и распре­делении, вредительством, внутренними и внешними катаклизмами (неуро­жай, война и прочее). Были забыты работы экономистов 20-х годов, иссле­довавших экономические диспропорции и проблему «нехватки товаров» (Н.Д.Кондратьев, Б.Д.Бруцкус, В.А.Базаров, Л.Н.Юровский, В.В.Новожи­лов, Е.А.Преображенский, Л.Н.Крицман и другие)!.

Согласно советской историографии, с развитием социалистической тор­говли кризисы и нормирование исчезли. В ней нельзя отыскать даже упоминания о кризисах снабжения 1936—37 и 1939—41 годов, о неофици­альных карточных системах второй половины 30-х. В лучшем случае совет­ская историография ссылается на некие «временные трудности» и «отдель­ные извращения советской торговли». Открытая торговля второй половины 30-х, по мнению советских историков, представляла качественно новый этап. С моей точки зрения, карточки первой половины и открытая торговля второй половины 30-х годов были родственны. Они представляли собой два состояния (кризисное и относительно спокойное) одной и той же систе­мы — централизованного распределения.

Советские исследователи социалистической торговли, как правило, рас­сматривали реальный исторический процесс через призму постановлений партии и правительства. И не только в том смысле, что получали в них определенную идеологическую заданность. Выдавая желаемое за действи­тельное, они частенько подменяли анализ реального положения дел в стране анализом постановлений. Если, например, постановление 1932 года говорило о прекращении нормирования продажи некоторых продуктов, то, с точки зрения советской историографии, нормирование этих продуктов в действительности прекращалось. Если постановление гласило, что были установлены определенные нормы, то историки писали, что население их действительно получало; если правительство говорило, что карточная сис­тема способствовала борьбе со спекуляцией, то так и было на деле. Подме­на реальной истории историей постановлений приводила к неверным вы­водам, в числе которых выводы об улучшении питания населения после введения карточной системы, об отсутствии голода и прочие.

1 Анализ их работ см.: Банков Е., Казанцев А. Проблема товарного дефицита в экономических дискуссиях 20-х гг. // Экономические науки. 1989. № 6; May В. У истоков товарного дефицита // Вопросы экономики. 1990. № 6; и другие.

17

Советская историография не только не раскрыла причин кризиса и введения карточной системы, но неверно описала и механизм введения карточек. С точки зрения советской историографии — истории постановле­ний, карточная система вводилась сверху и всегда своевременно. Именно поэтому советские историки датировали ее рождение 1929 годом — введе­нием Политбюро всесоюзной карточной системы на хлеб, хотя карточки появились раньше. Как показывает это исследование, распространение карточной системы шло снизу стихийно и только затем оформлялось Политбюро ЦК во всесоюзную. Здесь партия вовсе не направляла, а при­спосабливалась к ситуации.

С установлением господства планового хозяйства и «ликвидацией част­ника» проблема плана и рынка применительно к 30-м годам переставала существовать для советских историков. План победил рынок. Далее просто описывалось развитие социалистической торговли: рост ее товарооборота, торговой сети, общественного питания и т.д. Утверждение, что проблема плана и рынка исчезла для исследователей, не противоречит тому факту, что советская историография использовала понятие социалистического рынка. Анализ работ советских историков и экономистов показывает, что понимание рынка было ограниченным. Говоря о необходимости рынка при социализме, они имели в виду необходимость товарно-денежных отноше­ний в противовес безденежному товарообмену. Они все еще продолжали спорить с теми, кто в 20-е годы утверждал, что план — это распределение и товарообмен, а рынок — это торговля. Рынок, который советская историо­графия допускала в политэкономию социализма, являлся социалистичес­ким, то есть основанным на общественной собственности.

Советские историки не видели или не хотели видеть, что частный рынок, частное предпринимательство являлись элементами реального со­циалистического хозяйства. Признать это — значило бы поставить под сомнение всю официальную политэкономию или социалистический харак­тер построенного общества. Они стремились изображать социалистическую экономику «социалистически чистой», монолитной, основанной целиком и безраздельно на общественной собственности. По их мнению, с победой социализма частный капитал и предпринимательство должны были навсег­да покинуть экономику страны. Вместо частной собственности для социа­лизма было изобретено понятие личной собственности. Неудивительно, что советская историография открещивалась от определения частичных рыноч­ных реформ 1932 года как неонэпа (термин вовсе не был изобретен в наши дни, а появился вместе с самими реформами), так как термин неразрывно связывался с допущением частного рынка и частного предпринимательства.

При таком понимании рынка смешанная экономика, где сочетались бы элементы государственного регулирования с частным рынком и предпри­нимательством, принадлежала прошлому страны — нэпу, а не ее социалис­тическому настоящему и тем более не коммунистическому будущему. В будущем — предмет не столько истории, сколько социологии — виделся коммунизм: изобилие товаров и распределение по потребностям, которых предполагалось достичь на основе расцвета обобществленной собственнос­ти и планирования. Даже социалистическому рынку надлежало отмереть.

Ограниченное понимание социалистического рынка и нежелание «до­пустить частника в политэкономию социализма» видно на примере толко­вания так называемой колхозной торговли. Советская историография объ­являла колхозный рынок частью советской торговли на том основании, что основой его развития якобы была социалистическая (колхозная) собствен-

18

ность. В отношении его допускались такие характеристики, как «неоргани­зованный рынок», «элементы стихийности», но не частное предпринима­тельство. Успехи в развитии рыночной торговли всегда связывались с успе­хами колхозного строя. Каждый исследователь стремился подчеркнуть, что колхозный рынок периода социализма коренным образом отличался от крестьянского рынка нэпа. Противореча себе, историки, однако, тут же писали, что 80—90% продукции поступало на этот рынок с частных усадеб­ных хозяйств крестьян, а не с колхозных полей и ферм. Колхозам либо мало что оставалось предложить для продажи после того, как метла госзаго­товок проходила по их закромам, либо они, утаивая от заготовок, продава­ли свою продукцию незаконно, то есть спекулировали. Ярко выраженная частно-предпринимательская природа крестьянского рынка при социализ­ме стыдливо скрывалась за терминами «колхозный», «социалистический». Не колхозную, а частно-предпринимательскую природу колхозного рынка доказывают и новейшие исследования!.

Парадокс в отношении советской историографии к крестьянскому рынку объясняется тем, что он был «допущен» в политэкономию социализ­ма вынужденно, под давлением кризиса: Политбюро начало стимулировать его развитие в голодном 1932 году. Это было то наименьшее зло, с которым руководство страны, а вслед за ним и официальная историография вынуж­дены были мириться, но говорить о его истинной природе не любили2.

1 Зеленин И.Е. Был ли колхозный неонэп? // Отечественная история. 1994. № 2.

2 Аналогичная ситуация сложилась в оценке значения и характера личного под­

собного хозяйства (ЛПХ) при социализме. Исследователи доказывали, что это была

отмирающая переходная форма. Переходная даже не к будушему коммунистическому

хозяйству, а к современному социалистическому обобществленному. По мнению

исследователей, эта форма не являлась адекватной сущности социализма, но тем не

менее была допущена в систему производственных отношений. Правда, не сразу.

Государственная статистика стала включать в итог по соцсектору личные подсобные

хозяйства колхозников с 1933-го, а ЛПХ рабочих и крестьян — с 1935 года. Всячески

избегая терминов «частное хозяйство», «частное предпринимательство», исследова­

тели называли ЛПХ мелким индивидуальным производством, личной собственнос­

тью в специфической форме, а то и вовсе источником личной собственности. Но,

коль эта форма отношений существовала при социализме, следовало доказать ее

социалистическую природу. Попытки некоторых исследователей сказать, что ЛПХ

представляет несоциалистический сектор, вызывали критику. Основанием для оп­

равдания социалистической природы ЛПХ стало то, что в системе производственных

отношений оно подчинялось зрелой социалистической форме — обобществленному

производству, а также то, что в ЛПХ работал не частник, а социалистический

труженик — колхозник, рабочий, служащий (на этом основании некоторые исследо­

ватели не считали социалистическими ЛПХ единоличников). ЛПХ признавалось

дополнением к обобществленному хозяйству, несмотря на тот факт, что оно являлось

на деле главным источником обеспечения «мелких производителей». Но, видимо,

частно-предпринимательский характер ЛПХ все же вылезал наружу, так что иссле­

дователи изобрели для него двойственный характер и двойственность выполняемых

функций, имея в виду не только определенные выгоды для государства и общества,

но и удовлетворение личных потребностей производителей. Советская историогра­

фия о ЛПХ представлена огромной литературой. Для примера см.: Белянов В.А.

Личное подсобное хозяйство при социализме. М., 1970.

С моей точки зрения, ЛПХ являлось формой частного предпринимательства и источником рыночной торговли при социализме. Социалистическая же особость ЛПХ заключалась в том, что и этот вид частной активности был существенно ограничен в своем развитии и обречен оставаться мелкой деятельностью.

19

Советская историография отрицала не только частное, но и государст­венное предпринимательство при социализме. Действительная суть госу­дарственной коммерческой торговли и ее последующих разновидностей осталась нераскрытой. Торгсин и кампания выкачивания золота и ценных сбережений населения рыночными методами вообще не нашла места в советской историографии.

Отказ признать частный рынок и предпринимательство элементами ре­ального социализма особенно ярко виден на примере так называемого чер­ного, по советской терминологии, спекулятивного рынка. В категорию чер­ного рынка попадали все рыночные отношения, которые не входили в разре­шенную законом сферу легального социалистического рынка. В советской ис­ториографии о черном рынке есть упоминания, но исследований черного рынка, причин его появления, функций, которые он выполнял, масштабов его деятельности, взаимоотношения с плановым хозяйством нет. Более того, всячески подчеркивалось, что победа планового хозяйства и социалисти­ческой торговли вела к уничтожению частной стихии, анархии и спекуляции.

Черный рынок, с точки зрения советской историографии, являлся злом, пережитком. С ним предстояло вести борьбу до полного и окончательного его искоренения. А в том, что он будет искоренен, сомнений не было. Если в отношении колхозного, так называемого социалистического рынка до­пускались мотивы сотрудничества, его необходимости на какой-то период, взаимовлияния с плановым хозяйством (например, зависимость цен в госу­дарственной и колхозной торговле), то в отношении черного рынка следо­вал возврат к терминологии классовой борьбы.

Представляется, что черный рынок, существовавший в рамках плановой экономики, можно считать социалистическим на том основании, что он был имманентно присущ этому типу хозяйства. Черный рынок являлся неизбежным, неистребимым элементом плановой централизованной эко­номики. Он вырос в социалистическом хозяйстве и сросся с ним, выпол­нял в нем важнейшие функции. Плановая централизованная экономика не уничтожила стихии рынка, как о том писала официальная историография, напротив, она воспроизводила, формировала черный рынок, определяла его характеристики.

Западная историография времен холодной войны и конфронтации с «социалистическим лагерем» во многом была зеркальным отражением со­ветской. Как пишет Роберт Дэвис, представление о том, что социалисти­ческая экономика характеризовалась тотальным контролем, централиза­цией, обобществлением, планированием, распределением, преобладало в господствовавшей в то время «тоталитарной школе» советологов. Так же как и в советской историографии, в западной абсолютизировался безры­ночный характер социалистического хозяйства!. Рынок и его функциони­рование в плановой экономике не изучались. Специальные исследования социалистической торговли отсутствовали.

Перестройка и начало экономических реформ в СССР дали импульс новому этапу в развитии проблемы плана и рынка. Прошла дискуссия, в которой участвовали российские и западные ученые. Дискуссия разворачи-

1 Дэвис Р.У. Советская экономическая реформа в исторической перспективе // Нэп: приобретения и потери. М., 1994. О схожести черт советской официальной историографии и тоталитарной школы на Западе, уживавшейся с идеологической непримиримостью этих направлений, писала также Шейла Фицпатрик (Fitzpatrick S. New Perspectives on Stalinism // The Russian Review, vol. 45, 1986).

20

валась вокруг насущной проблемы — в каком экономическом направлении следует развиваться России и другим странам бывшего социалистического сообщества: реформировать ли плановую экономику, заменять ли ее моде­лью рыночной экономики, и если да, то какой именно моделью, и многое другое. Проблема взаимоотношения плана и рынка получила второе дыха­ние. В то время как политики и экономисты боролись за экономические перспективы, историки стремились осмыслить опыт давнего и не столь отдаленного прошлого. Прошли дискуссии о сути нэпа и сталинской ко­мандно-административной ЭКОНОМИКИ1.

Подводя итоги недавних дискуссий, следует констатировать, что эконо­мическая сущность нэпа исследована гораздо лучше, чем экономическая суть так называемой командно-административной экономики. Причинами являются более длительная историографическая традиция изучения нэпа, по­вышенное внимание к нему в связи с началом рыночных реформ в СССР.

Во взглядах на экономическую природу нэпа ученые единодушны. Хотя есть расхождения в оценках степени развития рынка — одни неред­ко абсолютизируют его, другие подчеркивают его ограниченность, дефор-мированность, периферийность по сравнению с государственной собст­венностью и администрированием, однако все исследователи определяют экономику нэпа как смешанную, как попытку соединить план и рынок. В современной историографии отражены взаимодействие государственно­го регулирования и рынка в сфере промышленного производства, сель­ского хозяйства, финансов, заготовок, кооперации. Торговля периода нэпа осталась практически без внимания. Вышла всего лишь одна книга, од­нако написаная без использования архивных источников2. Историки об­ращались к изучению и причин, и механизма свертывания нэпа, показав не только экономические методы, но и администрирование и репрессии. Однако, поскольку в современной историографии сфера торговли и по­требительского рынка осталась практически без внимания, то применение репрессий против частника в торговле вновь не нашло должного отраже­ния.

В оценках социалистической экономики, в том числе и экономики 30-х годов, как в западной, так и в российской историографии, по-прежнему абсолютизируются централизация и план. Сам термин, выбранный в ходе дискуссии для обозначения советской экономики — командно-админи­стративная система — все также привлекает внимание только к одной из ее сторон, игнорируя наличие рынка в системе социалистического хозяйства. На это упрощенчество указал в своей статье Роберт Дэвис. Условность

1 Анализ итогов дискуссии и современной историографии дан в работах:

Дэвис Р.У. Советская экономическая реформа в исторической перспективе // Нэп:

приобретения и потери. М., 1994;   Горинов М.М. Советская история 1920— 30-х гг.:

от мифов к реальности // Исторические исследования в России. Тенденции последних

лет. М, 1996.

2 Banerji A. Merchants and Markets in Revolutionary Russia, 1917—30. Macmillan Press

Ltd., 1997. Автор во многом следует традиционной постановке вопроса, в частности

дискутирует проблему о готовности государственной торговли заменить рыночную,

что, с моей точки зрения, в принципе неверно, так как рынок и частник не могут

исчезнуть, являются необходимыми элементами торговли в любой экономике. Книга

написана на опубликованных материалах, что предопределило отсутствие некоторых

важных сюжетов, в частности, о применении репрессий в ликвидации частной

торговли.

21

терминологии вещь неизбежная, но в данном случае она точно отражает ограниченность современной историографии'.

Эта ограниченность есть, главным образом, следствие застоя экономи­ческой мысли периода господства политэкономии социализма. Но отчасти она объясняется и другими причинами. Оценки плановой централизован­ной экономики были политизированы. Стремление подчеркнуть необходи­мость рыночных реформ в СССР вело к абсолютизации безрыночного характера планового социалистического хозяйства. Даже профессиональ­ные экономисты в запале писали, что рынок являлся «архитектурным излишеством» для плановой социалистической экономики. Конечно, пе­чаль экономистов — сторонников рыночных реформ, была о другом рынке, основанном на частной собственности, широком предпринимательстве и экономической свободе. Такого рынка действительно не было в СССР, но даже в этом случае огульное отрицание рынка в плановой экономике — ошибочно. Рынок был неотъемлемой частью планового хозяйства. Другой вопрос, что он из себя представлял и мог ли удовлетворять требованиям здоровой экономики. Это исследование показывает, что социалистический рынок был деформирован распределительной системой и в общем-то не делал чести создателям этого типа хозяйства.

Главные споры о советской экономике 30-х годов ведутся вокруг альтер­натив нэпу, причин форсирования индустриализации и ее влияния на экономическое развитие, последствий коллективизации, причин усиления администрирования и централизации. Проблема плана и рынка в отноше­нии так называемой административно-командной системы только начинает обсуждаться2.

В этой связи несомненной заслугой является высказанное мнение о том, что «чистых» экономик не бывает: государственное регулирование, в том числе администрирование, и рынок присутствуют в любой экономике, меняется лишь их соотношение. Исследователи отмечают также, что рынки или квазирынки, в том числе и черный, спекулятивный рынок, не пред­ставляли отдельной экономики в 30-е годы, а были частью социалистичес­кого хозяйства. Однако заявления о существовании рынка в плановой

1 Отражением этой ограниченности является книга «Рынок и реформы: истори­ческие и теоретические предпосылки», написанная учеными экономического факуль­тета МГУ. В ней есть раздел о традициях российских реформ со времен Петра до Столыпина, анализ рыночной экономики дореволюционной России, дебаты эконо­мистов 20-х годов. Затем — следует провал. Рассмотрение проблем рынка и реформ возобновляется применительно к периоду современной экономической трансформа­ции России и Восточной Европы. Получается, что с 30-х до 90-х годов в СССР не был ни рыночных реформ, ни рынка.

2 Дэвис Р.У. Советская экономика в период кризиса. 1930—1933 годы // История СССР. 1991. № 4; Дэвис Р., Хлевнюк О.В. Вторая пятилетка: механизм смены экономической политики // Отечественная история. 1994. № 3; Зеленин И.Е. Кол­лективизация и единоличник (1933 — первая половина 1935 г.) // Отечественная история. 1993. № 3; Его же. Был ли колхозный неонэп? // Отечественная история. 1994. № 2; Его же. «Революция сверху»: завершение и трагические последствия // Вопросы истории. 1994. № 10; Davies R.W. Economic Aspects of Stalinism // The Stalin Phenomenon. Ed. by Alec Nove. New York, 1992; The Economic Transformation of the Soviet Union, 1913—1945, Cambridge Un. Press, 1994. Ed. by R.W.Davies, M.Harrison, S.G.Wheatcroft. Ch.l (D). The Stalinist administrative economy; Kotkin S. Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. University of California Press, 1995. Ch. 6. Socialism and the Market.

22

экономике носят преимущественно декларативный характер. Исследователи только приступают к изучению того, как рынок работал при социализме!.

В современной историографии обозначились два подхода к решению проблемы плана и рынка. Большинство исследователей в ее изучении идут «сверху», то есть исследуют проведение рыночных реформ властью. В ре­зультате рынок предстает как элемент, допущенный в экономику прави­тельством в целях оздоровления социалистического хозяйства. Проблема сужается. Тот факт, что реальный рынок и частное предпринимательство далеко выходили за рамки официальных разрешений, в данном случае не учитывается. Таким образом, исследователи открывают лишь видимую вер­шину айсберга.

Ограничение анализа рыночных отношений сферой политических реше­ний ведет к неверному, с моей точки зрения, выводу о том, что баланс между централизованным распределением и рынком достигался в результа­те реформ «сверху». Примером такого установившегося баланса некоторые авторы считают «неонэп» 1932 года. Однако если это и был баланс, то только в представлении руководства страны о должном соотношении рас­пределения и рынка при социализме. Экономические реформы легализо-вывали лишь незначительную часть рынка, игнорируя нелегальный черный рынок и частное предпринимательство.

Другой подход к проблеме плана и рынка основан на преимуществен­ном изучении рыночной активности общества, а не власти. Он позволяет показать не только легальные пределы рынка, допущенные правительством, но и его скрытую подпольную часть. В соответствии с этим подходом, ежедневная практика взаимодействия государственного распределения и рынка, как легального, так и черного, создавала их реальное, оптимальное в рамках конкретных условий, соотношение, хотя политические решения Центра, безусловно, оказывали воздействие на рыночное развитие^. В дан-

1 Об этом см.: Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях

сталинского снабжения 1928—1935 гг. М.,  1993. На региональном уровне анализ

взаимоотношений рынка и плановой экономики рассматривался С.Коткиным (Kot-

kin S. Magnetic Mountain). В исследовании Коткина экономическая жизнь Магнито­

горска предстает двуликим Янусом  — в ней тесно переплелись официальная,

легальная и теневая деятельность. Автор показывает, что главной причиной сущест­

вования рынка являлся товарный дефицит. Богатый региональный материал о дея­

тельности черного рынка позволил  показать его специфику  —  паразитизм,

спекулятивный характер, огромные размеры воровства, распыленность, относитель­

ность понятий законного и незаконного и другое.  Главной причиной развития

спекуляции автор считает искусственно низкие цены государственной торговли.

Представляется, однако, что это — лишь один из факторов, причем не главный.

Корнем спекуляции являлся все тот же товарный дефицит и голодный покупательский

спрос. Коткин использует термин «сплав» (conflation) для характеристики взаимосвязи

легального и теневого рынка (с. 536, сноска 197). Однако сплав — состояние застыв­

шее, неразвивающееся. Термины «симбиоз», «синтез», употребляемые в этой книге

для характеристики взаимодействия плана и рынка, предполагают сосуществование

в постоянном развитии и более точно, на мой взгляд, отражают суть явлений.

2 Примером такого подхода является книга С.Коткина. Он показывает Магнито­

горск обществом «без первого этажа», имея в виду отсутствие государственной

торговой инфраструктуры и достаточного производства товаров народного потребле­

ния. Но «свято место пусто не бывает», и эту свободную экономическую нишу

заполнила активность общества. Торговля в Магнитогорске представляла сферу, где

«творчество масс» развивалось в наибольшей степени. Именно посредством участия

масс в экономической жизни города и достигалась, как считает автор, относительная

стабильность (Kotkin S. Magnetic Mountain. P. 279).

23

ной книге присутствует синтез обоих подходов: анализ правительственных постановлений сочетается с изучением рыночной активности общества.

В современной историографии для показа взаимоотношения государст­венного регулирования и рынка 30-х годов выбираются в основном сферы промышленного производства и сельского хозяйства. Исследователи не баловали и не балуют торговлю своим вниманием!. В российской историо­графии со времени перестройки и открытия архивов появилась только одна специальная работа, которая исследует сферу снабжения2. Специальные исследования социалистической торговли в западной историографии нача­лись лишь в последние годыЗ. До недавнего времени едва ли не единствен­ной работой на Западе, в которой затрагивались вопросы социалистической торговли, оставалась книга Эдварда Карра и Роберта Дэвиса4.

В период перехода стран бывшего «социалистического содружества» к рыночной экономике огромную работу в изучении социалистического хо­зяйства проделали экономисты. В первую очередь следует указать работы Я.Корнай. Однако в своем анализе экономисты более обращали внимание на сферу управления экономикой и производство. Сфера распределения и торговли как вторичная затрагивается ими в самом общем виде. Главное внимание экономистов фокусировалось на анализе базовых характеристик социалистической экономики — централизации, распределении, планиро­вании, от которых предстояло уйти в ходе рыночных реформ. Рыночное хозяйство социализма практически не исследовалось. К тому же экономи­ческие работы не решают задач исторического исследования, предметом которых является не экономический механизм как таковой, а социальные причины и последствия экономических реформ и процессов.

Взаимодействие плана и рынка, социалистическая торговля являются главными, но не единственными историографическими измерениями дан­ной книги. Другой ее аспект представляет проблема «власть и люди». Кто делал историю 30-х годов? — Сталин? Общество? Выделение одной из сторон в этом дуэте породило современное деление западной историогра­фии на «тоталитарную» и «ревизионистскую» школы. Автор не отнес бы

1 Показательно, что в коллективной монографии западных ученых — The Economic

Transformation of the Soviet Union, которая обобщает достижения мировой науки в

изучении советской экономики, раздел о торговле отсутствует, хотя есть специальные

разделы о промышленности, сельском хозяйстве, транспорте и пр.

2 Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского

снабжения. 1928-1935 гг. М., 1993.

3 Мне известно о подготовке двух диссертаций, посвященных вопросам социалис­

тической торговли. Рэнди Барнз исследовала развитие торговой рекламы в 20—30-е

годы в СССР. Работа   другой американки, Джулии Хеслер, посвящена изучению

политико-культурных аспектов социалистической торговли, которая, по ее мнению,

формировала культуру дефицита в советском обществе. На региональном уровне

вопросы снабжения населения затрагивались в: Kotkin S. Magnetic Mountain; Shimo-

tomai N. Moscow Under Stalinist Rule, 1931—34. Macmillan Academic and Professional

Ltd, 1991.

4 Carr E.H., Davies R.W. Foundations of a Planned Economy. 1926-1929. Vol. 1. D:

Trade and Distribution.   Ch. 27. Consumption and Rationing. New York, 1971. Авторы

показали развитие продовольственных трудностей в стране в период 1927—29

годов, введение карточек Советами в Москве и Ленинграде. Причинами введения

карточной системы, по мнению авторов, являлись неудачи хлебозаготовок, концент­

рация капиталовложений в отраслях, производящих средства производства, в соче­

тании с ростом городов и денежных накоплений у населения (с. 698—699).

24

себя ни к той, ни к другой, хотя ревизионисты, безусловно, мне ближе. Истина, как известно, лежит на золотой середине. Абсолютизация власти, ее контроля и влияния на общество не менее опасна, чем абсолютизация самостоятельности общества, его независимости от решений власти1. Сле­дует признать обе силы активными участниками исторического процесса. Они, преследуя свои интересы, сосуществуют, взаимодействуют и борятся в реальной жизни, которая в итоге представляет результат их взаимных дей­ствий.

В соответствии с этим в книге, наряду с анализом правительственных постановлений, принятия властью идеальных планов и «твердых» решений, показано, что и в какой мере воплотилось в жизнь, а что осталось на бумаге или приняло иное направление развития в результате инициативы «снизу», проявленной местным руководством и населением. Книга расска­зывает и о том, как Политбюро и проводники его политики влияли на развитие социалистической торговли и рыночную активность общества, и о том, как общество воздействовало на политику руководства страны в сфере снабжения и потребительского рынка.

У этой книги есть и другие историографические ракурсы. Говоря о снабжении населения в период первых пятилеток, мы, по сути, имеем дело с последствиями двух реформ — индустриализации и коллективизации. На развитие предвоенного кризиса снабжения оказали влияние также массо­вые репрессии в СССР. Работы, которые анализируют социальные, эконо­мические, культурные последствия «сталинских преобразований», состав­ляют историофафический фундамент и исторический фон данной книги2. Выводы историографии о приоритетном развитии производства средств производства в социалистической экономике, перераспределении средств в пользу индустрии и города, наращивании милитаризации, невыполнении планов пятилеток, о падении показателей сельскохозяйственного производ-

1 Справедливости ради следует сказать, что в оценках степени активности и

самостоятельности советского общества ревизионисты существенно расходятся, хотя

все они признают общество    участником исторического процесса. Об этом см.:

Fitzpatrick S, New Perspectives on Stalinism. P. 368—373.

2 Наряду с многочисленными статьями, материалами конференций и круглых

столов современная российская историография представлена целым рядом книг.

Среди новейших книг по социально-экономической истории 20—30-х годов следует

назвать: Система управления экономикой 30-х годов. Сборник статей. М.,  1990;

Голанд Ю.М. Кризисы, разрушившие нэп. М., 1991; Формирование административ­

но-командной системы. 20—30-е годы.  Под ред. В.П.Дмитренко. М., 1992; May B.A.

Реформы и догмы. 1914—1929: Очерки истории становления хозяйственной системы

советского тоталитаризма. М., 1993; Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни

людей в условиях сталинского снабжения. 1928—1935 гг. М., 1993; Ивницкий Н.А.

Коллективизация и раскулачивание: начало 1930-х гг. М., 1994; Нэп: приобретения

и потери. Под ред. В.П.Дмитренко. М., 1994; Россия в XX в.: Историки мира спорят.

М, 1994; ЦакуновС.В. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического

курса страны в 1920-х гг. М., 1994; Роговин В.З. Сталинский неонэп. М., 1995;

Российская повседневность 1921 — 1941. Новые подходы. СПб., 1995; Рынок и рефор­

мы в России: Исторические и теоретические предпосылки. М., 1995; Исторические

исследования в России: тенденции последних лет. М., 1996; Россия в XX веке. Судьбы

исторической науки.  М.,  1996; Симонов Н.С.  Военно-промышленный комплекс

СССР в  1920—50-е годы: Темпы экономического роста, структура, организация

производства и управление. ML, 1996; Кабанов В.В. Крестьянская община и коопе­

рация России XX века (Проблемно-историографические очерки). М., 1997; и другие.

25

ства в результате коллективизации и раскулачивания, нарастании экономи­ческого кризиса в третьей пятилетке и другие имеют прямое отношение к причинам обострения товарного дефицита, развития централизованного распределения и трансформации рынка в СССР. Исключительную важ­ность для данной книги представляет дискуссия о голоде 1932—33 годов. Говоря о его причинах, исследователи почти не упоминают систему снаб­жения населения, хотя, на мой взгляд, она являлась одной из основных причин трагедии в деревне.

Данная книга, опираясь на достижения историографии и неизбежно разделяя недостатки ее современного этапа развития, входит в состав работ по истории советского общества периода сталинизма, одного из наиболее бурно развивавшихся в последнее десятилетие направлений исследований.

Из последних трудов западных ученых, в которых исследуются социально-эконо­мические процессы 20—30-х годов, следует указать: Nove A. An Economic History of the USSR: 1917—1991. Penguin books, 1992; Social Dimensions of Soviet Industrialization. Ed. by W.G.Rosenberg, L.H.Siegelbaum. Indiana Un. Press, 1993; Stalinist Terror. New Perspectives. Ed. by J.A.Getty and R.Manning. Cambridge Un. Press, 1993; Fitzpatrick S. Stalin's Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. Oxford Un. Press, 1994; Hoffmann D.L. Peasant Metropolis. Social Identities in Moscow, 1929— 1941. Cornell Un. Press, 1994; The Economic Transformation of the Soviet Union, 1913—1945. Cambridge Un. Press, 1994. Ed. by R.W.Davies, M.Harrison, S.J Wheatcroft; Kotkin S. Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. University of California Press, 1995; Viola L. Peasant Rebels Under Stalin. Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. Oxford Un. Press, 1996.

He потеряли своего значения фундаментальные труды по истории коллективиза­ции и индустриализации 30-х годов, написанные российскими (Вылцан М.А., Дани­лов В. П., Зеленин И. Е., Ивницкий Н.А., Лельчук B.C. и другие) и западными учеными (Davies R.W., Jasny N., Kuromiya H., Lewin M., Nove А.) ранее, до открытия российских архивов.

Важное значение для исследователей 30-х годов имеют публикации архивных документов, предпринимаемые совместными усилиями российских и западных уче­ных. В настоящее время осуществляется крупный международный проект «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927—1937 (1939) гг. Доку­менты и материалы в 5-ти томах». Под ред. В.П.Данилова, Р.Мэннинг и Л.Виолы. Выход первого тома ожидается в 1998 году. Подготовлены к печати два других издания: Голос народа. Письма и отклики советских граждан о событиях 1918— 1932 гг. Отв. ред. А.К.Соколов. Английский вариант: Voice of the People. Peasants, Workers, and the Soviet State. Ed. by A.K.Sokolov and J.Burds; 1930-е гг. Общество и власть. Повествование в документах. Отв. ред. А.К.Соколов. Английский вариант: Stalinism as a Way of Life. Ed. by A.K.Sokolov, L.Siegelbaum. — Оба тома представляют письма советских людей, в которых они высказывают свое мнение по поводу основных событий того времени. Публикация писем сопровождается обширными комментариями составителей. Из уже опубликованных сборников документов следует назвать: Сталинское Политбюро в 30-е гг. М., 1995; Письма И.В.Сталина В.М.Моло-тову. 1925-1936. М., 1995.

26

ИСТОЧНИКИ: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Источниковый фундамент этой книги составляют архивные документы'. Архивная принадлежность сама по себе не является доказательством досто­верности и представительности источников, равно как и публикация в советских изданиях не доказательство фальсификации документов. Крити­ческий анализ должен предшествовать использованию любого материала. Укажу наиболее общие принципы определения достоверности и представи­тельности, которыми руководствовался автор в работе над этой книгой.

Особенность источниковой базы этого исследования в том, что она включает не единичные документы, а массовые комплексы. Поскольку они объединены общим предметом — снабжение населения продуктами и не­продовольственными товарами, в них проходит однородная информация: нормы, цены, ассортимент, контингенты, меры правительства — реакция людей и прочее. Массовость и сюжетная однородность источников дают возможность для взаимной проверки информации, содержащейся в них.

Кроме того, использованы документы не одного ведомства, которое могло преследовать свои интересы, искажая информацию, а документы множества организаций, действия которых определялись различными, часто противоположными мотивами. Например, если Наркомснаб/Нарком-торг мог приукрашивать результаты своей работы в снабжении населения, то тут же находились организации, которые выявляли недостатки — ОГПУ/НКВД, комиссии партийного и советского контроля, например. Многоведомственный характер источников также предоставляет возмож­ность для взаимной проверки информации.

Более того, в работе использованы не просто документы множества ведомств, но материалы, которые имеют разные социальные источники происхождения. Это — правительственные документы и письма людей, статистические обследования и мемуары. Их создатели, принадлежа к раз­ным социальным группам, преследовали разные цели, что также дает воз­можность для взаимодополнения и критического анализа данных. Широ­кий спектр привлекаемых источников позволяет говорить о их представи­тельности для исследования данной темы.

Принципом проверки информации является также соотнесение ее с общим историческим фоном и накопленными знаниями. Сведения, кото­рые мы получаем из источников, должны найти свою нишу в наших представлениях о том времени, которое изучаем. Если эта ниша уже занята другой, противоположной по смыслу, информацией, необходимы новые документы и свидетельства, чтобы разобраться, где правда. В данном слунае выводы о тяжелом положении на потребительском рынке согласуются с результатами новейших исследований о последствиях огосударствления экономики, форсирования индустриализации, коллективизации, раскула­чивания, массовых репрессий. «Требуют» своих ниш в исторической карти-

1 См. список архивов и фондов в приложении. Я благодарна Д.А.Волкогонову, который помог мне получить доступ к материалам ОГПУ/НКВД, хранящимся в ЦА ФСБ.

27

не жизни первых пятилеток кризисы снабжения и карточки 1936—37 и 1939—41 годов, которые ставят под сомнение миф о сталинском изобилии второй и третьей пятилеток, укоренившийся в сознании ряда поколений. Предпринимательство и рынок, деформированные централизованной рас­пределительной системой, но реально существовавшие в экономике 30-х годов, также должны найти свое место в наших представлениях.

В оценке достоверности документов важен и тот факт, что власть всегда нуждается в правдивой информации для управления обществом и стремит­ся получить ее. Нуждалось в достоверной информации и сталинское Политбюро. Сбор социально-экономических сведений осуществлялся ши­роко силами множества ведомств: Наркомторга/Наркомснаба, ОГПУ/НКВД, Госплана и Центрального управления народно-хозяйствен­ного учета (ЦУНХУ), комиссиями партийного и советского контроля и другими. Не случайно информация служебного пользования всегда имела гриф секретности. Он, в принципе, не защищает документ от фальсифика­ции, но массовый комплекс документов с грифом секретности, предназна­ченных для высшего руководства страны, дает гарантии достоверности если и не каждой цифры, то общего содержания сведений. Вряд ли кто-то станет отрицать существование различия между официальными, всем до­ступными публикациями и материалами служебного пользования. Подав­ляющее большинство документов, использованных в этой книге, шло под грифом секретности.

Основной массив материалов, на которых основывается работа, отло­жился в фондах центральных государственных и партийных органов, зани­мавшихся вопросами торговли. Высшей торговой инстанцией в стране фактически являлось Политбюро ЦК ВКП(б), которое принимало решения начиная с глобальных вопросов торговой политики и кончая утверждением планов, цен, сроков торговли, ассортимента, открытия новых магазинов и пр. Протоколы заседаний Политбюро, в том числе и Особые папки (к сожалению, доступные исследователям пока только до 1934 года), явились главным источником для анализа государственной торговой политики. В дополнение к ним привлекались фонды Оргбюро, Секретариата ЦК, лич­ные фонды членов Политбюро, их переписка.

Решения, принятые Политбюро по вопросам торговли, затем оформля­лись постановлениями, циркулярами, директивами, указами СНК СССР, ЦИК СССР, Наркомторга/Наркомснаба, СТО, Экономического Совета, Президиума Верховного Совета СССР, Прокуратуры СССР и других цент­ральных органов. Эти материалы использованы в книге наряду с протоко­лами, стенограммами заседаний и межведомственной перепиской цент­ральных органов. Для анализа торговой политики привлекались также сте­нографические отчеты партийных съездов, пленумов и конференций.

К группе источников, которые характеризуют государственную торговую политику, относятся и материалы периодической печати, которая в Совет­ском Союзе всегда служила проводником решений партии и правительства. Особое значение для работы имела специализированная «торговая» перио­дическая печать: газета «Советская торговля», журналы «Советская торгов­ля», «Проблемы экономики», «Плановое хозяйство», «Вопросы торговли» и другие. При работе с фактическим материалом о состоянии торговли в стране, который печатался в прессе наряду с постановлениями партии и правительства, нужно учитывать то, что на страницы газет и журналов попадали главным образом достижения. Негативная информация подава­лась как «отдельные недостатки». Опыт работы, однако, показывает, что эти «отдельные недостатки», коль скоро они попадали на страницы всесо-

28

юзной прессы, на деле были распространенными по всей стране явления­ми. Материалы периодической печати о состоянии торговли в стране в 30-е годы могут быть использованы только в комплексе с архивными документами, мемуарами, дневниками, воспоминаниями и другими источ­никами, подтверждающими информацию.

Особое место в комплексе источников о социалистической торговле занимают материалы Наркомата торговли/Наркомата снабжения СССР1. Они представляют главный источник для анализа механизма и принципов централизованного распределения непродовольственных товаров и продук­тов. В данной книге привлечен большой комплекс отчетных материалов о выполнении планов торговли: отчеты об отгрузках, реализации товаров, розничном товарообороте, использовании фондов, развитии общественно­го питания, колхозной торговле, о движении товаров в торговой сети и другие. В фондах Наркомторга/Наркомснаба находится также комплекс документов, позволяющий исследовать ценовую политику государства.

Из материалов Наркомторга/Наркомснаба СССР важное значение в этом исследовании имели отчеты о реализации товарных и рыночных фондов. Они показывают оптовый отпуск товаров с баз и транзитом в торговую сеть. Отчеты о реализации содержат информацию о распределе­нии каждого вида товара отдельно с указанием деления на рыночный и внерыночный фонды, распределения между торговыми системами и терри­ториями (республики, области, края). По каждому товару указано также деление на городской и сельский фонды. Отчеты о реализации товарных и рыночных фондов охватывают период 1930—41 годов2.

Исследователи скептически относятся к статистике 30-х годов, поэтому следует сказать несколько слов о пределах возможности отчетов о реализа­ции, использованных в работе. Как известно, плохих источников нет. Работая с теми или иными материалами, нужно понять, для чего они хороши, а для чего не подходят. Отчеты о реализации товарных и рыноч­ных фондов, как и другие отчетные материалы Наркомторга/Наркомснаба, безусловно, не могут быть использованы для изучения действительного потребления населения в регионах, прежде всего потому, что нельзя опре­делить, сколько в действительности было отправлено и что из отправленно­го доходило до потребителя. Торговая статистика показывает, сколько госу­дарство предполагало отправить в регионы, как делило имевшиеся в его распоряжении фонды. Главное значение этого источника в том, что он показывает принципы, территориальные и социальные пропорции государ­ственной политики распределения товарных фондов.

Все ранее перечисленные источники родственны тем, что позволяют исследовать торговую политику государства. Вторым, большим и разнооб­разным по составу комплексом являются документы, которые характеризу­ют действительное состояние снабжения населения. В них главными героя-

1 Наркомат торговли был создан в 1924 году на базе Комвнуторга (Комиссия по

внутренней торговле при СТО). В 1925 году объединен с Наркоматом внешней

торговли в единый Наркомат внешней и внутренней торговли. В 1931 году, в связи с

введением всесоюзной карточной системы, Наркомторг был преобразован в Нарком-

снаб, а в 1934-м, в связи с подготовкой перехода к открытой торговле, на базе

Наркомторга было создано два новых наркомата — Наркомат пищевой промышлен­

ности и Наркомат внутренней торговли. В 1938 году Наркомат внутренней торговли

был переименован в Наркомат торговли.

2 На основе отчетов о реализации товаров автором была создана база данных по

торговой статистике.

29

ми выступают не центральная власть во главе с Политбюро, а местное руководство и люди.

Для анализа действительного состояния снабжения на местах использо­валась, в частности, переписка местных советских, партийных, торговых органов с Центром по вопросам снабжения. Она отложилась в фондах центральных органов власти, куда с мест направлялась корреспонденция. Местное руководство в своих донесениях, записках и телеграммах в Центр указывало на расхождения между тем, что Наркомторг/Наркомснаб должен был отправить для снабжения данной территории и что в действительности было получено. Переписка содержит описания производственных и соци­альных последствий срывов снабжения. В комплексе документов, которые исходят от местных органов власти, соседствуют негативная и положитель­ная информация. С одной стороны, испрашивая фонды снабжения, мест­ная власть была склонна драматизировать положение со снабжением на местах, однако не могла в этом заходить слишком далеко, вынуждена была показывать и положительные достижения в вопросах снабжения, дабы вверенная ей территория не оказалась на счету отстающих, ведь «раздача слонов» происходила в зависимости от успехов развития региона.

Переписка Центра и регионов позволяет судить о их взаимоотношениях. Реакция Политбюро на действия местной власти по вопросам снабжения показывает либо состояние сотрудничества и мира между ними, либо си­туацию конфликта. Обвинения местной власти в саботаже, лени, борьба с привилегированным самоснабжением местной номенклатуры, которые уси­ливаются в действиях Политбюро во второй половине 30-х годов, доказы­вают существование конфликта между центральной и местной властью.

В числе источников официального происхождения, но критического характера, которые позволяют судить о положении со снабжением на мес­тах, находятся также материалы многочисленных партийных и советских комиссий, создаваемых специально для проверки того или иного вопроса, а также материалы торговой инспекции, милиции, прокуратуры. Они пока­зывают не только состояние государственного снабжения, но и положение на колхозном и черном рынках. К этой же группе критических материалов официального происхождения относится огромный комплекс материалов о торговле, созданный ОГПУ/НКВД, который впервые вводится в научный оборот. О нем следует сказать особо.

Одной из функций ОГПУ/НКВД был сбор социально-экономической информации о положении в регионах и составление отчетов для высших руководителей страны. Местные органы ОГПУ/НКВД — губернские управле­ния, полномочные представительства ОГПУ, управления НКВД — собира­ли информацию в своем регионе, а затем направляли ее в Москву, где она обрабатывалась в экономических и информационных подразделениях ОГПУ/НКВД и рассылалась под грифом секретности Сталину, Молотову и по списку еще нескольким высшим руководителям заинтересованных ве­домств.

Экономические обзоры и спецсводки ОГПУ/НКВД содержат богатей^ ший материал о положении на промышленных предприятиях, в колхозах и совхозах, в армии, на улицах городов, в магазинах. Частью комплекса материалов ОГПУ/НКВД являются и материалы милиции. Тематически, среди использованных в работе, можно выделить следующие комплексы документов. Сводки о ходе хлебозаготовок, а также материалы о репрессиях против частников на заготовительном и потребительском рынке в период 1927—30 годов показывают развал внутреннего рынка в стране.

30

Сводки о снабжении промышленных районов в 1929—32 годах' содер­жат детальную информацию об ассортименте, нормах и группах снабжения по основным регионам и ведущим предприятиям страны. В сводках есть также информация о проявлениях социального недовольства: высказыва­ния, эксцессы в очередях, демонстрации, забастовки и прочее.

ОГПУ/НКВД составляло специальные отчеты о настроениях населения по различным поводам: «на почве продзатруднений», в связи с введением или отменой карточек, повышением цен, борьбой со спекуляцией и т.д. Источниками информации были доносительство, подслушивание в очере­дях, где всегда находились «люди в штатском», перлюстрация писем, кото­рая проводилась во время крупных торговых мероприятий партии и прави­тельства. Сводки о настроении населения также использовались в этой книге.

Сводки НКВД о продовольственных трудностях в колхозах и городах в связи с неурожаем 1936 года представляют информацию о втором кризисе снабжения в период предвоенных пятилеток. Помимо состояния потреби­тельского рынка они показывают политику Центра и местного руководства в условиях кризиса, стратегии выживания людей и многое другое. Особого внимания заслуживают материалы о локальном голоде в деревне. В них поименно перечисляются люди, умершие от голода в регионах, наиболее сильно пострадавших от неурожая и государственных заготовок. В архиве НКВД хранятся также сводки о товарном и продовольственном кризисе 1939—41 годов, третьем по счету с начала форсирования индустриализации в СССР. В данном случае материалы характеризуют в основном положение в столице.

В книге используются также материалы НКВД о репрессиях против работников торговли. В этом комплексе следует различать разные группы документов. Первая относится ко времени массовых репрессий 1937—38 годов и представляет материалы инсценированных судебных процессов над торговыми работниками, начиная с наркома торговли Я.И.Вейцера и за­канчивая работниками среднего и низшего торгового звена. Многие осуж­денные по этим делам были позже реабилитированы, другие подлежат реабилитации. Вероятно, среди репрессированных находились люди, совер­шившие экономические преступления, но в своей массе этот комплекс документов рассказывает о невинных жертвах сталинского террора. На них, наряду с обвинениями в шпионаже и терактах, руководство свалило вину за плохую работу государственной системы снабжения.

Иной характер имеют многие «агентурные разработки работников тор­говли» в 1939—41 годах. Хотя и здесь по сталинской традиции присутству­ют абсурдные обвинения в шпионаже, политическом терроре; главное, что инкриминировалось — незаконное богатство. Благодаря этим документам мы не только можем узнать, как жили советские подпольные миллионеры, но и назвать некоторых поименно. К группе «репрессивных» материалов относятся документы НКВД об акциях против так называемых спекулян­тов, мешочников, о борьбе с очередями, о хищениях и растратах. Материа­лы ОГПУ/НКВД — один из основных источников для изучения черного рынка.

Особенностью материалов ОГПУ/НКВД является то, что, по преимуще­ству, они содержат негативную информацию. Это карательное ведомство по долгу службы выявляло главным образом ошибки и просчеты в деятель-

1 Материалы за 1933 год в ЦА ФСБ мне не были выданы.

31

ности государственных и партийных органов, отрицательные настроения в народе. Работая с документами ОГПУ/НКВД, нужно иметь в виду, что они показывают только одну из сторон общественной жизни, а не все многооб­разие явлений и настроений в обществе. Однако важно помнить и другое: негатив не фальсификация. Чтобы отделить одно от другого, нужен источ­никоведческий анализ. Поэтому документы ОГПУ/НКВД необходимо ис­пользовать в комплексе с другими источниками. Так, материалы НКВД о кризисах снабжения 1936—37 и 1938—41 годов подтверждаются документа­ми Наркомторга, письмами людей, мемуарами и дневниками. Одним из примеров такого подтверждения может служить дневник известного учено­го В.И.Вернадского, который рассказывает о продовольственном положе­нии в столице на рубеже 30—40-х годов.

В работе с документами ОГПУ/НКВД важно также знать общий истори­ческий фон в тот или иной период. Например, информация о политичес­ких процессах в стране играет определяющую роль при оценке репрессив­ных материалов 1937—38 и 1939—41 годов. Для проверки достоверности нужно обращать внимание и на характер изложения информации. Деталь­ность, с которой документы описывают локальный голод в деревне в 1936—37 годах, говорит в пользу этих документов.

Материалы ОГПУ/НКВД при правильном использовании — источник ценный не только по содержанию информации, но и по форме ее изложе­ния. Высказывания людей, которые часто цитируются в документах, хотя и без их на то согласия, создают своеобразный колорит, живой дух времени. Это не мертвая статистика цифр и сухой язык официальных бумаг.

В комплексе документов, которые показывают действительное состоя­ние снабжения населения, бюджеты представляют незаменимый источник. К сожалению, в отличие от 20-х годов, 30-е характеризуются сокращением бюджетных обследований, а во второй половине — полным развалом ста­тистической школы. Бюджеты населения представляли источник обличаю­щего характера, они показывали резкое ухудшение питания населения в связи с основными мероприятиями партии и правительства, поэтому широ­кое проведение обследований и тем более публикации их результатов не поощрялись. Правительство требовало ту информацию, в которой нужда­лось, — данные о питании фабрично-заводских рабочих СССР, на плечах которых лежало выполнение индустриальной программы. Бюджетные об­следования служащих, сельского населения, которые широко проводились в период нэпа, в 30-е годы практически прекратились. Публикация бюдже­тов осуществлялась «в порядке, не подлежащем оглашению», а с 1932 года и эти ограничения были уже недостаточны. Бедственное положение с питанием рабочих требовало большей секретности — публикации прекрати­лись. Уведомлялось только высшее руководство через докладные записки.

В этой книге использованы бюджетные обследования фабрично-завод­ских рабочих СССР за 1932—35 годы, сохранившиеся в фондах РГАЭ. Хотя в прессе 30-х годов есть ссылки и на бюджеты более позднего времени, их обнаружить не удалось. Используемые бюджеты составлялись ЦУНХУ Гос­плана СССР на основе текущих ежедневных записей в десяти тысячах семей фабрично-заводских рабочих. Записи велись круглый год. Отбирая семьи для обследования, ЦУНХУ стремилось к тому, чтобы пропорцио­нально была представлена отраслевая и территориальная структура крупной промышленности, все списки снабжения, а также чтобы уровень зарплаты отобранных рабочих совпадал с общим уровнем зарплаты в стране. Бюдже­ты рабочих позволяют количественно оценить приобретение продуктов во всех видах торговли — по карточкам, в коммерческой, на рынке. Они

32

показывают источники и размеры домашнего питания, долю общепита в снабжении рабочих, цены в различных видах торговли. Это один из основ­ных источников в определении соотношения государства и рынка в снаб­жении населения. Кроме того, используемые бюджеты выявляют регио­нальные и отраслевые различия в снабжении населения, так как предостав­ляют сведения по отраслям промышленности и регионам.

Вместе с документами официального происхождения в работе использо­вались источники личного характера. Одни из них — письма населения о состоянии снабжения — незаменимы, так как говорят о социалистической торговле и рынке языком простых людей. Используемые в книге письма были адресованы руководителям высших партийных и советских органов и отложились в фондах ЦК ВКП(б), СНК, КПК и КСК, ЦИК, Наркомтор-га/Наркомснаба, редакциях журналов и газет. Берясь за перо, люди пресле­довали определенные личные цели, что могло вести к искажению инфор­мации. Залогом ее достоверности является массовый поток писем с повто­ряющимися в них сведениями. Именно такой комплекс писем, рассказыва­ющих о продовольственном кризисе 1939—41 годов, удалось найти.

Письма — многофункциональный источник. Они не только позволяют реконструировать события и факты прошедшего времени, но представляют своеобразный собирательный портрет людей, их писавших. С точки зрения данной темы было интересно увидеть, как политэкономические догмы и официальная пропаганда тех дней искажали представления людей о сути социалистической торговли и рынка.

Среди источников личного характера, использованных в работе для исследования действительного состояния торговли, находится комплекс мемуаров и дневников советских людей, известных и простых, а также воспоминания иностранцев, написанные по следам путешествий в СССР. Особое место среди «показаний иностранцев» занимают воспоминания американских инженеров и рабочих, побывавших на стройках социализма в ЗО-е годы. Помимо статей и книг, написанных ими, в нашем распоряжении есть результаты опроса работавших в СССР, который провел Конгресс США. Хотя главной целью опроса являлось установление факта использо­вания в СССР труда заключенных, в нем были и вопросы о снабжении, о бытовых условиях и многое другое. Эти материалы интересны тем, что составлялись по горячим следам. Это придавало им яркую эмоциональную окраску и обилие деталей1.

Среди комплексов использованных в книге архивных документов следу­ет особо указать два специальных фонда. Первый — фонд ЦЕКУБУ/КСУ (1919—37 годы), правительственной организации, которая занималась во­просами обеспечения ученых, в том числе и их снабжением. Другим специ­альным фондом, использованным в работе, является фонд Торгсина — Всесоюзного объединения по торговле с иностранцами. Этот фонд — одна из жемчужин РГАЭ. В голодные годы первой пятилетки Торгсин продавал населению продукты и товары в обмен на золото и валюту. История Торгеина — это история государственного предпринимательства и изобре­тенных людьми способов выжить.

1 Материалы опросов и некоторые воспоминания хранятся в Гуверовском архиве войны, мира и революции в Стэнфорде, а также в Библиотеке Конгресса и Нацио­нальном архиве в Вашингтоне.

33

В книге использовались не только архивные материалы, но, после соот­ветствующего анализа, и данные, опубликованные в статистических сбор­никах, в статьях и монографических изданиях советского времени.

И еще об одном источнике. Для иллюстрации книги отобрано более полусотни фотографий. Эти документальные свидетельства составляют важный зрительный ряд и участвуют в формировании наших представле­ний о довоенных пятилетках. Как и любой другой источник, фотографии требуют критического анализа. При оценке степени достоверности и пред­ставительности информации, которую они несут, важно понять, кто и с какой целью делал снимок. Часть фотографий, выбранных для этой книги, была специально сделана фотокорреспондентами журналов, газет, ТАСС. Эти фотографии можно отличить по позам и взглядам людей, по отсутст­вию давки в магазинах, специально созданному на время съемки относи­тельному изобилию товаров. Цель, которую преследуют официальные фо­тографии, — показать улучшение жизни в стране. Особую осторожность при оценках требуют фотографии, сделанные в магазинах Москвы. Если изобилие в сталинском варианте и существовало, то оно было создано в отдельно взятой столице. Безусловно, официальные фотографии приукра­шивают действительность, но даже в этом случае они содержат полезную информацию о быте и людях того времени. Другую группу представляют любительские фотографии, сделанные «без инсценировки». Они чаще всего точнее отражают действительность того времени, хотя качество съемки хуже. К сожалению, таких фотографий в архивном комплексе меньше, чем официальных. В третью группу выбранных фотографий можно отнести «изобличающие». Таковыми, например, являются фотографии хлеба с запе­ченными в нем металлическими болтами, сохранившиеся в фондах НКВД. К изобличающим фотографиям, как и к официальным, приукрашиваю­щим, следует относиться с осторожностью: показывая лишь отрицательное в жизни 30-х годов, они тоже в определенном смысле искажают действи­тельность. Работая с фотографиями, как и с другими источниками, нужно критически анализировать весь массив информации, который находится в распоряжении исследователя.

Рассматривая фотографии, остановите свой взгляд на лицах людей. Они выразительны и неповторимы, принадлежа только тому, единственному, мгновению истории, в который поймал их объектив фотоаппарата. Именно эти люди — простые труженики и представители власти, смирившись и бунтуя, приказывая и исполняя, радуясь и страдая, творили историю соци­алистической торговли, о которой говорится в этой книге.